Неточные совпадения
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она выезжала первую зиму. Успехи ее
в свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах,
почти все были влюблены
в Кити, уже
в первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же после его отъезда,
граф Вронский.
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него,
почти всё время говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов
в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми он поговорил и о политике, и о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил
графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
Появление иностранных
графов и баронов было
в Польше довольно обыкновенно: они часто были завлекаемы единственно любопытством посмотреть этот
почти полуазиатский угол Европы: Московию и Украйну они
почитали уже находящимися
в Азии. И потому гайдук, поклонившись довольно низко,
почел приличным прибавить несколько слов от себя.
Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник
в честь недавних побед
графа Петра Александровича Румянцева.
— Миловидка, Миловидка… Вот
граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми, что хочешь». — «Нет,
граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам, а из
чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого
в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад
в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой
в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
— С какими же рассуждениями? Вот оно — наклонность к порицанию правительства. Скажу вам откровенно, одно делает вам
честь, это ваше искреннее сознание, и оно будет, наверно, принято
графом в соображение.
— Я отвечал, как следует, и узнал, что уже написано
графу Закревскому, что если он
почтет нужным разрешить Ивану Дмитриевичу приезд
в Москву, то чтобы это сделал.
В изобретении разных льстивых и просительных фраз он
почти дошел до творчества: Сиятельнейший
граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того.
В письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти письма, то показался даже сам себе омерзителен.
Он
в поддевке, правда
в бархатной, и похож на славянофила (да это, по-моему, к нему и идет), а наряди его сейчас
в великолепнейший фрак и тому подобное, отведи его
в английский клуб да скажи там: такой-то, дескать, владетельный
граф Барабанов, так там его два часа за
графа почитать будут, — и
в вист сыграет, и говорить по-графски будет, и не догадаются; надует.
Граф Малевский показывал нам разные карточные фокусы и кончил тем, что, перетасовавши карты, сдал себе
в вист все козыри, с чем Лушин «имел
честь его поздравить».
Помнится, я пробродил целый день, но
в сад не заходил и ни разу не взглянул на флигель — а вечером я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел
графа Малевского под руку через залу
в переднюю и,
в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству
в одном доме указали на дверь; а теперь я не буду входить с вами
в объяснения, но имею
честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас выброшу
в окошко.
— Вот прекрасно! долго ли рассмотреть? Я с ним уж говорила. Ах! он прелюбезный: расспрашивал, что я делаю; о музыке говорил; просил спеть что-нибудь, да я не стала, я
почти не умею. Нынешней зимой непременно попрошу maman взять мне хорошего учителя пения.
Граф говорит, что это нынче очень
в моде — петь.
И
граф Олсуфьев вовсе уже не был стар и хил. Бодрая героическая музыка выправила его спину и сделала гибкими и послушными его ноги. Да! теперь он был лихой гусар прежних золотых, легендарных времен, гусар-дуэлист и кутила, дважды разжалованный
в солдаты за дела
чести, коренной гусар, приятель Бурцева или Дениса Давыдова.
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом
в Швейцарию,
в Vernex-Montreux, несмотря на то что
в семействе
графа К… (весьма влиятельного
в Петербурге лица), пребывающего теперь
в Париже, принят как родной сын, так что
почти живет у
графа.
Его нарочно подсунули из министерства
графу Эдлерсу, так как всем
почти было известно, что почтенный сенатор гораздо более любит увлекаться вихрем светских удовольствий, чем скучными обязанностями службы; вследствие всего этого можно было подозревать, что губернатор вряд ли не нарочно старался играть рассеянно:
в его прямых расчетах было проигрывать правителю дел!
Чиновник опять ушел
в кабинет, где произошла несколько даже комическая сцена:
граф, видимо, бывший совершенно здоров, но
в то же время чрезвычайно расстроенный и недовольный, когда дежурный чиновник доложил ему о новом требовании Крапчика принять его, обратился
почти с запальчивостью к стоявшему перед ним навытяжке правителю дел...
Словом, это был не более не менее, как официальный бал, который давал губернский предводитель дворянства, действительный статский советник Петр Григорьевич Крапчик,
в честь ревизующего губернию сенатора
графа Эдлерса.
Она устраивает спектакли и лотереи
в пользу детей бедных мелкопоместных, хлопочет о стипендиях
в местной гимназии и
в то же время успевает бросать обворожающие взгляды на молодых семиозерских аристократов и не прочь пококетничать с старым
графом Козельским, который уже три трехлетия сряду безуспешно добивается
чести быть представителем «интересов земства» и, как достоверно известно, не отказывается от этого домогательства и теперь.
Лебедев (машет рукой). Ну, да!.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты! Люблю
в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою… Шутки шутками, а я вот
почти плачу. (Целует
графа.)
Между тем все эти последние истории продолжали быть обдержаниями или напастями невольными: так, прощальный обед, которым княгиня отвлекла
почти всех дворян от обеда, данного
в пустой зале собрания
графу, вовсе не был ею рассчитан на какую-нибудь обиду, а совпал с этим обстоятельством совершенно случайно, или уже после того действительно нет на свете никаких случаев, а есть на все только одна неисповедимая воля, без которой не падает ни волос с головы, ни воробей с кровли.
