Неточные совпадения
Дворник стоял у дверей своей каморки и указывал прямо на него какому-то невысокому человеку, с
виду похожему на мещанина,
одетому в чем-то вроде халата,
в жилетке и очень походившему издали на бабу. Голова его,
в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.
Уже сели за стол, когда пришел Николай Васильевич,
одетый в коротенький сюртук, с безукоризненно завязанным галстуком, обритый, сияющий белизной жилета, моложавым
видом и красивыми, душистыми сединами.
В первой комнате из прихожей стояла толпа, человек даже до тридцати; из них наполовину торгующихся, а другие, по
виду их, были или любопытные, или любители, или подосланные от Лебрехт; были и купцы, и жиды, зарившиеся на золотые вещи, и несколько человек из
одетых «чисто».
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно
одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же вышла. Это была жена его, и, кажется, по
виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но
в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати,
в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но
в разговор не вступали.
Ряды за рядами шли незнакомые странного и страшного
вида существа, двигавшиеся тысячами одинако обутых и
одетых ног и
в такт шагов махавшие, как бы бодря себя, свободными руками.
Перезвон, завидя его
одетым, начал было усиленно стучать хвостом по полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, но Коля, при
виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворив только дверь
в сени, вдруг свистнул его.
Именно
в одно из таких утр, когда Вахрушка с мрачным
видом сидел у себя
в швейцарской, к нему заявился Михей Зотыч,
одетый странником, каким он его видел
в первый раз, когда
в Суслоне засадил, по приказанию Замараева,
в темную.
Летом, если пост находился на берегу, приходило судно, оставляло солдатам провиант и уходило; зимою приезжал «попостить» их священник,
одетый в меховую куртку и штаны и по
виду похожий больше на гиляка, чем на священника.
Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у князя — было застать кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что
в этой компании были два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при
виде совершенно на взгляд здорового, щеголевато
одетого и смеющегося молодого человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого она ожидала найти.
Можно было предположить, что между ними многие и хмельные, хотя на
вид некоторые были
в франтовских и изящных костюмах; но тут же были люди и весьма странного
вида,
в странном платье, с странно воспламененными лицами; между ними было несколько военных; были и не из молодежи; были комфортно
одетые,
в широко и изящно сшитом платье, с перстнями и запонками,
в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и с особенно благородною, хотя несколько брезгливою осанкой
в лице, но от которых, впрочем, сторонятся
в обществе как от чумы.
Был случай, что Симеон впустил
в залу какого-то пожилого человека,
одетого по-мещански. Ничего не было
в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым
видом подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
Все это трескучее торжество отзывалось на половине Раисы Павловны похоронными звуками. Сама она,
одетая в белый пеньюар с бесчисленными прошивками, лежала на кушетке с таким истомленным
видом, точно только сейчас перенесла самую жестокую операцию и еще не успела хорошенько проснуться после хлороформирования. «Галки» сидели тут же и тревожно прислушивались к доносившимся с улицы крикам, звукам музыки и треску ракет.
Мать села у входа на
виду и ждала. Когда открывалась дверь — на нее налетало облако холодного воздуха, это было приятно ей, и она глубоко вдыхала его полною грудью. Входили люди с узлами
в руках — тяжело
одетые, они неуклюже застревали
в двери, ругались и, бросив на пол или на лавку вещи, стряхивали сухой иней с воротников пальто и с рукавов, отирали его с бороды, усов, крякали.
Тут было пять или шесть женщин. Одна из них, по
виду девочка лет четырнадцати,
одетая пажом, с ногами
в розовом трико, сидела на коленях у Бек-Агамалова и играла шнурами его аксельбантов. Другая, крупная блондинка,
в красной шелковой кофте и темной юбке, с большим красивым напудренным лицом и круглыми черными широкими бровями, подошла к Ромашову.
Заведовал редакцией секретарь Нотгафт, мужчина чрезвычайно презентабельный, англизированного
вида, с рыжими холеными баками, всегда изящно
одетый,
в противовес всем сотрудникам, журналистам последнего сорта, которых
В.Н. Бестужев
в редакции поил водкой, кормил колбасой, ругательски ругал, не имея возражений, потому что все знали его огромную физическую силу и привычку к мордобою.
