Неточные совпадения
Прошло пять лет. Многое переменилось и на Выборгской
стороне: пустая улица, ведущая к дому Пшеницыной, обстроилась
дачами, между которыми возвышалось длинное, каменное, казенное здание, мешавшее солнечным лучам весело бить
в стекла мирного приюта лени и спокойствия.
Когда будете
в Маниле, велите везти себя через Санта-Круц
в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые снятся только во сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина
в кустах; с одной
стороны берега смотрятся
в реку ряды домов, лачужек,
дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
Остальная половина дороги, начиная от гостиницы, совершенно изменяется: утесы отступают
в сторону, мили на три от берега, и путь, веселый, оживленный, тянется между рядами
дач, одна другой красивее. Въезжаешь
в аллею из кедровых, дубовых деревьев и тополей: местами деревья образуют непроницаемый свод; кое-где другие аллеи бегут
в сторону от главной, к
дачам и к фермам, а потом к Винбергу, маленькому городку, который виден с дороги.
Сколько мостиков и речек перемахнули мы! Везде на них жилье, затишья, углубления
в сторону: там
в сонные воды заблудившейся
в лесу и ставшей неподвижно речки смотрятся
дачи во всем убранстве зелени и цветов; через воды переброшен мост игрушечной постройки, каких много видишь на театре, отчасти на Черной речке тоже.
В густом сосновом бору, который широким кольцом охватывал город со всех
сторон, дымилось до десятка больших фабрик и заимок, а по течению Узловки раскинулись
дачи местных богачей.
— Ваше высокоблагородие! позвольте вам доложить! — продолжал он таинственно, — они теперича
в таком пункте состоят, что всего у них, значит, просить можно. Коли-ежели, к примеру, всю
дачу продать пожелаете — они всю
дачу купят; коли-ежели пустошь какую, или парки, или хоша бы и дом — они и на это согласны! Словом сказать, с их
стороны на всё согласие будет полное!
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху
в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась старым, стертым с обеих
сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он уже вышел на дорогу и отошел далеко от
дачи, но все еще держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
То задувал с северо-запада, со
стороны степи, свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны
в бурю, гремели по ночам железные кровли
дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним
в подкованных сапогах; вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало
в печных трубах.
По другую
сторону шоссе верстах
в двух купили участки земли и построили
дачи профессора А.А. Мануйлов и Н.А. Мензбир.
Анна Васильевна никогда так рано не съезжала с
дачи, но
в тот год у ней от первых осенних холодов разыгрались флюсы; Николай Артемьевич, с своей
стороны, окончивши курс лечения, соскучился по жене; притом же Августина Христиановна уехала погостить к своей кузине
в Ревель;
в Москву прибыло какое-то иностранное семейство, показывавшее пластические позы, des poses plastiques, описание которых
в Московских ведомостях сильно возбудило любопытство Анны Васильевны.
(Суслов снова отходит с женой
в сторону и что-то говорит ей. Лицо у него злое. Юлия Филипповна насмешливо кланяется ему, идет обратно к террасе. Суслов, громко насвистывая, идет к своей
даче. Двоеточие, посмотрев на Юлию Филипповну, идет за Сусловым.)
(Проходят направо
в лес. С другой
стороны являются.) Соня и.) Зимин.
В глубине сцены.) Суслов медленно идет по направлению к своей
даче.)
Дальше,
в глубине правой
стороны, небольшая открытая сцена раковиной, от нее — справа налево — дорога на
дачу Суслова.
Извозчик, оправив сбрую, взлез на козлы, присвистнул, махнул кнутом, колокольчик зазвенел, и по обеим
сторонам дороги замелькали высокие сосны и зеленые поля; изредка показывались среди деревьев скромные
дачи, выстроенные
в довольном расстоянии одна от другой, по этой дороге, нимало не похожей на Петергофскую, которая представляет почти беспрерывный и великолепный ряд загородных домов, пленяющих своей красотой и разнообразием.
Дача, куда меня звала Дося, была
в лесу, направо от московского шоссе, недалеко от бывшей дачки Урмановых.
Дача была большая, но
в ней зимой жили только два студента, занимавшие две комнаты. Она была
в стороне и представляла то удобство, что
в случае надобности жильцы открывали другие комнаты, и тогда помещалось сколько угодно народу. Там часто происходили наши тайные собрания.
Комната на
даче Белесовой, изящно убранная и меблированная. Две двери: одна с правой
стороны (от актеров), другая
в глубине, на террасу, растворена; с правой
стороны трюмо.
Действие происходит
в подмосковной местности, занятой
дачами. С правой
стороны (от зрителей) садовая решетка и калитка, за решеткой сад; с левой
стороны дача Бедонеговой, на сцену выходит деревянная терраса, покрытая парусиной;
в глубине роща.
Дача Захлебининых — большой деревянный дом,
в неизвестном, но причудливом вкусе, с разновременными пристройками — пользовалась большим садом; но
в этот сад выходили еще три или четыре другие
дачи с разных
сторон, так что большой сад был общий, что, естественно, и способствовало сближению девиц с дачными соседками.