Граф даже признался ей, что он тяготится сухостью лютеранизма и высоко ставит превосходную теплоту восточного богослужения; чувствует молитвенное настроение только
в русской церкви и не верит возможности умолить бога без посредства святых, из которых особенно
чтит святого Николая.
Граф, к
чести его сказать, умел слушать и умел понимать, что интересует человека. Княгиня находила удовольствие говорить с ним о своих надеждах на Червева, а он не разрушал этих надежд и даже частью укреплял их. Я уверена, что он
в этом случае был совершенно искренен. Как немец, он мог интриговать во всем, что касается обихода, но
в деле воспитания он не сказал бы лживого слова.
Все это было не
в ее вкусе, но она смолчала и пригласила гостей присесть на минуту, а потом сейчас же
почти встала и, подав руку
графу, отправилась к столу.
— Слегла
в постелю, мой друг; и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать;
почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился
в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял
в плен французского полковника,
графа,
графа… как бишь?
— И ростом и душою! — возразил Рославлев, устремив пылающий взор на француза, который
почти до половины уже влез
в камин. — Если вы,
граф, читали когда-нибудь историю…
— На днях! — воскликнул
почти с испугом
граф Хвостиков: с отъездом Бегушева из Петербурга ему прекращалась всякая возможность перекусить где-нибудь и что-нибудь, когда он приезжал с дачи
в город.
— Хорош практик! — произнес
почти со злобою Бегушев. — Кроме того вы, я и сотни других русских людей носят
в себе еще другой недостаток: мы ничего не знаем! Ничего!.. Кроме самых отвлеченных понятий и пустозвонных фраз, а
граф Хвостиков и тех даже не ведает!..
Каждый из них старался показать, что новость, сообщенную
графом Хвостиковым, считает за совершеннейший вздор; но
в то же время у Домны Осиповны сразу пропала нежность и томность во взоре; напротив, он сделался сух и черств; румяное и
почти всегда улыбающееся лицо доктора тоже затуманилось, и за обедом он не так много поглотил сладкого, как обыкновенно поглощал.
За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а
граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский
почти не садился и был
в отчаянии, когда действительно уха оказалась несколько остывшею. Он каждого из гостей своих, глядя ему
в рот, спрашивал...
Перед балом
в Дворянском собрании Бегушев был
в сильном волнении. «Ну, как Домна Осиповна не будет?» — задавал он себе вопрос и
почти в ужас приходил от этой мысли. Одеваться на бал Бегушев начал часов с семи, и нельзя умолчать, что к туалету своему приложил сильное и давно им оставленное старание: он надел превосходное парижское белье, лондонский фрак и даже слегка надушился какими-то тончайшими духами.
Графу Хвостикову Бегушев объявил, чтобы тот непременно был готов к половине девятого.
— Это такие, я тебе скажу, мошенники, — говорил он, ходя с азартом по комнате,
в то время как Бегушев полулежал на диване и с любопытством слушал его, — такие, что… особенно Янсутский. (На последнего
граф очень злился за дочь.) Все знают, что он вместе обделывал разные штуки с Хмуриным, а выходит чист, как новорожденный младенец… Следователь, надобно отдать ему
честь, умел читать душу у всех нас; но Янсутский и тому отводил глаза: на все у него нашлось или расписочка от Хмурина, или приказ Хмурина!
Но вот что мне рассказывал дядя,
граф Иван Ильич, и
в чем он меня уверял
честью.
— Очень вам благодарен, ваше сиятельство, за сделанную мне
честь, — вежливо отвечал Мановский, — и прошу извинения, что первый не представился вам, но это единственно потому, что меня не было дома: я только что сейчас вернулся. Прошу пожаловать, — продолжал он, показывая
графу с почтением на дверь
в гостиную. — Жена сейчас выйдет: ей очень приятно будет встретить старого знакомого. Просите Анну Павловну, — прибавил он стоявшему у дверей лакею.
— Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, — возразил
граф. — Видал ли ты, — продолжал он, прищуриваясь, — этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член
почти незаметно переходит
в другой?
Ему писали, что, по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности своими рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь
граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика
в такой мере, что тот велел его зачислить к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день ходить к нему обедать и что, наконец, на днях приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что не может и не считает
почти себя обязанным ехать
в деревню или вызывать к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и
в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
Граф, не ожидавший этого движения, не успел отвернуться, и глаза их встретились
в зеркале. Сапега, не могший удержаться, покатился со смеху. Клеопатра Николаевна вышла из себя и с раздраженным видом
почти вбежала
в кабинет.
Иван Александрыч вышел из кабинета не с такой поспешностью, как делал это прежде, получая от
графа какое-либо приказание.
В первый раз еще было тягостно ему поручение дяди,
в первый раз он
почти готов был отказаться от него: он без ужаса не мог представить себе минуты, когда он будет рассказывать Мановскому; ему так и думалось, что тот с первых же слов пришибет его на месте.
