Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас
в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб
в доме была строгость, чтоб наказать
путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до
вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с
вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Происшествие этого
вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но
в этот
вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно
в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном
пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику
в сторону и стал смотреть под ноги.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал
в горы развеять мысли, толпившиеся
в голове моей. Росистый
вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался
в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул
в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился
в обратный
путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать
в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Ели только хлеб с салом или коржи, пили только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться
в дороге, и продолжали
путь до
вечера.
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать
в Петербург, когда на его
пути снова встала Маргарита. Туманным
вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал
в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
Вечером удэгейцы камланили [То есть шаманили.]. Они просили духов дать нам хорошую дорогу и счастливую охоту
в пути.
В фанзу набралось много народу. Китайцы опять принесли ханшин и сласти. Вино подействовало на удэгейцев возбуждающим образом. Всю ночь они плясали около огней и под звуки бубнов пели песни.
Целый день мы работали не покладая рук, даже не останавливаясь на обед, и все же прошли не больше 10 км. Бурелом, наледи, кочковатые болота, провалы между камней, занесенные снегом, создавали такие препятствия, что за 8 часов
пути нам удалось сделать только 4,5 км, что составляет
в среднем 560 м/ч. К
вечеру мы подошли к гребню Сихотэ-Алиня. Барометр показывал 700 м.
Вечером я подсчитал броды. На протяжении 15 км мы сделали 32 брода, не считая сплошного хода по ущелью. Ночью небо опять затянуло тучами, а перед рассветом пошел мелкий и частый дождь. Утром мы встали раньше обычного, поели немного, напились чаю и тронулись
в путь. Первые 6 км мы шли больше по воде, чем по суше.
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей
в Кумуху с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к
вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее
в верховьях не более 4–5 м. Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже
в самых ее истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы считают один день
пути.
В начале ноября было особенно холодно. На реке появились забереги, и это значительно облегчило наше путешествие. Все притоки замерзли. Мы пользовались ими для сокращения
пути и к
вечеру дошли до того места, где Дагды сливается с Нунгини. Отсюда, собственно, и начинается река Нахтоху.
Часов
в девять
вечера прошел короткий, но сильный дождь, после которого туман сразу исчез и мы увидели красивое звездное небо. И это небо, по которому широкой полосой протянулся Млечный
Путь, и темный океан,
в котором разом отражались все светила небесные, одинаково казались беспредельно глубокими.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал
в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был
вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный
Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
В полдень мы были на половине
пути от Тадушу до перевала, а к
вечеру дошли до реки Удагоу [У-да-гоу — пятая большая долина.], самого верхнего притока Динзахе.
Китаец говорил, что если мы будем идти целый день, то к
вечеру дойдем до земледельческих фанз. Действительно,
в сумерки мы дошли до устья Эрлдагоу (вторая большая падь). Это чрезвычайно порожистая и быстрая река. Она течет с юго-запада к северо-востоку и на
пути своем прорезает мощные порфировые пласты. Некоторые из порогов ее имеют вид настоящих водопадов. Окрестные горы слагаются из роговика и кварцита. Отсюда до моря около 78 км.
Ночи сделались значительно холоднее. Наступило самое хорошее время года. Зато для лошадей
в другом отношении стало хуже. Трава, которой они главным образом кормились
в пути, начала подсыхать. За неимением овса изредка, где были фанзы, казаки покупали буду и понемногу подкармливали их утром перед походом и
вечером на биваках.
— Если спит, если пустяки, то что ж,
в самом деле? Расстраивающее впечатление, на четверть часа произведенное дамою
в трауре, прошло, исчезло, забылось, — не совсем, но почти.
Вечер без нее понемножку направлялся, направлялся на
путь всех прежних
вечеров в этом роде, и вовсе направился, пошел весело.
…Когда мы поехали
в Берлин, я сел
в кабриолет; возле меня уселся какой-то закутанный господин; дело было
вечером, я не мог его
путем разглядеть.
Библиотека эта по завещанию поступила
в музей. И старик Хлудов до седых волос
вечера проводил по-молодому, ежедневно за лукулловскими ужинами
в Купеческом клубе, пока
в 1882 году не умер скоропостижно по
пути из дома
в клуб. Он ходил обыкновенно
в высоких сапогах,
в длинном черном сюртуке и всегда
в цилиндре.
