Неточные совпадения
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [понимаете ли (фр.).],
в свете и вдруг очутиться
в дороге: грязные трактиры, мрак невежества…
Если б, признаюсь, не такой
случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней)так вознаградил за всё…
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими быть твердыми
в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но только
в таком
случае,
если, по соображениям околоточных надзирателей,
в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
Некоторые отделы этой книги и введение были печатаемы
в повременных изданиях, и другие части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество и
если не переворот
в науке, то во всяком
случае сильное волнение
в ученом мире.
— Но я полагал, что Анна Аркадьевна отказывается от развода
в том
случае,
если я требую обязательства оставить мне сына. Я так и отвечал и думал, что дело это кончено. И считаю его оконченным, — взвизгнул Алексей Александрович.
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе; главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением.
В таком
случае я прошу тебя извинить меня. Но
если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и,
если сердце тебе говорит, высказать мне…
И потому я только предупреждаю вас, что наши отношения должны быть такие, какие они всегда были и что только
в том
случае,
если вы компрометируете себя, я должен буду принять меры, чтоб оградить свою честь.
Это были те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой себе; но теперь она слушала и не понимала их. «Как быть виноватою пред существами не существующими?» думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло ли быть
в каком-нибудь
случае лучше для ее любимца Гриши,
если б он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно, что она помотала головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумасшедших мыслей.
— Да, но
в таком
случае,
если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем хоть Иванова. Я полагаю, что
если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
— Лучше всего вы это посмотрите. Впрочем, во всяком
случае, — продолжал он весьма добродушно, — будьте всегда покойны и не смущайтесь ничем, даже
если бы и хуже что произошло. Никогда и ни
в чем не отчаивайтесь: нет дела неисправимого. Смотрите на меня: я всегда покоен. Какие бы ни были возводимы на меня казусы, спокойствие мое непоколебимо.
По причине толщины, он уже не мог ни
в каком
случае потонуть и как бы ни кувыркался, желая нырнуть, вода бы его все выносила наверх; и
если бы село к нему на спину еще двое человек, он бы, как упрямый пузырь, остался с ними на верхушке воды, слегка только под ними покряхтывал да пускал носом и ртом пузыри.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен,
если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком
случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука
в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Она не умела лгать: предположить что-нибудь — это другое дело, но и то
в таком
случае, когда предположение основывалось на внутреннем убеждении;
если ж было почувствовано внутреннее убеждение, тогда умела она постоять за себя, и попробовал бы какой-нибудь дока-адвокат, славящийся даром побеждать чужие мнения, попробовал бы он состязаться здесь, — увидел бы он, что значит внутреннее убеждение.
Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни
в каком
случае фамильярного обращения, разве только
если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить;
если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его
в таких
случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши
в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Взял он его про запас, на торжественный
случай, чтобы,
если случится великая минута и будет всем предстоять дело, достойное на передачу потомкам, то чтобы всякому, до единого, козаку досталось выпить заповедного вина, чтобы
в великую минуту великое бы и чувство овладело человеком.
Еще и теперь у редкого из них не было закопано добра — кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его,
если бы,
в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже стал забывать,
в котором месте закопал его.
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли
в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший
случай в жизни, чтобы
если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
Конечно,
если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного
случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное на более очевидный шаг к успеху этого замысла, как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком
случае, трудно было бы узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра,
в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька.
Похвальный лист этот, очевидно, должен был теперь послужить свидетельством о праве Катерины Ивановны самой завести пансион; но главное, был припасен с тою целью, чтобы окончательно срезать «обеих расфуфыренных шлепохвостниц», на
случай если б они пришли на поминки, и ясно доказать им, что Катерина Ивановна из самого благородного, «можно даже сказать, аристократического дома, полковничья дочь и уж наверно получше иных искательниц приключений, которых так много расплодилось
в последнее время».
Вот почему Петр Петрович положил, по приезде
в Петербург, немедленно разузнать,
в чем дело, и
если надо, то на всякий
случай забежать вперед и заискать у «молодых поколений наших».
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, — ведь это bonne guerre, [добрая война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!.. Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не было бы,
если бы не
случай в саду. Марфа Петровна…
На всякий
случай есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная:
если, то есть на всякий
случай (чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным),
если бы на
случай, — ну так, на всякий
случай, — пришла бы вам охота
в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
— К нам? По какому? — воскликнул Илья Петрович. (Он был, по-видимому,
в превосходнейшем и даже капельку
в возбужденном состоянии духа.) —
Если по делу, то еще рано пожаловали. Я сам по
случаю… А впрочем, чем могу. Я признаюсь вам… как? как? Извините…
Хлыст я употребил, во все наши семь лет, всего только два раза (
если не считать еще одного третьего
случая, весьма, впрочем, двусмысленного):
в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде
в деревню, и вот теперешний последний
случай.
Еще зимой один знакомый ему студент, Покорев, уезжая
в Харьков, сообщил ему как-то
в разговоре адрес старухи Алены Ивановны,
если бы на
случай пришлось ему что заложить.
Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно
в том только
случае,
если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует.
— Отнюдь нет-с, и даже
в некотором смысле нелепость. Я только намекнул о временном вспоможении вдове умершего на службе чиновника, —
если только будет протекция, — но, кажется, ваш покойный родитель не только не выслужил срока, но даже и не служил совсем
в последнее время. Одним словом, надежда хоть и могла бы быть, но весьма эфемерная, потому никаких,
в сущности, прав на вспоможение,
в сем
случае, не существует, а даже напротив… А она уже и о пенсионе задумала, хе-хе-хе! Бойкая барыня!
И, однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного. Другого платья у него не было, а
если б и было, он, быть может, и не надел бы его, — «так, нарочно бы не надел». Но во всяком
случае циником и грязною неряхой нельзя оставаться: он не имеет права оскорблять чувства других, тем более что те, другие, сами
в нем нуждаются и сами зовут к себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же было на нем всегда сносное; на этот счет он был особенно чистоплотен.
А теперь я пришла только сказать (Дуня стала подыматься с места), что
если, на
случай, я тебе
в чем понадоблюсь или понадобится тебе… вся моя жизнь или что… то кликни меня, я приду.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор;
если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком
случае, сын отцу не судья, и
в особенности я, и
в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни
в чем не стеснял моей свободы.
— Трудно сказать — какой, ну, да вы найдете. Так вот ему записочка. Вы ее
в мундштук папиросы спрячьте, а папиросу, закурив, погасите.
В случае,
если что-нибудь эдакое, — ну, схватят, например, — так вы мундштук откусите и жуйте. Так? Не надо, чтоб записочка попала
в чужие руки, — понятно? Ну вот! Успеха!
Да это все знают многие, но многие не знают, что делать
в том или другом
случае, а
если и знают, то только заученное, слышанное, и не знают, почему так, а не иначе делают они, сошлются сейчас на авторитет тетки, кузины…
— Я говорю,
в таком
случае,
если б ты полюбила другого.
Агафья Матвеевна мало прежде видала таких людей, как Обломов, а
если видала, так издали, и, может быть, они нравились ей, но жили они
в другой, не
в ее сфере, и не было никакого
случая к сближению с ними.
Даже
если муж и превышает толпу умом — этой обаятельной силой
в мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом мужа, как каким-нибудь дорогим ожерельем, и то
в таком только
случае,
если ум этот остается слеп на их жалкие, женские проделки. А
если он осмелится прозирать
в мелочную комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им делается тяжело и тесно от этого ума.
Он вздохнул. Это может быть ворочало у него душу, и он задумчиво плелся за ней. Но ему с каждым шагом становилось легче; выдуманная им ночью ошибка было такое отдаленное будущее… «Ведь это не одна любовь, ведь вся жизнь такова… — вдруг пришло ему
в голову, — и
если отталкивать всякий
случай, как ошибку, когда же будет — не ошибка? Что же я? Как будто ослеп…»
— И мне жаль, Борюшка. Я хотела сама съездить к нему — у него честная душа, он — как младенец! Бог дал ему ученость, да остроты не дал… закопался
в свои книги! У кого он там на руках!.. Да вот что:
если за ним нет присмотру, перевези его сюда —
в старом доме пусто, кроме Вериной комнаты… Мы его там пока поместим… Я на
случай велела приготовить две комнаты.
Прежде всего тороплюсь кинуть вам эти две строки,
в ответ на ваше письмо, где вы пишете, что собираетесь
в Италию,
в Рим, — на
случай,
если я замедлю
в дороге.
«
Если сегодня не получу ответа, — сказано было дальше, — завтра
в пять часов буду
в беседке… Мне надо скорее решать: ехать или оставаться? Приди сказать хоть слово, проститься,
если… Нет, не верю, чтобы мы разошлись теперь. Во всяком
случае, жду тебя или ответа.
Если больна, я проберусь сам…»
Однако он прежде всего погрузил на дно чемодана весь свой литературный материал, потом
в особый ящик поместил эскизы карандашом и кистью пейзажей, портретов и т. п., захватил краски, кисти, палитру, чтобы устроить
в деревне небольшую мастерскую, на
случай если роман не пойдет на лад.
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите
в людскую и скажите Прохору, чтоб
в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне. На
случай,
если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Все муки мои состояли вот
в чем:
если вчера он воскрес и ее разлюбил, то
в таком
случае где бы он долженствовал быть сегодня?
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни
в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как
в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и
в том
случае,
если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще
в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг
в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день
в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных
в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Доказательств у них не было ни малейших, и молодой человек про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость приема и вся хитрость расчета состояла
в этом
случае лишь
в том соображении, что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так же и сделает те же самые шаги, как
если б получил самые математические доказательства.
—
Если вы
в этом
случае сами не находите, как поступить, то что же я могу вам присоветовать?
Впрочем, скажу все: я даже до сих пор не умею судить ее; чувства ее действительно мог видеть один только Бог, а человек к тому же — такая сложная машина, что ничего не разберешь
в иных
случаях, и вдобавок к тому же,
если этот человек — женщина.
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало надо было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного
в том, чтоб порвать,
если к тому же и сами не хотят меня? Мать и сестра? Но их-то я ни
в каком
случае не оставлю — как бы ни обернулось дело.
— А вам надо?
В таком
случае… я хотел было… я думал было, что вы не захотите… но,
если надо — то вот…
— Даже
если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что
в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком
случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
Мы выбежали на лестницу. Без сомнения, лучше нельзя было и придумать, потому что, во всяком
случае, главная беда была
в квартире Ламберта, а
если в самом деле Катерина Николаевна приехала бы раньше к Татьяне Павловне, то Марья всегда могла ее задержать. И однако, Татьяна Павловна, уже подозвав извозчика, вдруг переменила решение.