Неточные совпадения
В колонну
Соберись бегом!
Трезвону
Зададим
штыком!
Скорей! скорей! скорей!
— А Бог его знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных
в деле, например: ведь весь исколот, как решето,
штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав
в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: «Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на
штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать». Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им
в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина.
Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни
штыки прусские, ни пули турецкие; не
в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев.
Ярким летним днем Самгин ехал
в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли
в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики;
в жарких лучах солнца блестели, изгибались
штыки, блестели оловянные глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Они шагали на ученье, поблескивая
штыками, шли на вокзалы, сопровождаемые медным ревом оркестров, вереницы раненых тянулись куда-то
в сопровождении сестер милосердия.
Человек пять солдат, передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, — остальные солдаты подвигались все ближе к огню;
в воздухе, окрашенном
в два цвета, дымно-синеватый и багряный,
штыки блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки
штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков;
в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на груди;
в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
— Меньше часа они воевали и так же — с треском, воем — исчезли, оставив вокзал изуродованным, как еврейский дом после погрома. Один бородач — красавец! — воткнул на
штык фуражку начальника станции и встал на задней площадке вагона эдаким монументом! Великолепная фигура! Свирепо настроена солдатня.
В таком настроении — Петербург разгромить можно. Вот бы Девятого-то января пустить туда эдаких, — закончил он и снова распустился
в кресле, обмяк, улыбаясь.
Вспоминался блеск холодного оружия из Златоуста; щиты ножей, вилок, ножниц и замков из Павлова, Вачи, Ворсмы;
в павильоне военно-морском, орнаментированном ружейными патронами, саблями и
штыками, показывали длинногорлую, чистенькую пушку из Мотовилихи, блестящую и холодную, как рыба. Коренастый, точно из бронзы вылитый матрос, поглаживая синий подбородок, подкручивая черные усы, снисходительно и смешно объяснял публике...
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни
штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался вспомнить стихи из былины о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им
в ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
Это было сделано удивительно быстро и несерьезно, не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что
штыки торчали неровно, одни — вверх, другие — ниже, и очень мало таких, которые, не колеблясь, были направлены прямо
в лица людей.
Нагнулся и сунул
штык, точно ухват
в печку,
в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка упала к ногам штатского, — он стоял и выдергивал
штык.
Некоторые солдаты держали
в руках по два ружья, — у одного красноватые
штыки торчали как будто из головы, а другой, очень крупный, прыгал перед огнем, размахивая руками, и кричал.
—
В непосредственную близость с врагом не вступал. Сидим
в длинной мокрой яме и сообщаемся посредством выстрелов из винтовок. Враг предпочитает пулеметы и более внушительные орудия истребления жизни. Он тоже не стремится на героический бой
штыками и прикладами, кулаками.
Прыжки осветительных ракет во тьму он воспринимал как нечто пошлое, но и зловещее. Ему казалось, что слышны выстрелы, — быть может, это хлопали двери. Сотрясая рамы окон, по улице с грохотом проехали два грузовых автомобиля, впереди — погруженный, должно быть, железом, его сопровождал грузовик,
в котором стояло десятка два людей, некоторые из них с ружьями, тускло блеснули
штыки.
Самгин видел, что
в темноте по мостовой медленно двигаются два чудовища кубической формы, их окружало разорванное кольцо вооруженных людей, колебались
штыки, прокалывая, распарывая тьму.
Дня через два Елена показала ему карикатуру, грубо сделанную пером:
в квадрате из сабель и
штыков — бомба с лицом Пуанкаре, по углам квадрата, вверху — рубль с полустертым лицом Николая Романова, кабанья голова короля Англии, внизу — короли Бельгии и Румынии и подпись «Точка
в квадрате», сиречь по-французски — Пуанкаре.
Потом дома потемнели, застыли раскаленные
штыки и каски, высокий пожарный разбежался и перепрыгнул через груду углей
в темноту.
—
Штыком! Чтоб получить удар
штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы,
в тылу… Вы — больше враги, чем немцы! — крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей
в атаку, я помню, что могу получить пулю
в затылок или
штык в спину. Понимаете?
Штатский человек, выдернув
штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по
штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал
штыком в воздух и внятно говорил...
В полусотне шагов от себя он видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди
штыков.
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а
штык высунулся за плиту и потел
в пару самовара под ним, — с конца
штыка падали светлые капли.
Солдаты, один за другим, кричали «ура» и, подбегая, вытаращив глаза, тыкали
в куль
штыками — смотреть на это было неприятно и смешно.
— Видал? Видал, сволочь? Видал? — И, сделав выпад
штыком против солдата, закричал
в лицо ему...
В огне, под градом раскаленным,
Стеной живою отраженным,
Над падшим строем свежий строй
Штыки смыкает.
Мы еще были внизу, а колонна змеилась уже по лестнице,
штыки сверкали на солнце, музыка уходила вперед и играла все глуше и глуше. Скомандовали: «Левое плечо вперед!» — колонна сжалась, точно змей,
в кольцо, потом растянулась и взяла направо; музыка заиграла еще глуше, как будто вошла под свод, и вдруг смолкла.
Швейцар
в необыкновенно чистом мундире отворил дверь
в сени, где стоял
в еще более чистой ливрее с галунами выездной лакей с великолепно расчесанными бакенбардами и дежурный вестовой солдат со
штыком в новом чистом мундире.
