Неточные совпадения
Глянул — и пана Глуховского
Видит
на борзом
коне,
Пана богатого, знатного,
Первого в той стороне.
Яков, не
глядя на барина бедного,
Начал
коней отпрягать,
Верного Яшу, дрожащего, бледного,
Начал помещик тогда умолять.
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются
кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.
Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег
на пяти тысячах
коней; вместо луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выказывал быструю свою голову и неподвижно, сурово
глядел турок в зеленой чалме своей.
Теперь он ехал с ее запиской в кармане. Она его вызвала, но он не скакал
на гору, а ехал тихо, неторопливо слез с
коня, терпеливо ожидая, чтоб из людской заметили кучера и взяли его у него, и робко брался за ручку двери. Даже придя в ее комнату, он боязливо и украдкой
глядел на нее, не зная, что с нею, зачем она его вызвала, чего ему ждать.
Сколько раз он подъезжал к берегу,
глядя на противоположную сторону! Как хотелось ему вскочить
на этом
коне на отваливающий паром и взобраться
на гору, узнать, спросить…
«Что ж? — решил он наконец, — коли не смилостивится жид, не захочет еще подождать — отдам я ему дом и землю, а сам
на коня, куда глаза
глядят!
Спешившиеся уланы сидели кучками около лошадей, другие садились
на коней; офицеры расхаживали, с пренебрежением
глядя на полицейских; плац-адъютанты приезжали с озабоченным видом, с желтым воротником и, ничего не сделавши, — уезжали.
И когда придет час меры в злодействах тому человеку, подыми меня, Боже, из того провала
на коне на самую высокую гору, и пусть придет он ко мне, и брошу я его с той горы в самый глубокий провал, и все мертвецы, его деды и прадеды, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись от разных сторон земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я,
глядя на его муки!
Слепой ездил ловко и свободно, привыкнув прислушиваться к топоту других
коней и к шуршанию колес едущего впереди экипажа.
Глядя на его свободную, смелую посадку, трудно было бы угадать, что этот всадник не видит дороги и лишь привык так смело отдаваться инстинкту лошади. Анна Михайловна сначала робко оглядывалась, боясь чужой лошади и незнакомых дорог, Максим посматривал искоса с гордостью ментора и с насмешкой мужчины над бабьими страхами.
— Да и где же, — говорит, — тебе это знать. Туда, в пропасть, и кони-то твои передовые заживо не долетели — расшиблись, а тебя это словно какая невидимая сила спасла: как
на глиняну глыбу сорвался, упал, так
на ней вниз, как
на салазках, и скатился. Думали, мертвый совсем, а
глядим — ты дышишь, только воздухом дух оморило. Ну, а теперь, — говорит, — если можешь, вставай, поспешай скорее к угоднику: граф деньги оставил, чтобы тебя, если умрешь, схоронить, а если жив будешь, к нему в Воронеж привезть.
Тудаков этих, или по-здешнему дрохвов,
на конях заезжаем и длинными кнутьями засекаем; а там,
гляди, надо и самим с
конями от огня бежать…
Он, — говорит, — не один раз, а чуть не всякую ярмарку тут такую штуку подводит, что прежде всех своих обыкновенных
коней, коих пригонит сюда, распродаст, а потом в последний день, михорь его знает откуда, как из-за пазухи выймет такого
коня, или двух, что конэсеры не знать что делают; а он, хитрый татарин,
глядит на это да тешится, и еще деньги за то получает.
После этого мы пили вдвоем с ним очень много рому, до того, что он раскраснелся и говорит, как умел: «Ну, теперь, мол, открывай, что ты с
конем делал?» А я отвечаю: «Вот что…» — да
глянул на него как можно пострашнее и зубами заскрипел, а как горшка с тестом
на ту пору при себе не имел, то взял да для примеру стаканом
на него размахнул, а он вдруг, это видя, как нырнет — и спустился под стол, да потом как шаркнет к двери, да и был таков, и негде его стало и искать.
Тогда выйдешь, и
глянуть не
на что:
кони нахохрятся и ходят свернувшись, худые такие, что только хвосты да гривы развеваются.
— Грешно, Федор Алексеич! Когда сидишь ты
на коне, с саблей в руке, сердце,
глядя на тебя, радуется. И доблесть свою показал ты сегодня, любо смотреть было. Брось же свой бабий обычай, остриги волосы, как бог велит, сходи
на покаяние в Киев или в Соловки, да и вернись
на Москву христианином!
Родина ты моя, родина! Случалось и мне в позднюю пору проезжать по твоим пустыням! Ровно ступал
конь, отдыхая от слепней и дневного жару; теплый ветер разносил запах цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем. Хорошо, хорошо ехать вечером по безлюдным местам, то лесом, то нивами, бросить поводья и задуматься,
глядя на звезды!