Он поднял глаза и, к удивлению, увидел пред собою одну даму — une dame et elle en avait l’air [она именно имела
вид дамы (фр.).] — лет уже за тридцать, очень скромную на
вид,
одетую по-городскому,
в темненькое платье и с большим серым платком на плечах.
— Батюшка, Степан Трофимович, вас ли я, сударь, вижу? Вот уж и не чаял совсем!.. Али не признали? — воскликнул один пожилой малый, с
виду вроде старинного дворового, с бритою бородой и
одетый в шинель с длинным откидным воротником.
Последние слова Кириллова смутили Петра Степановича чрезвычайно; он еще не успел их осмыслить, но еще на лестнице к Шатову постарался переделать свой недовольный
вид в ласковую физиономию. Шатов был дома и немного болен. Он лежал на постели, впрочем
одетый.
При
виде царя,
одетого в золотую парчу, опирающегося на узорный посох, разбойники стали на колени и преклонили головы.
Одетый в шелковую красную рубаху с косым воротом,
в самом развратном
виде, с стаканом пунша
в одной руке, обнимал он другою рукою сидящую у него на коленях красивую женщину; его полупьяные лакеи, дворовые и крестьянские бабы пели песни и плясали.
Хотя было рано, Филатр заставил ждать себя очень недолго. Через три минуты, как я сел
в его кабинете, он вошел, уже
одетый к выходу, и предупредил, что должен быть к десяти часам
в госпитале. Тотчас он обратил внимание на мой
вид, сказав...
Человек лет тридцати, прилично и просто
одетый, вошел, учтиво кланяясь хозяину. Он был строен, худощав, и
в лице его как-то странно соединялись добродушный взгляд с насмешливыми губами, выражение порядочного человека с выражением баловня, следы долгих и скорбных дум с следами страстей, которые, кажется, не обуздывались. Председатель, не теряя чувства своей доблести, приподнялся с кресел и показывал, стоя на одном месте,
вид, будто он идет навстречу.
И чувствовал себя, как рекрут пред набором, как человек, собравшийся
в далёкий, неизвестный путь. Последнее время к нему усиленно приставал Яков. Растрёпанный,
одетый кое-как, он бесцельно совался по трактиру и по двору, смотрел на всё рассеянно блуждавшими глазами и имел
вид человека, занятого какими-то особенными соображениями. Встречаясь с Ильёй, он таинственно и торопливо, вполголоса или шёпотом, спрашивал его...
Белогубов. Я, Аким Акимыч, даже
в пище себе отказываю, чтоб быть чисто
одетым. Чисто
одетый чиновник ведь всегда на
виду у начальства-с. Вот извольте посмотреть, как талия… (Поворачивается.)
В сумрачной, душной и тяжелой атмосфере по комнатам почти бесшумно двигались женские фигуры,
одетые в темные платья, всегда с
видом душевного сокрушения на лицах и всегда
в мягких туфлях на ногах.
В тишине и свежей зелени сада, накануне омытой обильным дождем, яркое пятно нахально сияющей шумной меди показалось Фоме ненужным, не подходящим ко времени, месту и чувству, которое родилось
в нем при
виде больного, согбенного старика,
одетого в белое, одиноко сидящего под кровом темно-зеленой листвы,
в которой скромно прятались румяные яблоки.
Господин Жуквич, наконец, показался
в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами,
одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При
виде князя он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
Наконец, явилась и Елена, по обыкновению, с шиком
одетая, но — увы! — полнота ее талии была явно заметна, и это, как кажется, очень сильно поразило княгиню, так что она при
виде Елены совладеть с собой не могла и вся вспыхнула, а потом торопливо начала хлопотать, чтобы устроить поскорее танцы,
в которых и разделились таким образом: княгиня стала
в паре с бароном, князь с Еленой, г-жа Петицкая с своим Архангеловым, а Анна Юрьевна с Миклаковым.
