Неточные совпадения
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как
снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я
глядел и
на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и
на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект,
глядел и
на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии
на уездную скуку, и
на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.]
на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
— Покатим, Павел Иванович, — сказал Селифан. — Дорога, должно быть, установилась:
снегу выпало довольно. Пора уж, право, выбраться из города. Надоел он так, что и
глядеть на него не хотел бы.
Несколько секунд все трое молчали, затем Дронов,
глядя на братьев, стирая шапкой
снег с пальто, потребовал...
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла дорогу и остановилась у сфинкса,
глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим
снегом; местами
снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
«Пошел к Спивак, это она стучала», — сообразил Клим,
глядя на крышу, где пожарные, растаптывая
снег, заставляли его гуще дымиться серым дымом.
Не раз содрогнешься,
глядя на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето
снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
И здесь заводятся удобства: того и
гляди скоро не дадут выспаться
на снегу и в поварни приставят поваров — беда: совсем истребится порода путешественников!
— Что это, я спала? Да… колокольчик… Я спала и сон видела: будто я еду, по
снегу… колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою еду будто. И далеко-далеко… Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит… Знаешь, коли ночью
снег блестит, а месяц
глядит, и точно я где не
на земле… Проснулась, а милый-то подле, как хорошо…
И развязка не заставила себя ждать. В темную ночь, когда
на дворе бушевала вьюга, а в девичьей все улеглось по местам, Матренка в одной рубашке, босиком, вышла
на крыльцо и села.
Снег хлестал ей в лицо, стужа пронизывала все тело. Но она не шевелилась и бесстрашно
глядела в глаза развязке, которую сама придумала. Смерть приходила не вдруг, и процесс ее не был мучителен. Скорее это был сон, который до тех пор убаюкивал виноватую, пока сердце ее не застыло.
— Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто
на смех… Нарочно, сидевши в хате,
глядел в окно: ночь — чудо! Светло,
снег блещет при месяце. Все было видно, как днем. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи!
И вдруг я проснулся. Начинало светать. Это было ранней весной,
снег еще не весь стаял, погода стояла пасмурная, слякотная, похожая более
на осень. В окна тускло, почти враждебно
глядели мутные сумерки; освоившись с ними, я разглядел постель Бродского.
На ней никого не было. Не было также и чемодана, который мы вчера укладывали с ним вместе. А в груди у меня стояло что-то теплое от недавнего счастливого сна. И контраст этого сна сразу подчеркнул для меня все значение моей потери.
Глядим мы с матерью
на Максима, а он не похож
на себя, багровый весь, пальцы разбиты, кровью сочатся,
на висках будто
снег, а не тает — поседели височки-то!
Было приятно слушать добрые слова,
глядя, как играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем
на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан,
на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по
снегу, тоже что-то рассказывая.
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась в комнату с удвоенной силой. В залитые светом окна
глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые еще ветки буков, вдали чернели нивы, по которым местами лежали белые пятна тающих
снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая трава. Всем дышалось вольнее и лучше,
на всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной силы.
Правильные красивые черты зарисованы плавными, холодными линиями; голубые глаза
глядят ровно, спокойно; румянец редко является
на этих бледных щеках, но это не та обычная бледность, которая ежеминутно готова вспыхнуть пламенем жгучей страсти; это скорее холодная белизна
снега.
Убитый Кирилл лежал попрежнему в
снегу ничком. Он был в одной рубахе и в валенках. Длинные темные волосы разметались в
снегу, как крыло подстреленной птицы. Около головы
снег был окрашен кровью. Лошадь была оставлена версты за две, в береговом ситнике, и Мосей соображал, что им придется нести убитого
на руках. Эх, неладно, что он связался с этими мочеганами: не то у них было
на уме… Один за бабой погнался, другой за деньгами. Того
гляди, разболтают еще.
Сначала отец не встревожился этим и говорил, что лошадям будет легче, потому что подмерзло, мы же с сестрицей радовались,
глядя на опрятную белизну полей; но
снег продолжал идти час от часу сильнее и к вечеру выпал с лишком в полторы четверти; езда сделалась ужасно тяжела, и мы едва тащились шагом, потому что мокрый
снег прилипал к колесам и даже тормозил их.
Был конец ноября. Днем
на мерзлую землю выпал сухой мелкий
снег, и теперь было слышно, как он скрипит под ногами уходившего сына. К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку, сидела и,
глядя на дверь, ждала…
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним,
глядя на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая
снег с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
Бранится кучер с кареты, злобно
глядит и стряхивает с рукава
снег прохожий, перебегавший дорогу и налетевший плечом
на морду лошаденки. Иона ерзает
на козлах, как
на иголках, тыкает в стороны локтями и водит глазами, как угорелый, словно не понимает, где он и зачем он здесь.