Так,
глядя на зелень,
на небо,
на весь божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал
коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося
на глаза, и высказывал все, что приходило ему
на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала б она тому в душу и часто, в минуту грусти, приходила бы
на память…
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти
на стол,
глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал
на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено
на Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и
конем давил народ
на улицах; потешался ты, когда
на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе
на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
Гляжу, передо мной сидит
на белом
коне, весь облитый светом, молодой ратник и держит
на руке Адрагана: «Трифоне! — сказал ратник, — не здесь ищи Адрагана.
— И подлый же
конь этот, — сказал ямщик виновато, указывая
на пристяжку кнутом. — Коренная, например, старается, без облыни, а этому подлецу только бы оммануть. Вот, воо-о-т, во-ат,
гляди на него,
на ш-шельму.
Руслан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо
глядя спесиво
И важно подбочась, Фарлаф,
Надувшись, охал за Русланом.
Он говорит: «Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Повеселись, мой верный меч,
Повеселись, мой
конь ретивый...
Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся
на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще
глядитВеликий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.
— Ну, что ж это? Разве
конь малого стоит, — говорил он, не
глядя на лошадь.
«Готов чай, Ванюша?» крикнул он весело, не
глядя на дверь клети; он с удовольствием чувствовал, как, поджимая зад, попрашивая поводья и содрогаясь каждым мускулом, красивый
конь, готовый со всех ног перескочить через забор, отбивал шаг по засохшей глине двора.
«Да, барин, — молвил я, — под иной час тяжко бывает;
кони дороги, кормы также, разгон большой, а
на прогонах далеко не уедешь; там,
глядишь, смотритель придерется, к исправнику попадешь в лапы — какое житье?
— Так-то… — продолжал он. — Вот вы всё учите, постигаете пучину моря, разбираете слабых да сильных, книжки пишете и
на дуэли вызываете — и все остается
на своем месте; а
глядите, какой-нибудь слабенький старец святым духом пролепечет одно только слово, или из Аравии прискачет
на коне новый Магомет с шашкой, и полетит у вас все вверх тарамашкой, и в Европе камня
на камне не останется.
Поехали
на бричке; Яков сидел за кучера,
глядя, как впереди подпрыгивает
на коне Тихон, а сбоку от него по дороге стелется, пляшет тень, точно пытаясь зарыться в землю.
Не видно было и чеканенных пряжек
на опушенном черным соболем малиновом бешмете боярина, потому что боярин лежал своей грудью
на шее
коня и
глядел на что-то такое, что бережно везли перед ним его верные слуги.
И вдруг очнулся он, вздрогнул,
К луке припал,
коня толкнул.
Одно мгновенье
на кургане
Он черной птицею мелькнул,
И скоро скрылся весь в тумане.
Чрез камни
конь его несет,
Он не
глядит и не боится;
Так быстро скачет только тот,
За кем раскаяние мчится!..
Яков. Хорошо,
Конь, довольно… а то окажется, что я всем что-нибудь сказал неприятное… Да, вот какое несчастье — водка… (Подошел к столу и смотрит
на бутылки, наливает большую рюмку, маленькими глотками высасывает ее. Аграфена, искоса
глядя на него, вздыхает.) Вам немножко жалко меня, а?
Где ж пожар? пешеходы
глядят.
Чу! неистовый топот раздался,
И
на бочке верхом полицейский солдат,
Медной шапкой блестя, показался.
Вот другой — не поспеешь считать!
Мчатся вихрем красивые тройки.
Осторожней, пожарная рать!
Кони сытые слишком уж бойки.
Поднялся я, сел
на корячки,
гляжу, а оба
кони прямо
на меня шкандыбают, один попереди, другой сзаду.
— Потом,
гляжу, он надел
коням на ноги путы.
— Этто Абрашка-татарин приезжал. Она его ухватом из избы… А потом поехал я
на болото мох брать,
гляжу: уж они вдвоем, Степашка с татарином, по степе-то вьются, играют…
Коней менять хочут. А у Абрашки и конек-то, я чаю, краденой.
Безрукой,
гляжу, тоже
коня седлает, а конек у него послушный был, как собачонка. Одною рукой он его седлал. Сел потом
на него, сказал ему слово тихонько,
конь и пошел со двора. Запрег я коренную, вышел за ворота,
гляжу: Безрукой рысцой уже в тайгу въезжает. Месяц-то хоть не взошел еще, а все же видно маленько. Скрылся он в тайгу, и у меня
на сердце-то полегчало.
Ну, сели, поехали. До свету еще часа два оставалось. Выехали
на дорогу, с версту этак проехали;
гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил
коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет
на дорогу. Встал обок дороги, смотрит
на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя,
гляжу, ни жива ни мертва… Ребята спят, сама не спит, мается.