— Вспомнить не могу, — перервал Зарецкой, —
в каком жалком
виде была наша древняя столица, когда мы — помнишь, Рославлев, я —
одетый французским офицером, а ты — московским мещанином — пробирались к Калужской заставе? помнишь ли, как ты, взглянув на окно одного дома?.. Виноват, мой друг! Я не должен бы был вспоминать тебе об этом… Но уж если я проболтался, так скажи мне, что сделалось с этой несчастной?.. Где она теперь?
Был он среднего роста крепкий человек,
одетый в хорошую пиджачную пару, до чрезвычайности по
виду спокойный и сдержанный.
Опера-фарс «Орфей
в аду», поставленная на русской петербургской сцене зимою, предшествовавшею открытию
в столице здания суда, представляла общественное мнение
одетым в ливрею, дающую ему
вид часовой будки у генеральского подъезда; но близок час, когда дирекция театров должна будет сшить для актрисы Стрельской, изображающей «общественное мнение», новую одежду.
У нее
в сердце уж не было мщения: — теперь, теперь вполне постигла она весь ужас обещанья своего; хотела молиться… ни одна молитва не предстала ей ангелом утешителем: каждая сделалась укоризною, звуком напрасного раскаянья… «какой красавец сын моего злодея», — думала Ольга; и эта простая мысль всю ночь являлась ей с разных сторон, под разными
видами: она не могла прогнать других, только покрыла их полусветлой пеленою, — но пропасть,
одетая утренним туманом, хотя не так черна, зато кажется вдвое обширнее бедному путнику.
В утро свадьбы он, уже совсем
одетый, все ходил взад и вперед по зале к все повторял про себя с необыкновенно серьезным и важным
видом: «Mademoiselle Blanche du-Placet!
Боярышня теперь стояла перед ним совсем
одетая, во всем том наряде,
в котором она пленила его
в своем родительском доме. Слезы, недавно обильно лившиеся по ее лицу, теперь высохли, и грустные, сухие глаза ее смотрели с выражением того бестрепетного спокойствия,
вид которого так напереносен самоуправцам, потому что он
в одно и то же время и смущает и бесит их.
Хозяин пробовал было пригласить
в виде приманки квартет бродячих мандолинистов, из которых один,
одетый опереточным англичанином с рыжими баками и наклейным носом,
в клетчатых панталонах и
в воротничке выше ушей, исполнял с эстрады комические куплеты и бесстыдные телодвижения.
И все ласкали Сашу. Ей уже минуло десять лет, но она была мала ростом, очень худа, и на
вид ей можно было дать лет семь, не больше. Среди других девочек, загоревших, дурно остриженных,
одетых в длинные полинялые рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, с красною ленточкой
в волосах, казалась забавною, точно это был зверек, которого поймали
в поле и принесли
в избу.
— Как почивали?» И тут же Федюшка (мальчик лет пятнадцати,
одетый казачком, у которого даже волосы, стоявшие дыбом, как у турухтана весной, на затылке, имели
вид заспанный) приносил Петру Васильичу его шлафрок из бухарской материи, и Петр Васильич, предварительно крякнув, облекался
в свой шлафрок и принимался за чай и за трубку.
Вид этого Петра,
одетого гораздо богаче, чем я и Победимский, поверг меня
в крайнее изумление, не оставляющее меня, говоря по правде, и до сегодня: неужели такие солидные, почтенные люди, с умными и строгими лицами, могут быть лакеями?
К вам является господин очень чисто
одетый, очень скромного, тихого
вида; он вяло раскланивается, вяло опускается
в кресло, начинает вертеть шляпу между коленями и молчит; молчит час, другой, третий, изредка разве, и то весьма лаконически, отвечая на вопросы и скрепляя слова свои грустной улыбкой.
Одна из средних княжон Почечуй-Чухломинских предстала
в виде «Свободы»,
одетой в красную фригийскую шапку, и острослов Подхалютин довольно громко заметил при этом, что «Свобода» ничего бы себе, да жаль, что больно тощая.