На высоте,
на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих
на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто
на вершине…
Ветер лениво гнал с поля сухой
снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось, в крайнее окно
глянул луч луны, лёг
на пол под ноги женщине светлым пятном, а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
«Елена!» — раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и обомлела: Инсаров, белый, как
снег,
снег ее сна, приподнялся до половины с дивана и
глядел на нее большими, светлыми, страшными глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался
на его внезапно изменившемся лице.
Человек в сером армяке, подпоясанный пестрым кушаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого турецкого кинжала, лежал
на снегу; длинная винтовка в суконном чехле висела у него за спиною, а с правой стороны к поясу привязана была толстая казацкая плеть; татарская шапка, с густым околышем, лежала подле его головы. Собака остановилась подле него и,
глядя пристально
на наших путешественников, начала выть жалобным голосом.
Она стояла теперь над ним, убитая горем, сложив руки, без слез,
глядела на него и не нагляделась и все-таки не могла понять, хоть и знала это, что чрез несколько дней ее ненаглядного Васю закроет мерзлая земля там, под сугробами
снегу,
на бедном кладбище.
Оставшись один, он долго стоял у окна, зажав бороду в кулак,
глядя, как падает
на землю серый мокрый
снег, а когда за окном стало темно, как в погребе, пошёл в город. Ворота Баймаковой были уже заперты, он постучал в окно, Ульяна сама отперла ему, недовольно спросив...
Никите казалось, что все в доме не так огорчены и напуганы этой смертью, как удивлены ею. Это тупое удивление он чувствовал во всех, кроме Баймаковой, она молча, без слёз сидела около усопшего, точно замёрзла, глухая ко всему, положив руки
на колени, неотрывно
глядя в каменное лицо, украшенное
снегом бороды.
И не диво, что бела:
Мать брюхатая сидела
Да
на снег лишь и
глядела!
Отстоял службу, хожу вокруг церкви. День ясный, по
снегу солнце искрами рассыпалось,
на деревьях синицы тенькают, иней с веток отряхая. Подошёл к ограде и
гляжу в глубокие дали земные;
на горе стоит монастырь, и пред ним размахнулась, раскинулась мать-земля, богато одетая в голубое серебро
снегов. Деревеньки пригорюнились; лес, рекою прорезанный; дороги лежат, как ленты потерянные, и надо всем — солнце сеет зимние косые лучи. Тишина, покой, красота…
Иду — как пьяный, тоска мне, куда идти — не знаю. К себе,
на постоялый, — не хочется: шум там и пьянство. Пришёл куда-то
на окраину города, стоят домики маленькие, жёлтыми окнами в поле
глядят; ветер
снегом поигрывает, заметает их, посвистывает. Пить мне хочется, напиться бы пьяному, только — без людей. Чужой я всем и перед всеми виноват.
Когда надоедало ходить, я останавливался в кабинете у окна и,
глядя через свой широкий двор, через пруд и голый молодой березняк, и через большое поле, покрытое недавно выпавшим, тающим
снегом, я видел
на горизонте
на холме кучу бурых изб, от которых по белому полю спускалась вниз неправильной полосой черная грязная дорога.
Выскочил я из саней,
гляжу — в потемках
на меня человек бежит и по колена в
снегу грузнет; я его обхватил рукой за плечи, вот этак, и выбил из рук ружьишко, потом другой подвернулся, я его по затылку урезал, так что он крякнул и в
снег носом чкнулся, — здоровый я тогда был, рука тяжелая; я с двумя управился,
гляжу, а Федя уже
на третьем верхом сидит.
Глядя на улыбающегося мужика,
на мальчика с громадными рукавицами,
на избы, вспоминая свою жену, я понимал теперь, что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже пахнет победой, я гордился и готов был крикнуть им, что я тоже с ними; но лошади вынесли из деревни в поле, закружил
снег, заревел ветер, и я остался один со своими мыслями.
Мы
глядим на него через тусклую сеть,
Что как слезы струится по окнам домов
От туманов сырых, от дождей и
снегов!
Несмотря
на то, что все окна были занесены
снегом, я чувствовал, что день стал светлее вчерашнего. У дверей лаяла собака, и, когда, наскоро надев валенки, я впустил ее, она радостно подбежала к постели и, положив
на край холодную морду,
глядела на меня с ласковым достоинством, как будто напоминая, что и она разыскивала со мною лошадь, которая теперь ржала
на дворе, привязанная в наказание к столбу…
Вид и запах водки, особенно теперь, когда он перезяб и уморился, сильно смутили Никиту. Он нахмурился и, отряхнув шапку и кафтан от
снега, стал против образов и, как бы не видя никого, три раза перекрестился и поклонился образам, потом, обернувшись к хозяину-старику, поклонился сперва ему, потом всем бывшим за столом, потом бабам, стоявшим около печки, и, проговоря: «С праздником», стал раздеваться, не
глядя на стол.