— Je vous remercie, madame, je vous remercie [Благодарю вас, сударыня, благодарю (франц.).], — сказал
граф, вставая. Эльчанинов обернулся. Это была Клеопатра Николаевна
в дорогом кружевном платье, присланном к ней по последней
почте из Петербурга, и, наконец,
в цветах и
в брильянтах.
В этом наряде она была очень представительна и произвела на героя моего самое выгодное впечатление. С некоторого времени все
почти женщины стали казаться ему лучше и прекраснее его Анны Павловны.
Анна Павловна
почти вбежала
в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к
графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите
в понедельник на это место, я буду непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья».
Часу
в шестом вечера Анна Павловна начала собираться домой. При прощании
граф, как бы не могший выдержать своей роли, долго и долго целовал ее руку, а потом
почти умоляющим голосом просил дать ему прощальный поцелуй.
Граф дрожал всем телом, ужас, совесть и жалость
почти обезумели его самого. Он выбежал из комнаты, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но вместо того прошел
в свой кабинет и
в изнеможении упал на диван. Ему все еще слышалось, как несчастная кричала: «Душно! Жарко!» Сапега зажал себе уши. Прошло несколько минут,
в продолжение которых криков не было слышно.
— Э, сверхштатным! Старик же и давал на содержание, я говорю вам, он добрый; но мы все-таки не уступим. Конечно, двадцать пять рублей не обеспечение, но я вскорости надеюсь принять участие
в управлении расстроенными имениями
графа Завилейского, тогда прямо на три тысячи; не то
в присяжные поверенные. Нынче людей ищут… Ба! какой гром, гроза будет, хорошо, что я до грозы успел; я ведь пешком оттуда,
почти все бежал.
И то правда; но я решу сомнение, объявляя наконец, что сам
граф Миров, который
в глубокой старости познакомился со мною, хваля какую-нибудь прелестницу, всегда говаривал: «Она
почти так же хороша, как была моя графиня
в молодости».
Ольга Петровна. Об этом, папа, и речи не может быть!.. Иначе это было бы величайшей несправедливостью с твоей стороны, что я и сказала князю Янтарному: «И если, говорю,
граф в выборе себе хорошего помощника проманкировал своими дружественными отношениями, то это только делает
честь его беспристрастию!» — «Да-с, говорит, но если все мы будем таким образом поступать, то явно покажем, что
в нашем кругу нет людей, способных к чему-либо более серьезному».
Да наша общая с вами приятельница, madame Бобрина, говорит это, и я нисколько
в этом случае на нее не претендую; но желала бы, чтоб ей растолковали одно: Алексей Николаич женился на мне никак не для получения настоящего своего места, потому что он имел его уже раньше, а что папа не для этой цели его возвышал, так это можно доказать тем, что
граф, напротив, очень недоволен моим замужеством за Алексея Николаича, и entre nous soit dit [между нами будь сказано (франц.).]: он до сих пор
почти не принимает нас к себе!
В ответ на это Андашевский молча ей кланяется, а
граф почти в отчаянии закидывает голову назад и произносит негромким голосом: «О, mon dieu, mon dieu!» [«О боже, боже!» (франц.).]
Владимир Иваныч. Потом превосходно будет: я двадцать таких писачек, как Шуберский, найду и заставлю их называть
в газетах прямо уже по имени господина Андашевского; мало того, я документ этот лично принесу к
графу и скажу, что получил его по городской
почте для доставления ему.
Служебный кабинет
графа Зырова. Огромный стол весь завален бумагами и делами.
Граф, по-прежнему
в пиджаке, сидит перед столом; лицо его имеет
почти грозное выражение. На правой от него стороне стоят
в почтительных позах и с грустно наклоненными головами Мямлин и князь Янтарный, а налево генерал-майор Варнуха
в замирающем и окаменелом положении и чиновник Шуберский, тоже грустный и задумчивый.
Требуют, чтобы на все высшие должности назначались их знакомые, на том только основании, что они люди хороших фамилий; но, боже мой, я сам ношу одну из древнейших дворянских фамилий; однако помыслить никогда не смел получить то место, которое занял теперь Алексей Николаич, сознавая, что он ученей меня, способнее, и что одним только трудолюбием и добросовестным исполнением своих обязанностей я могу равняться с ним, и
в настоящее время за величайшую
честь для себя и милость со стороны
графа считаю то, что он предложил мне прежнее место Алексея Николаича.
Он шагу
в жизни не сделал без пользы для себя и два фортеля
в этом случае употреблял: во-первых, постоянно старался представить из себя чиновника высшего образования и возвышенных убеждений и для этого всегда накупал иностранных книг и журналов и всем обыкновенно рассказывал, что он то, се, третье там читал, — этим, собственно, вначале он обратил на себя внимание
графа; а потом стал льстить ему и возводил
графа в какие-то боги, и тут же, будто к слову, напевал ему, как он сам целые ночи проводит за работой и как этим расстроил себе грудь и печень; ну, и разжалобит старика: тот ему
почти каждый год то крест, то чин, то денежную награду даст, то повысит
в должности, и я убежден даже, что он Янсона подшиб, чтобы сесть на его место.