На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
— Ась? — откликнулся он. — Да после-то? Очнулся я, смотрю: скачет к нам Иван Захаров
на вершной, в руках ружье держит. Подскакал вплоть; я к нему… Лежать бы и ему рядом с Безруким, уж это верно, да спасибо, сам догадался. Как
глянул на меня — повернул
коня да давай его ружейным прикладом по бокам нахлестывать. Тут у него меринок человеческим голосом взвыл, право, да как взовьется, что твоя птица!
— А ты, Милов, чего ждёшь? Делать тебе нечего
на земле, бери кружку, айда по миру и собирай
на памятники нам! Только
гляди, чтобы мне — конный! Другие как хотят, а я желаю верхом
на чугунном
коне в веках сидеть! И чтобы надпись золотом:
на сего
коня посажен деревнею Большие Гнезда Алексей Дмитриев Шипигусев за добрые его дела вплоть до конца веков!
Совестясь, что заставил ждать себя, и торопливо натягивая перчатки, он шел вперед не
глядя, спустился по ступенькам крыльца и поднял глаза только тогда, когда протянул было руку, чтоб схватить за холку заждавшегося
коня, но вдруг был озадачен бешеным вскоком его
на дыбы и предупредительным криком всей испуганной публики.
Молодой человек, вероятно, от непривычки стоять
на одном месте, грациозно, как хороший скаковой
конь, переминается с ноги
на ногу,
глядит по сторонам, делает под козырек всем мимо проходящим, улыбается, щурит глаза…
— А
на другой день после того, как гость-от от нее уехал, за конями-то, знаешь,
глядим мы, пошла она, этак перед самыми вечернями, разгуляться за околицу…
— Я не одобряю поступка папы, — произнесла она серьезно,
глядя на меня черными черешнями глаз, в которых затаилась вечная печаль, — раз ты загубила одного
коня, я бы ни за что не дала тебе другого, Нина! Но не в том дело. Отец решил так, значит, надо ему повиноваться. Я пришла за тобой. Идем заниматься. Мы должны повторить еще раз французские глаголы неправильного спряжения. Идем!
— Не смотри, не
гляди, дураком назовись, да
на меня положись, я тогда тебе все в аккурат исполню, за сотню полтысячного
коня дам.
Вообще Султанов резко изменился. В вагоне он был неизменно мил, остроумен и весел; теперь, в походе, был зол и свиреп. Он ехал
на своем
коне, сердито
глядя по сторонам, и никто не смел с ним заговаривать. Так тянулось до вечера. Приходили
на стоянку. Первым долгом отыскивалась удобная, чистая фанза для главного врача и сестер, ставился самовар, готовился обед. Султанов обедал, пил чай и опять становился милым, изящным и остроумным.
Глеб Алексеевич выехал
на заставу, ударил по лошади и как стрела помчался, куда глаза
глядят. Сколько проехал он верст — он не знал, но только тогда, когда увидел, что утомленный красивый
конь его был положительно окутан клубами, шедшего от него пара, а руки его затекли от держания возжей, он приостановил лошадь, повернул снова к Москве и поехал шагом. Быстрая езда всегда производила
на него успокаивающее впечатление. Так было и теперь.
— Кабак открыл, лавку открыл!.. В волостные старшины попал!.. — говорил он, мрачно и негодующе
глядя вдаль. — Ребятенками вместе в рюхи играли, а теперь посмотри: пару гнедых завел, — лихие
кони, так и ерзают, — ахнешь!.. Заговорят
на сходе: «Учесть бы его!» — «Ишь, скажет, податей не платят, а тоже — учесть!.. Разговаривают, сукины дети, заковыривают!..»
— Скаль зубки. Конечно, есть приметы сырые: нос чешется — в рюмку
глядеть. Другие ротмистры и без этого выпивают… Наши пензенские приметы тонкие, со всех сторон обточены. Не соврут… Скажем,
конь ржет — всякий дурак знает — к добру. А вот ежели вороной жеребец в полночь
на конюшне заржет — беда! Пожар в этом доме в ту же ночь жди. Хоть в шубе-калошах спать ложись.
Мы остановились, и должны были это сделать, потому что все наши провожатые стали как вкопанные и не двигались с места… Старец сидел
на своем
коне неподвижно,
глядя вверх, где свивался и развивался золотистый рой. Герцог его спросил: „Что это будет?“ — но он ответил: „Увидишь“, и стал крутить в грязных пальцах свои седые усы.
«Как я сяду поеду
на лихом
конеЗа Москву-реку покататися,
Кушачком подтянуся шелковым,
Заломлю
на бочок шапку бархатную,
Черным соболем отороченную, —
У ворот стоят у тесовыих
Красны девушки да молодушки,
И любуются,
глядя, перешептываясь;
Лишь одна не
глядит, не любуется,
Полосатой фатой закрывается...