Красота Люцифера и демона, так манившая к себе Байрона и Лермонтова [Имеются
в виду мистерия Дж. Г. Байрона «Каин» и поэма М. Ю. Лермонтова «Демон».], есть только поза, таит
в себе обман и безвкусие, как дорогие и роскошные одежды с чужого плеча,
одетые на грязное белье, как роскошествующая жизнь
в долг и без всякой надежды расплаты, как гениальничающая бездарность.
Тотчас же выбежали малайцы-слуги,
одетые в белые кобайо и пестрые соронго, опускающиеся красивыми складками от бедер до ступней ног, обутых
в плетеные туфли, с тюрбанами на головах, и, взяв багаж, провели приехавших
в ворота гостиницы, представляющей собой обширное здание
в один этаж, расположенное
в виде буквы «П».
Кроме французских солдат,
одетых в темно-синие куртки и белые широкие, стянутые у ног штаны и
в анамских шляпах на головах, тут были темнокожие тагалы
в пестрых, светло-синих рубахах и таких же штанах, с несколько выкаченными глазами и толстыми губами, добродушные на
вид люди, молчаливо покуривавшие сигары и с недоумением поглядывающие на берега чужой страны, куда их, неизвестно почему, перевезли вдруг с родного острова и теперь везут для усмирения таких же туземцев, как и они сами.
На пороге умывальной стояла уже не одна, а две черные фигуры. Плотная пожилая женщина с лицом, как две капли воды похожим на лицо Варварушки, и Соня Кузьменко,
одетая в черную скромную одежду монастырской послушницы и черным же платком, плотно окутывавшим голову и перевязанным крест-накрест на груди. При
виде Дуни она попятилась было назад, но ободряющий голос Варварушки успокоил ее.
Я так углубилась
в мои мысли, что не заметила, как внезапно стихло пчелиное жужжанье учивших уроки девочек, и только опомнилась при
виде начальницы, стоявшей
в трех шагах от меня с какой-то незнакомой скромно
одетой дамой и маленькой потешной чернокудрой девочкой, похожей на цыганенка. Меня поразил
вид этой девочки, с громадными, быстрыми, наивными и доверчивыми черными глазками.
По бокам, подобрав ноги углом, сидели капитан Кузьмичев и Аршаулов, все такого же болезненного
вида, как и год назад; очень слабый и потемневший
в лице,
одетый тепло,
в толстое драповое пальто, хотя было и
в тени градусов восемнадцать.
За чаем,
в одной из парадных комнат, сидели они впятером. Хозяин, на
вид лавочник, черноватый моложавый человек лет за пятьдесят,
одетый «по — немецки», с рябинами на смуглом лице, собранном
в комочек, очень юркий и ласковый
в разговоре. Остальные больше смотрели разжившимися крестьянами,
в чуйках и высоких сапогах. Один из них, по фамилии Меньшуткин, был еще молодой малый. Двое других прозывались Шараев и Дубышкин.
Послышались шлепающие шаги, и к Теркину вышла старушка, очень бедно, не по-крестьянски
одетая,
видом няня, без чепца, с седыми как лунь волосами, завернутыми
в косичку на маковке, маленького роста, сгорбленная, опрятная. Старый клетчатый платок накинут был на ситцевый капот. — Господин Аршаулов? — переспросил Теркин. — Здесь, если не ошибаюсь?
Дюма был тогда еще
в полной силе, бравый, рослый мужчина, военного
вида,
в усах, с легкой проседью,
одетый без франтовства, с тоном умного, бывалого, речистого парижанина, очень привычного к светским сферам, но не фешенебля, не человека аристократической воспитанности.
Я вспомнила слова нашего «маэстро»: «Театр должен оздоравливать толпу, их тело и душу, наглядно, на примерах показывать ей лучшие стороны жизни и порицать пороки… Давать бедным, усталым и измученным людям часы радости, покоя и сладостного отдыха от труда». И при
виде этой темной толпы бедно
одетых людей
в моей душе поднималось и вырастало желание играть для них, и для них только.