Вельчанинов только что поймал на улице того самого статского советника и нужного господина, которого он и теперь ловил, чтобы захватить хоть на
даче нечаянно, потому что этот чиновник, едва знакомый Вельчанинову, но нужный по делу, и тогда, как и теперь, не давался
в руки и, очевидно, прятался, всеми силами не желая с своей
стороны встретиться с Вельчаниновым; обрадовавшись, что наконец-таки с ним столкнулся, Вельчанинов пошел с ним рядом, спеша, заглядывая ему
в глаза и напрягая все силы, чтобы навести седого хитреца на одну тему, на один разговор,
в котором тот, может быть, и проговорился бы и выронил бы как-нибудь одно искомое и давно ожидаемое словечко; но седой хитрец был тоже себе на уме, отсмеивался и отмалчивался, — и вот именно
в эту чрезвычайно хлопотливую минуту взгляд Вельчанинова вдруг отличил на противуположном тротуаре улицы господина с крепом на шляпе.
Вильгельмина Федоровна. Я бы непременно давно у вас была, но полагала, что вы на
даче, и только вчера спросила Владимира Иваныча: «Где, говорю, нынче на
даче живет Марья Сергеевна?..» — «Какое, говорит, на
даче; она
в городе и больна!» — «Ах, говорю, как же тебе не грех не сказать мне!» Сегодня уж нарочно отложила все дела
в сторону и поехала.
Прячась за деревьями и
дачами и опять показываясь на минутку, русский терем уходил все дальше и дальше назад и вдруг исчез из виду. Воскресенский, прижавшись щекой к чугунному столбику перил, еще долго глядел
в ту
сторону, где он скрылся. «Все сие прошло, как тень и как молва быстротечная», — вспомнился ему вдруг горький стих Соломона, и он заплакал. Но слезы его были благодатные, а печаль — молодая, светлая и легкая.
Теркиным снова овладело возбуждение, где тревога за Калерию покрывала все другие чувства. Он пошел скорым шагом и
в каких-нибудь сорок минут был уже по ту
сторону леса,
в нескольких саженях от
дачи.
Несколько других
дач, по одной
стороне перелеска,
в полуверсте дальше, прислонились
в лощине к опушке этого леса, шедшего на сотни десятин.
От него же она узнает подробности о какой-то миллионной компании, которая с весны покупает огромные лесные
дачи, по сю и по ту
сторону Волги,
в трех волжских губерниях.
На дворе его сменило благоухание цветника, отгороженного невысокой, весело раскрашенной решеткой. Цветы густыми коврами шли
в разные
стороны в виде опахал. Цветник вдруг напомнил ему
дачу, клумбы палисадника, лес, доску между двумя соснами, разговор с Серафимой, ту минуту, когда он стал впервые на колени перед Калерией.
Тихое и теплое утро, с мелкими кудрявыми облачками
в сторону полудня, занялось над заказником лесной
дачи, протянувшейся за усадьбой Заводное.
Дача, на версту от парка, вниз по течению, сходила к берегу и перекидывалась за Волгу, где занимала еще не одну сотню десятин. Там обособился сосновый лес; по заказнику шел еловый пополам с чернолесьем.
Была она на земле монастырской, оттого все сборы денежные: таможенный, привальный и отвальный, пятно конское и австерские, похомутный и весчая пошлина сполна шли на монастырь. Монастырскую землю заборские
дачи обошли во все
стороны, оттого ярмонка
в руках князя Алексея Юрьича состояла. Для порядку наезжали из Зимогорска комиссары с драгунами: «для дел набережных» и «для дел объезжих», да асессоры провинциальные, — исправников тогда и
в духах не бывало, — однакож вся сила была
в князе Алексее Юрьиче.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул граф. — А эта милая дама и живет отсюда очень недалеко —
в Новой Деревне, и
дача ее как раз с этой
стороны. Мы подъедем к ее домику так, что нас решительно никто и не заметит. И она будет удивлена и обрадована, потому что я только вчера ее навещал, и она затомила меня жалобами на тоску одиночества. Вот мы и явимся ее веселить. Теперь пустим коней рысью и через четверть часа будем уже пить шоколад, сваренный самыми бесподобными ручками.
Полиция обязала владельцев
дач по Фонтанке вырубить леса: «дабы ворам пристанища не было»; то же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, по тридцать сажень
в каждую
сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».
Николай Леопольдович действительно выдал ей такую бумагу, обеспокоенный известиями, полученными им
стороной из суда о положении его дел. Эта было вскоре после примирения с князем. Он просил ее повлиять на последнего
в смысле
дачи им благоприятных для него показаний, как по своему делу, так и по делу Луганского, и обещал ей за это, по благополучном окончании обоих дел, выдать згу сумму. Об этой бумаге знал и князь.
По берегу Крестовского острова, восемьдесят лет тому назад, при звуках военных оркестров, с одной, то есть с сухопутной
стороны и роговой придворной музыки, несшейся или с реки, или с противоположной Нарышкинской
дачи, прогуливался, смело можно сказать, весь Петербург de la hante volee, самого высшего, блестящего общества. Это происходило
в будни
в течение целого лета.
Границей города
в то время считалась река Фонтанка, левый берег которой представлял предместья, от взморья до Измайловского полка — «Лифляндское», от последнего до Невской перспективы — «Московское» и от Московского до Невы — «Александро-Невское». Васильевский остров по 13 линию входил
в состав города, а остальная часть, вместе с Петербургскою
стороною, по речку Карповку, составляла тоже предместье. Весь берег Фонтанки был занят садами и загородными
дачами вельмож.
Дом графа Шереметьева считался загородным, как и другой такой же дом графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением въезда
в столицу. Полиция обязала владельцев
дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было». То же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, на тридцать сажен
в каждую
сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».