Неточные совпадения
— Я не знаю, — отвечал он, не думая
о том, что
говорит. Мысль
о том, что если он поддастся этому ее тону спокойной
дружбы, то он опять уедет ничего не решив, пришла ему, и он решился возмутиться.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он мне недавно
говорил о своей с ним
дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил
дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, — молчать, забывая
о своей обязанности
говорить умное, не детское.
Клим слушал напряженно, а — не понимал, да и не верил Макарову: Нехаева тоже философствовала, прежде чем взять необходимое ей. Так же должно быть и с Лидией. Не верил он и тому, что
говорил Макаров
о своем отношении к женщинам,
о дружбе с Лидией.
Он не договорил и задумался. А он ждал ответа на свое письмо к жене. Ульяна Андреевна недавно написала к хозяйке квартиры, чтобы ей прислали… теплый салоп, оставшийся дома, и дала свой адрес, а
о муже не упомянула. Козлов сам отправил салоп и написал ей горячее письмо — с призывом,
говорил о своей
дружбе, даже
о любви…
«Вот что скверно: это хуже всего!» —
говорил он и решал, что ему даже, не дожидаясь объяснения и подтверждения догадки об этом третьем препятствии,
о «двойнике», следует бежать без оглядки, а не набиваться ей на
дружбу.
Поэтому я уехал из отечества покойно, без сердечного трепета и с совершенно сухими глазами. Не называйте меня неблагодарным, что я,
говоря «
о петербургской станции», умолчал
о дружбе, которой одной было бы довольно, чтоб удержать человека на месте.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и
дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют
о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или
говорят с ними, словно с книгой, — да и
о чем
говорят!
Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания н факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда,
говоря чистую правду, ему не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве
дружбы, ясно было — нет, так не
о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи не хуже его.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним
о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было
говорить между собою
о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других двух.
— С неделю тому назад Ротшильд мне
говорил, что Киселев дурно обо мне отзывался. Вероятно, петербургскому правительству хочется замять дело, чтоб
о нем не
говорили; чай, посол попросил по
дружбе выслать меня вон.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки —
о 14-м числе надобно бы много
говорить, но теперь не место, не время, и потому я хочу только, чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть
о посещениях ваших к ним была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством
дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Дружба и теплота их взаимных отношений все заходили далее и далее. Часто целые короткие ночи просиживали они на холмике,
говоря о своем прошедшем.
О своем будущем они никогда не
говорили, потому что они были люди без будущего.
Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении — и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы меня; и не
говорите, пожалуйста, ни
о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не
говорите также и
о святой
дружбе, которая могла бы установиться между нами.
— Вот видите, мой милый Иван Петрович, я ведь очень хорошо понимаю, что навязываться на
дружбу неприлично. Ведь не все же мы грубы и наглы с вами, как вы
о нас воображаете; ну, я тоже очень хорошо понимаю, что вы сидите здесь со мной не из расположения ко мне, а оттого, что я обещался с вами
поговорить. Не правда ли?
Она
говорила о долге,
о назначении нашем,
о том, что мы все должны служить человечеству, и так как мы совершенно сошлись, в какие-нибудь пять-шесть часов разговора, то кончили тем, что поклялись друг другу в вечной
дружбе и в том, что во всю жизнь нашу будем действовать вместе!
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности,
о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах,
о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия
о географии,
о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще
о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил
о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и
говорил о чувстве, вспомнил
о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил
о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
— Друг! друг! истинный друг! —
говорил Адуев со слезами на глазах. — За сто шестьдесят верст прискакать, чтоб сказать прости!
О, есть
дружба в мире! навек, не правда ли? —
говорил пылко Александр, стискивая руку друга и наскакивая на него.
— Какой нагоняй! ты, пожалуй, хуже наделаешь.
О дружбе я просила тебя
поговорить,
о сердце, да поласковее, повнимательнее…
— Ну, и как же ты думаешь? то есть как, когда ты воображаешь, что выйдет… или вы с нею
говорите о том, что будет и чем кончится ваша любовь или
дружба? — спросил я, желая отвлечь его от неприятного воспоминания.
Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский капитан, лет тридцати трех, высокого росту господин, красивой и безукоризненно порядочной наружности, с внушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией, несмотря на его удивительную и деликатнейшую доброту,
о которой всякий получал понятие чуть не с первой минуты своего с ним знакомства. Он, впрочем, был молчалив, казался очень хладнокровен и на
дружбу не напрашивался.
Говорили потом у нас многие, что он недалек; это было не совсем справедливо.
А когда я нарочно завел с тобою речь
о Морозове, ты
говорил о нем неохотно, несмотря что был с ним в
дружбе.
— Ну а что же вы сделаете, когда уж такая натура? Мне одна особа, которая знает нашу
дружбу с Борноволоковым,
говорит: «Эй, Измаил Петрович, ты слишком глупо доверчив! Не полагайся, брат, на эту
дружбу коварную. Борноволоков в глаза одно, а за глаза совсем другое
о тебе
говорит», но я все-таки не могу и верю.
— Да вот подите ж! как в песенке поется: «И тебя возненавидеть и хочу, да не могу». Не могу-с, я не могу по одним подозрениям переменять свое мнение
о человеке, но… если бы мне представили доказательства!.. если б я мог слышать, что он
говорит обо мне за глаза, или видеть его письмо!..
О, тогда я весь век мой не забыл бы услуг этой
дружбы.
Душа его томилась желанием
дружбы, откровенных бесед об этих людях,
о всей жизни, а вокруг не было человека, с которым он мог бы
говорить по душе.
Савины и Колобовы, конечно, знали
о Михалкиных непорядках, но крепились, молчали, чтобы не расстроить только что заварившейся
дружбы. Агнея Герасимовна потихоньку
говорила Арише то же, что ей
говорила Татьяна Власьевна, прибавляя в утешение...
Далматов и Давыдов мечтали
о будущем и в порыве
дружбы говорили мне, что всегда будем служить вместе, что меня они от себя не отпустят, что вечно будем друзьями.
— Вот видишь, —
говорил, освобождаясь из дружеских объятий, Долинский, — теперь толкуешь
о дружбе, а как я совсем разбитый ехал в Париж, так небось, не вздумал меня познакомить с Анной Михайловной и с mademoiselle Дорой.
— Но разве вы в самом деле уезжаете? — воскликнула г-жа Петицкая, тоже испугавшись. Она сама очень многое теряла в княгине, не
говоря уже
о дружбе ее, даже в материальном отношении: та беспрестанно делала ей подарки, давала часто денег взаймы.
Дружба его была для меня одной отрадою; я
говорил с ним
о Полине, и хотя он часто покачивал головою и называл ее мечтательницею, но, несмотря на это, полюбил всей душою, однако же гораздо менее, чем Оленьку, которая меж тем употребляла все, чтоб сократить время моего испытания.
Теперь дружить ему не с кем, но если
говорить о прошлом, то длинный список его славных друзей заканчивается такими именами, как Пирогов, Кавелин и поэт Некрасов, дарившие его самой искренней и теплой
дружбой.
Он много рассчитывал на этом дружеском сближении и все остальное время был очень занимателен: он
говорил, как
говорят обыкновенно студенты,
о любви,
о дружбе, стараясь всюду выказать благородство чувств и мыслей, и в то же время весьма мало упоминал, по известной ему цели,
о своей любви к Вере.
— Граф Сапега приехал, друг вашего отца, будьте с ним полюбезнее, он человек богатый, — сказал он Анне Павловне. Та пошла. Приезд графа ее несколько обрадовал. Она помнила, что отец часто
говорил о добром графе, которого он пользовался некоторой
дружбой и который даже сам бывал у них в доме.
Дергачев. Ах, черт возьми! Вот положение! Вот она дружба-то! Кто тебе
говорит о съестном? Ничего мне съестного не нужно, пойми ты! Мне надо
говорить с Юлией Павловной.
Скрытность его характера, неожиданный отъезд из Москвы, без предварительного совета с нами, печатанье своих сочинений в Петербурге, поручение такого важного дела человеку совершенно неопытному, тогда как Шевырев соединял в себе все условия, нужные для издателя, не
говоря уже
о горячей и преданной
дружбе; наконец, свидание Гоголя в Петербурге с людьми нам противными,
о которых он думал одинаково с нами (как-то с Белинским, Полевым и Краевским), все это вместе поселило некоторое недоверие даже в Шевыреве и во мне...