В такие
вечера я любил кататься по долине между постом и деревней Ново-Михайловкой; дорога здесь гладкая, ровная, рядом с ней рельсовый
путь для вагонеток, телеграф.
Наконец, мы оправились настолько, что могли продолжать путешествие. Я назначил днем выступления 14 января 1910 года. С
вечера мы уложились, увязали нарты и рано легли спать, а на другой день со свежими силами выступили
в путь.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем
в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули
в них, что
в значительной степени затрудняло наше передвижение. К
вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали
в самое верховье ее и, значит,
путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Энгельгардт, своим
путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему это
в тот же
вечер.
Во вторник
вечером хочет пуститься
в дальнейший
путь и просит вас приискать ему квартиру.
— Не забудьте, Лазер, накормить девушек обедом и сведите их куда-нибудь
в кинематограф. Часов
в одиннадцать
вечера ждите меня. Я приеду поговорить. А если кто-нибудь будет вызывать меня экстренно, то вы знаете мой адрес: «Эрмитаж». Позвоните. Если же там меня почему-нибудь не будет, то забегите
в кафе к Рейману или напротив,
в еврейскую столовую. Я там буду кушать рыбу-фиш. Ну, счастливого
пути!
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что
вечером токмо
в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога;
путь их хоть умален, но они не погибнут и
в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней, мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность».
Так Мошка и сделал. Половину косушки Мина Праздников выпил сам, а другую половину почти насильно вылил Мошке
в горло. И когда поздно
вечером они возвращались из парка домой и Мошка совсем без
пути орал, то Мина, усмотрев
в лице Ошмянского укоризненное выражение, объяснил...
Сгущался вокруг сумрак позднего
вечера, перерождаясь
в темноту ночи, еле слышно шелестел лист на деревьях, плыли
в тёмном небе звёзды, обозначился мутный Млечный
Путь, а
в монастырском дворе кто-то рубил топором и крякал, напоминая об отце Посулова. Падала роса, становилось сыро, ночной осенний холодок просачивался
в сердце. Хотелось думать о чём-нибудь постороннем, спокойно, правильно и бесстрашно.
Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли рассказы о разных происшествиях
в океане. Создалось словоохотливое настроение, как бывает
в теплые
вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец
пути.
Вечером того же дня, отслужив панихиду, они покинули Болотово. Возвращались они тем же
путем, каким ехал ночью старик. Очутившись против Комарева, которое с высокого берега виднелось как на ладони, отец и дочь свернули влево. Им следовало зайти к тетушке Анне и взять ребенка, после чего Дуня должна была уйти с отцом
в Сосновку и поселиться у его хозяина.
Тот Всеслав людей судом судил,
Города Всеслав князьям делил,
Сам всю ночь, как зверь, блуждал
в тумане.
Вечер —
в Киеве, до зорь —
в Тмуторокани,
Словно волк, напав на верный
путь.
Мог он Хорсу бег пересягнуть.
— Я глубоко понимаю вашего друга, — обратился он к Кичееву, — и предложил бы иной
путь помощи: сделаем литературный
вечер в его пользу. Это будет признательность публики любимому художнику, а собранную здесь сумму присоединим к сбору.
Нальчик, столицу Кабарды, мы незаметно миновали поздно
вечером. Проехали мимо лежащего рядом с Нальчиком Большого аула, где для местных князей светил огнями и гремел шумом тамаши, и заночевали
в отдельной легкой постройке, кунацкой, на широких низких скамьях, обитых коврами. Огня не зажигали и перед рассветом выехали
в путь,
в страшное ущелье, которое перед нами зияло.
Искренность горя и убедительность слез нашли
путь к его сердцу; без большого труда он позволил матери моей приезжать
в больницу каждый день по два раза и оставаться до восьми часов
вечера; но просьба об увольнении меня из гимназии встретила большое сопротивление.
Вечером он, Колесников и матрос были опять
в гостях
в Каменке, у своего знакомца, а на обратном
пути попали под выстрелы стражников, притаившихся
в засаде.
