Неточные совпадения
Левин говорил то, что он истинно думал
в это последнее время. Он во всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не пришла смерть.
Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой
темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью
в этой
темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него.
Степан Аркадьич заехал
в Большой Театр на репетицию балета и передал Маше Чибисовой, хорошенькой, вновь поступившей по его протекции танцовщице, обещанные накануне коральки и за кулисой,
в денной
темноте театра, успел поцеловать ее хорошенькое, просиявшее от подарка личико.
(Из записной книжки Н.
В. Гоголя.)] густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один из которых забравшись бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг
в прозрачный и огненный, чудно сиявший
в этой густой
темноте.
Всех других путей шире и роскошнее он, озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями, но мимо его
в глухой
темноте текли люди.
Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась
в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но
темнота была такая, хоть глаз выколи.
И
в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной
темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Татарка, наклонив голову, вошла первая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже, чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба
в совершенной
темноте.
«Сообразно инструкции. После пяти часов ходил по улице. Дом с серой крышей, по два окна сбоку; при нем огород. Означенная особа приходила два раза: за водой раз, за щепками для плиты два. По наступлении
темноты проник взглядом
в окно, но ничего не увидел по причине занавески».
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь
в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от
темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
Лестница была темная и узкая, «черная», но он все уже это знал и изучил, и ему вся эта обстановка нравилась:
в такой
темноте даже и любопытный взгляд был неопасен.
Он не ошибся
в своих расчетах: эта гостиница
в такой глуши была такою видною точкой, что возможности не было не отыскать ее, даже среди
темноты.
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись
в четвертом этаже с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза рассматривают их обеих из
темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
— Кстати, Соня, это когда я
в темноте-то лежал и мне все представлялось, это ведь дьявол смущал меня? а?
Вдруг, далеко, шагов за двести от него,
в конце улицы,
в сгущавшейся
темноте, различил он толпу, говор, крики…
Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел я, что Савельича со мною не было. Бедный старик на своей хромой лошади не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь
в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать.
Николай Петрович продолжал ходить и не мог решиться войти
в дом,
в это мирное и уютное гнездо, которое так приветно глядело на него всеми своими освещенными окнами; он не
в силах был расстаться с
темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице и с этою грустию, с этою тревогой…
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса.
В густой
темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Спросить он хотел что-то другое, но не нашел слов, он действовал, как
в густой
темноте. Лидия отшатнулась, он обнял ее крепче, стал целовать плечи, грудь.
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно заставляет себя веровать
в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления на людей за погубленную жизнь. Некоторые верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган
темноты, но — лезет
в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы показать: я-де не трус! Некоторые веруют по торопливости, но большинство от страха. Сих, последних, я не того… не очень уважаю.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, —
в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем, ночь,
темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
— Не стоит, — тихо сказал Тагильский. —
Темнота отлично сближает людей…
в некоторых случаях. Правом допрашивать вас я — не облечен. Пришел к вам не как лицо прокурорского надзора, а как интеллигент к таковому же, пришел на предмет консультации по некоему весьма темному делу. Вы можете поверить
в это?
Но, несмотря на голоса из
темноты, огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты, переулки стали более узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только
в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его знакомый голос сказал...
— Во мне — ничего не изменилось, — подсказывала ему Лидия шепотом, и ее шепот
в ночной, душной
темноте становился его кошмаром. Было что-то особенно угнетающее
в том, что она ставит нелепые вопросы свои именно шепотом, как бы сама стыдясь их, а вопросы ее звучали все бесстыдней. Однажды, когда он говорил ей что-то успокаивающее, она остановила его...
Самгин смотрел, как сквозь
темноту на террасе падают светлые капли дождя, и вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла ночью
в комнату Мариоля.
«Конечно, студенты. Мальчишки», — подумал он, натужно усмехаясь и быстро шагая прочь от человека
в длинном пальто и
в сибирской папахе на голове. Холодная
темнота, сжимая тело, вызывала вялость, сонливость. Одолевали мелкие мысли, — мозг тоже как будто шелушился ими. Самгин невольно подумал, что почти всегда
в дни крупных событий он отдавался во власть именно маленьких мыслей, во власть деталей; они кружились над основным впечатлением, точно искры над пеплом костра.
«Это о царе говорят», — решил Самгин, закрывая глаза.
В полной
темноте звуки стали как бы отчетливей. Стало слышно, что впереди, на следующем диване, у двери, струится слабенький голосок, прерываемый сухим, негромким кашлем, — струится, выговаривая четко.