Он служил на Кавказе, где он получил этот особенно лестный для него крест за то, что под его предводительством тогда русскими мужиками, обстриженными и одетыми
в мундиры и вооруженными ружьями со
штыками, было убито более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи.
Эти турки, между прочим, с сладострастием мучили и детей, начиная с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на
штык в глазах матерей.
Полежаев хотел лишить себя жизни перед наказанием. Долго отыскивая
в тюрьме какое-нибудь острое орудие, он доверился старому солдату, который его любил. Солдат понял его и оценил его желание. Когда старик узнал, что ответ пришел, он принес ему
штык и, отдавая, сказал сквозь слезы...
По мере того как война забывалась, патриотизм этот утихал и выродился наконец, с одной стороны,
в подлую, циническую лесть «Северной пчелы», с другой —
в пошлый загоскинский патриотизм, называющий Шую — Манчестером, Шебуева — Рафаэлем, хвастающий
штыками и пространством от льдов Торнео до гор Тавриды…
Вы хотите держать меня
в рабстве, а я бунтую против вас, против вашего безмена так, как вы всю жизнь бунтовали против капитала,
штыков, церкви, так, как все французские революционеры бунтовали против феодальной и католической традиции.
Пермский полицмейстер принадлежал к особому типу военно-гражданских чиновников. Это люди, которым посчастливилось
в военной службе как-нибудь наткнуться на
штык или подвернуться под пулю, за это им даются преимущественно места городничих, экзекуторов.
Вы, граждане Шателя, вы, эти несколько человек, вы могли, принимая меня
в вашу среду, остановить занесенную руку русского императора, вооруженную миллионом
штыков.
— Леший его знает, что у него на уме, — говаривала она, — все равно как солдат по улице со
штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а тебе думается: что, ежели ему
в голову вступит — возьмет да заколет тебя. Судись, поди, с ним.
Вскипели храбрые войска!
Маневр… Другой… И победили!
Летят кто с шашкой, кто с
штыком,
В манеже лихо водворили
Кухарку с мерзлым судаком…
Когда Нижегородская железная дорога была выстроена, Владимирка перестала быть сухопутным Стиксом, и по ней Хароны со
штыками уже не переправляли
в ад души грешников. Вместо проторенного под звуки цепей пути —
…Вот клубится
Пыль. Все ближе… Стук шагов,
Мерный звон цепей железных,
Скрип телег и лязг
штыков.
Ближе. Громче. Вот на солнце
Блещут ружья. То конвой;
Дальше длинные шеренги
Серых сукон. Недруг злой,
Враг и свой, чужой и близкий.
Все понуро
в ряд бредут,
Всех свела одна недоля,
Всех сковал железный прут…
Солнце еще не село, когда помочане веселою гурьбой тронулись с покоса. Это было целое войско, а закинутые на плечи косы блестели, как
штыки. Кто-то затянул песню, кто-то подхватил, и она полилась, как река, выступившая
в половодье из своих берегов. Суслонцы всегда возвращались с помочей с песнями, — так уж велось исстари.
Слева сад ограждала стена конюшен полковника Овсянникова, справа — постройки Бетленга;
в глубине он соприкасался с усадьбой молочницы Петровны, бабы толстой, красной, шумной, похожей на колокол; ее домик, осевший
в землю, темный и ветхий, хорошо покрытый мхом, добродушно смотрел двумя окнами
в поле, исковырянное глубокими оврагами, с тяжелой синей тучей леса вдали; по полю целый день двигались, бегали солдаты, —
в косых лучах осеннего солнца сверкали белые молнии
штыков.
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» — тем кричат.
Ответ им — пули и
штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев
в каре, грозиться стал —
С коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!»
Убили и того.
Два
штыка впились и засели
в спине Помады; но он был уже мертв, а четыре крепкие руки схватили Райнера за локти.
Я, матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, — так ее
в ногу пырнул
штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того по избам бесчинствовать.
— Мучается! Ему идти
в солдаты, — ему и вот Якову. Яков просто говорит: «Не могу», а тот тоже не может, а хочет идти… Думает — можно солдат потревожить. Я полагаю — стены лбом не прошибешь… Вот они —
штыки в руку и пошли. Да-а, мучается! А Игнатий бередит ему сердце, — напрасно!
Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепь серых людей, ясно было видно лицо солдат — широкое во всю улицу, уродливо сплюснутое
в грязно-желтую узкую полосу, —
в нее были неровно вкраплены разноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия
штыков. Направляясь
в груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного за другим от толпы, разрушая ее.
— На руку! — раздался резкий крик впереди.
В воздухе извилисто качнулись
штыки, упали и вытянулись встречу знамени, хитро улыбаясь.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь, стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски
штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался
в грудь матери и проникал ей
в сердце.
Темные молодые личности делали мне из вяза луки и самострелы; высокий штык-юнкер с красным носом вертел меня на воздухе, как щепку, приучая к гимнастике. Только «профессор» по-всегдашнему был погружен
в какие-то глубокие соображения, а Лавровский
в трезвом состоянии вообще избегал людского общества и жался по углам.
«Профессор» стоял у изголовья и безучастно качал головой. Штык-юнкер стучал
в углу топором, готовя, с помощью нескольких темных личностей, гробик из старых досок, сорванных с крыши часовни. Лавровский, трезвый и с выражением полного сознания, убирал Марусю собранными им самим осенними цветами. Валек спал
в углу, вздрагивая сквозь сон всем телом, и по временам нервно всхлипывал.