Так целый день и просидел Арефа
в своей избушке, поглядывая на улицу из-за косяка. Очень уж тошно было, что не мог он сходить
в монастырь помолиться. Как раз на игумена наткнешься, так опять сцапает и своим судом рассудит. К
вечеру Арефа собрался
в путь. Дьячиха приготовила ему котомку, сел он на собственную чалую кобылу и, когда стемнело, выехал огородами на заводскую дорогу. До Баламутских заводов считали полтораста верст, и все время надо было ехать берегом Яровой.
Одним словом, возвращаясь из больницы
в девять часов
вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать меня на роды. И
в течение двух недель по санному
пути меня ночью увозили раз пять.
Одним
вечером мельник урвался кратчайшим
путем, по лавам, брошенным через речку,
в кабак и там выполнил свою задачу серьезно и бесшумно.
И
в тот же
вечер — бог весть каким
путем, точно по невидимым электрическим проводам — облетел весь город слух, что итальянцы пришли нарочно для того, чтобы поднять затонувший фрегат «Black Prince» вместе с его золотом, и что их работа продолжится целую зиму.
Вернувшись
в Елизаветград, я на
вечере у полковника Мельцера узнал, что Романовы дали слово Соловьеву отдать за него дочь ‹…›…никакая школа жизни не может сравниться с военного службой, требующей одновременно строжайшей дисциплины, величайшей гибкости и твердости хорошего стального клинка
в сношениях с равными и привычку к мгновенному достижению цели кратчайшим
путем.
Я обращаюсь ко всем вам, моим сотоварищам и собеседникам
в этот
вечер, уцелевшим на жизненном
пути, вам, пощаженным еще временем!
Павел Павлович очнулся, всплеснул руками и бросился бежать сломя голову; поезд уже тронулся, но он как-то успел уцепиться и вскочил-таки
в свой вагон на лету. Вельчанинов остался на станции и только к
вечеру отправился
в дорогу, дождавшись нового поезда и по прежнему
пути. Вправо, к уездной знакомке, он не поехал, — слишком уж был не
в духе. И как жалел потом!
Часов
в семь
вечера наша первая партия выступила из Причины, потому что к заветному месту нужно было подойти обходным
путем, чтобы запутать все следы и обмануть охотников открыть наш секрет.
Был уже восьмой час
вечера. Из передней до крыльца, кроме Ивана Иваныча, провожали нас с причитываниями и пожеланиями всяких благ бабы, старуха
в очках, девочки и мужик, а около лошадей
в потемках стояли и бродили какие-то люди с фонарями, учили наших кучеров, как и где лучше проехать, и желали нам доброго
пути. Лошади, сани и люди были белы.
«Не избыть острова!» Это была постоянная фраза,
в которой вылилась безнадежная уверенность неудачника-бродяги. Тем не менее
в светлые минуты он оживлялся воспоминаниями о прежних попытках, и тогда,
в особенности по
вечерам, лежа на нарах рядом с Василием, он рассказывал ему об острове и о
пути, по которому придется идти беглецам.
Кузьма Захарьич! я к тебе с поклоном,
Заместо батюшки родного будь!
Мне жизнь не
в жизнь: с утра до поздней ночи
И с
вечера до утренней зари
Все об одном я думаю-гадаю,
Одно мне сна-покою не дает.
Ты наведи меня на ум — на разум.
Прямую путь-дорогу покажи!
Я человек, как и большинство современных людей, почти неверующий, но мне много пришлось изъездить по проселочным зимним
путям, и потому
в такие
вечера и
в такую погоду я мысленно молюсь: «Господи, спаси и сохрани того, кто теперь потерял дорогу и кружится
в поле или
в лесу со смертельным страхом
в душе».
Вечером Чубиков и его помощник, освещенные бледнолицей луной, возвращались к себе домой; они сидели
в шарабане и подводили
в своих головах итоги минувшего дня. Оба были утомлены и молчали. Чубиков вообще не любил говорить
в дороге, болтун же Дюковский молчал
в угоду старику.
В конце
пути, однако, помощник не вынес молчания и заговорил...
Вообще, мы физически не могли уступить, если бы и хотели, и наш
путь обратился
в настоящую каторгу: приезжая к
вечеру на станцию, усталые и озябшие, мы вместо отдыха встречали новые сомнения, возражения, упреки и споры…
Вечером вся компания остановилась
в каком-то болоте; с зарею утки с лягушкой снова пустились
в путь, но на этот раз путешественница, чтобы лучше видеть, что делается на
пути, прицепилась спинкой и головой вперед, а брюшком назад.