Господа офицеры недолго толковали
о внезапной
дружбе Кистера с Лучковым: они привыкли к странностям бретёра. «Связался же чёрт с младенцем!» —
говорили они… Кистер повсюду с жаром выхвалял своего нового приятеля: с ним не спорили, потому что боялись Лучкова; сам же Лучков никогда при других не упоминал имени Кистера, но перестал знаться с раздушенным адъютантом.
Этот господин, не зная
о моей
дружбе с Шушериным, вдруг за обедом
говорит Языкову; «Слышали ли вы, что ваш знакомый молодой человек, Аксаков, застрелил себя на охоте и тут же умер?» Шушерин был так поражен, что всех перепугал.
Оба приятеля часто стали ездить к Степану Петровичу, особенно Борис Андреич совершенно освоился у него в доме. Бывало, так и тянет его туда, так и подмывает. Несколько раз он даже один ездил. Верочка ему нравилась все более и более; уже между ними завелась
дружба, уже он начал находить, что она — слишком холодный и рассудительный друг. Петр Васильич перестал
говорить с ним
о Верочке… Но вот однажды утром, поглядев на него, по обыкновению, некоторое время в безмолвии, он значительно проговорил...
Слух и́дет
о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в
дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же
говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду
говорить.
Он отправил подлинное письмо принцессы в Ливорно, к тамошнему английскому консулу сэру Джону Дику,
о дружбе которого с Орловым мы уже
говорили.
Из них весьма многие стали хорошими женами и очень приятными собеседницами, умели вести
дружбу и с подругами и с мужчинами, были гораздо проще в своих требованиях, без особой страсти к туалетам, без того культа «вещей», то есть комфорта и разного обстановочного вздора, который захватывает теперь молодых женщин.
О том,
о чем теперь каждая барышня средней руки
говорит как
о самой банальной вещи, например
о заграничных поездках, об игре на скачках,
о водах и морских купаньях,
о рулетке, — даже и не мечтали.
Мораль: когда актеры со слезами на глазах
говорят о своих дорогих товарищах,
о дружбе и взаимной «солидарности», когда они обнимают и целуют вас, то не очень увлекайтесь.
— Боря, да ведь у нас с тобою даже и этой простой
дружбы нет, между нами нет ничего… Вспомни,
о чем мы с тобою
говорим. Чтоб кофе тебе вовремя приготовить, чтоб переписать на ремингтоне твою статью, — больше ни
о чем. Что же у нас общего, что нас связывает? Только то, что ты — мой господин, а я — твоя раба.
«Да, она
говорит правду… — неслось в голове Ольги Ивановны. — Она его не любит… Мне следует его утешить, хотя дав ему ту
дружбу,
о которой он меня просил».
Весь «высший свет» выражал свое участие бедному молодому человеку, и в великосветских гостиных, наряду с выражением этого участия, с восторгом
говорили о возобновившейся
дружбе между больным князем и бывшим его соперником — тоже искателем руки покойной княжны Полторацкой — графом Свиридовым, с нежной заботливостью родного брата теперь ухаживавшим за больным.
— Караулов, Федор Дмитриевич! — воскликнула молодая женщина. — Так это вы тот самый друг Владимира,
о котором он
говорил мне не раз с таким восторгом, как
о своем единственном друге и идеальном человеке. Он даже раз сказал мне, что не стоит этой
дружбы.
Потом его опять повели куда-то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его
говорили ему аллегории
о трудах его путешествия,
о священной
дружбе,
о предвечном Строителе мира,
о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности.
После таких перемолвок Пик давал себе слово ничего не
говорить о Фебуфисе в присутствии Мака, но, однако, не выдерживал и при всяком новом известии спешил возвестить его при Маке. Да и трудно было удержаться, потому что известия приходили одно другого эффектнее. На шнель-клёпс не было ничего похожего, — напротив, между Фебуфисом и его покровителем образовалась такая настоящая, товарищеская
дружба, что можно было опасаться: нет ли тут преувеличений?
— Послушайте, князь, — сказала она, — я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам
о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, — торопливо прибавила она. — Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous avez été, [Будьте тем добрым, каким вы бывали прежде,] —
говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
Он не
говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и
дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не
говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен,
говорил о том,
о чем нужно было.