Потом он шагал
в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям
в комнате, точно иконам
в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она
в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из
темноты кто-то позовет ее...
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и стал смотреть на работу.
В улице было темно, как
в печной трубе, и казалось, что
темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
Да, она была там, сидела на спинке чугунной садовой скамьи, под навесом кустов. Измятая
темнотой тонкая фигурка девочки бесформенно сжалась, и было
в ней нечто отдаленно напоминавшее большую белую птицу.
— Здесь и мозг России, и широкое сердце ее, — покрикивал он, указывая рукой
в окно, к стеклам которого плотно прижалась сырая
темнота осеннего вечера.
В магазинах вспыхивали огни, а на улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу лица. Неприятно было видеть людей, которые шли встречу друг другу так, как будто ничего печального не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди
в небо и
в землю, заключая и город и душу
в холодную, скучную
темноту.
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел
в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная
темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности,
темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
На нее обрушилась холодная
темнота и, затискав людей
в домики,
в дома, погасила все огни на улицах,
в окнах.
Одно из двух окон
в сад было открыто, там едва заметно и беззвучно шевелились ветви липы,
в комнату втекал ее аптечный запах, вползали неопределенные ‹шорохи?›, заплутавшиеся
в ночной
темноте.
Ехали долго, по темным улицам, где ветер был сильнее и мешал говорить, врываясь
в рот. Черные трубы фабрик упирались
в небо, оно имело вид застывшей тучи грязно-рыжего дыма, а дым этот рождался за дверями и окнами трактиров, наполненных желтым огнем.
В холодной
темноте двигались человекоподобные фигуры, покрикивали пьяные, визгливо пела женщина, и чем дальше, тем более мрачными казались улицы.
—
В детстве я ничего не боялся — ни
темноты, ни грома, ни драк, ни огня ночных пожаров; мы жили
в пьяной улице, там часто горело.
Но она была почти болезненно чутка к холоду, не любила тени,
темноты и
в дурную погоду нестерпимо капризничала.
«Он делает не то, что все, а против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет страх пред жизнью, детский страх
темноты, которую ты не можешь, не
в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
Но Самгин не слушал его воркотню, думая о том, что вот сейчас он снова услышит
в холодной
темноте эти простенькие щелчки выстрелов.
Не наказывал Господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной
темноты; не водится там ядовитых гадов; саранча не залетает туда; нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По полям и по деревне бродят только
в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие.
Немного спустя после этого разговора над обрывом,
в глубокой
темноте, послышался шум шагов между кустами. Трещали сучья, хлестали сильно задеваемые ветки, осыпались листы и слышались торопливые, широкие скачки — взбиравшегося на крутизну, будто раненого или испуганного зверя.
Райский вздрогнул и, взволнованный, грустный, воротился домой от проклятого места. А между тем эта дичь леса манила его к себе,
в таинственную
темноту, к обрыву, с которого вид был хорош на Волгу и оба ее берега.
Кое-где стучали
в доску, лениво раздавалось откуда-то протяжное: «Слушай!» Только от собачьего лая стоял глухой гул над городом. Но все превозмогала тишина,
темнота и невозмутимый покой.
И если ужасался, глядясь сам
в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и
темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не с Веры, а давно, прежде когда-то,
в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
Так было до воскресенья. А
в воскресенье Райский поехал домой, нашел
в шкафе «Освобожденный Иерусалим»
в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег читать до
темноты. А
в понедельник утром унес книгу
в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке,
в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто
в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я
темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
Я стою, молчу, гляжу на нее, а она из
темноты точно тоже глядит на меня, не шелохнется… «Только зачем же, думаю, она на стул встала?» — «Оля, — шепчу я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто во мне все озарилось, шагнула я, кинула обе руки вперед, прямо на нее, обхватила, а она у меня
в руках качается, хватаю, а она качается, понимаю я все и не хочу понимать…
Али что не слышно мне дыханья ее с постели стало, али
в темноте-то разглядела, пожалуй, что как будто кровать пуста, — только встала я вдруг, хвать рукой: нет никого на кровати, и подушка холодная.
На улице
темнота, как сажа
в трубе; я едва нашел ступени крыльца.
От Иктенды двадцать восемь верст до Терпильской и столько же до Цепандинской станции, куда мы и прибыли часу
в осьмом утра, проехав эти 56 верст
в совершенной
темноте и во сне. Погода все одна и та же, холодная, мрачная. Цепандинская станция состоит из бедной юрты без окон. Здесь, кажется, зимой не бывает станции, и оттого плоха и юрта, а может быть, живут тунгусы.