— Ну, и заиндевел же ты, дядя, — сказал старший брат,
глядя на запушенное
снегом лицо, глаза и бороду Никиты.
А она
глядела на отца с недоумением, тупо, не понимая, почему нельзя произносить таких слов. Он хотел прочесть ей наставление, но она показалась ему такою дикою, темною, и в первый раз за всё время, пока она была у него, он сообразил, что у нее нет никакой веры. И вся эта жизнь в лесу, в
снегу, с пьяными мужиками, с бранью представилась ему такою же дикой и темной, как эта девушка, и, вместо того, чтобы читать ей наставление, он только махнул рукой и вернулся в комнату.
Сплошная завеса
снега разорвалась в вышине, и оттуда, как-то угрожающе близко, точно в круглое окно,
глядел на нас огромный утес, черный, тяжелый, опушенный
снегом, с лиственницами
на вершине.
Лошади глубоко провалились в
снег, но быстро и испуганно выкарабкались из него, усиленно мотая головами и храпя. Тотчас же копыта их застучали тверже. По легкому ходу полозьев Цирельман догадался, что сани въехали
на лед. Он не сводил глаз со светлой, черневшей своим откосом
на снегу плотины и все крепче впивался пальцами в поручни. Файбиш стоял в санях и тоже
глядел на плотину. Его короткие руки дрожали от усилия, с которым он сдерживал рвавшихся вперед лошадей.
Дома́, как следует быть домам, в виде тирольских шляп; и у турок всё такие крупные, степенные лица; только не годится долго
на них
глядеть: они начинают корчиться, рожи строить, а после и совсем распадаются, как талый
снег.
Снег на прощанье с землей переливал такими алмазами, что больно было
глядеть, а около него спешила зеленеть молодая озимь.
Мы молчим с минуту. Потом я прощаюсь и ухожу. Мне идти далеко, через все местечко, версты три. Глубокая тишина, калоши мои скрипят по свежему
снегу громко,
на всю вселенную.
На небе ни облачка, и страшные звезды необычайно ярко шевелятся и дрожат в своей бездонной высоте. Я
гляжу вверх, думаю о горбатом телеграфисте. Тонкая, нежная печаль обволакивает мое сердце, и мне кажется, что звезды вдруг начинают расплываться в большие серебряные пятна.
Я так крепко спал, что и забыл, где я заснул. Оглянулся я — что за чудо! Где я? Палаты какие-то белые надо мной, и столбы белые, и
на всем блестки блестят.
Глянул вверх — разводы белые, а промеж разводов свод какой-то вороненый, и огни разноцветные горят. Огляделся я, вспомнил, что мы в лесу и что это деревья в
снегу и в инее мне за палаты показались, а огни — это звезды
на небе промеж сучьев дрожат.
Снег все становился белее и ярче, так что ломило глаза,
глядя на него. Оранжевые, красноватые полосы выше и выше, ярче и ярче расходились вверх по небу; даже красный круг солнца завиднелся
на горизонте сквозь сизые тучи; лазурь стала блестящее и темнее. По дороге около станицы след был ясный, отчетливый, желтоватый, кой-где были ухабы; в морозном, сжатом воздухе чувствительна была какая-то приятная легкость и прохлада.
Мне холодно было высунуть шею из-за воротника, чтобы посмотреть, как он это делал. Я сидел прямо,
глядя на пристяжную, которая, отставив ногу, болезненно, устало помахивала подвязанным и занесенным
снегом хвостом. Толчок, который дал Игнат санями, вскочив
на облучок, разбудил меня.
Глаза притупели смотреть
на однообразное убегание
снега под полозьями, и я стал
глядеть прямо.
Постояв немного; они, ни слова не говоря друг другу, выходят из села и
глядят на темную полосу леса. Всё небо над лесом усеяно движущимися черными точками — это грачи летят
на ночлег…
Снег, кое-где белеющий
на темно-бурой пашне, слегка золотится от солнца.
На Трубной площади приятели простились и разошлись. Оставшись один, Васильев быстро зашагал по бульвару. Ему было страшно потемок, страшно
снега, который хлопьями валил
на землю и, казалось, хотел засыпать весь мир; страшно было фонарных огней, бледно мерцавших сквозь снеговые облака. Душою его овладел безотчетный, малодушный страх. Попадались изредка навстречу прохожие, но он пугливо сторонился от них. Ему казалось, что отовсюду идут и отовсюду
глядят на него женщины, только женщины…
«А Лесницкий лежит, — думал Лыжин,
глядя на вихри
снега, которые кружились неистово
на сугробах. — Лесницкий лежит, понятые ждут…»