Неточные совпадения
Сережа тотчас понял, что то,
о чем
говорил швейцар, был подарок от графини Лидии Ивановны к его
рожденью.
Отец всем вместе и каждому порознь из гостей рекомендовал этих четырнадцатилетних чад, млея от будущих своих надежд, рассказывал подробности
о их
рождении и воспитании, какие у кого способности, про остроту, проказы и просил проэкзаменовать их,
поговорить с ними по-французски.
С другой стороны, вероятно, Станкевичу
говорили о том, что он по всему может занять в обществе почетное место, что он призван, по богатству и
рождению, играть роль — так, как Боткину всё в доме, начиная от старика отца до приказчиков, толковало словом и примером
о том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться.
"Ишто я тогда с ним изделать буду!" — затосковал он, рассчитывая по пальцам, сколько Мошка, со дня
рождения, одного хлеба у него съел, не
говоря уже
о фасоли и чесноке.
Не мучь меня, прелестная Марина,
Не
говори, что сан, а не меня
Избрала ты. Марина! ты не знаешь,
Как больно тем ты сердце мне язвишь —
Как! ежели…
о страшное сомненье! —
Скажи: когда б не царское
рожденьеНазначила слепая мне судьба;
Когда б я был не Иоаннов сын,
Не сей давно забытый миром отрок, —
Тогда б… тогда б любила ль ты меня?..
То,
о чем надо всегда плакать, вспоминая. Царь, награждающий царствами и думающий, что он только улыбнулся; блаженное существо, светлейший властелин, думающий, что он только поцеловал, а вместо того дающий бессмертную радость, —
о, глупый Саша! Каждый день готова я терпеть муки
рождения, чтобы только видеть, как ты вот ходишь и
говоришь что-то невыносимо-серьезное, а я не слушаю! Не слушаю!
Бригадирша. Вот, матушка, как он
о рождении своем
говорить изволит.
Виноваты, конечно, мы — мы, бедные, немые, с нашим малодушием, с нашею боязливой речью, с нашим запуганным воображением. Мы даже за границею боимся признаваться в ненависти, с которою мы смотрим на наши оковы. Каторжники от
рождения, обреченные влачить до смерти ядро, прикованное к нашим ногам, мы обижаемся, когда об нас
говорят как
о добровольных рабах, как
о мерзлых неграх, а между тем мы не протестуем открыто.
Эти восемьдесят тысяч ежедневных
рождений,
о которых
говорит статистика, составляют как бы излияние невинности и свежести, которые борются не только против уничтожения рода, но и против человеческой испорченности и всеобщего заражения грехом.
Смерть неизбежна для всего рожденного так же, как и
рождение неизбежно для всего смертного. Поэтому не должно сетовать на то, что неизбежно. Прежнее состояние существ неизвестно, среднее состояние очевидно, будущее состояние не может быть познано, —
о чем же заботиться и беспокоиться? Некоторые люди смотрят на душу, как на чудо, а другие
говорят и слушают про нее с удивлением, но никто ничего не знает про нее.
Что же касалось людей других сословий, то с этими было еще меньше хлопот:
о мещанах нечего было и
говорить, так как они земли не пашут и хлеба не сеют — стало быть, у них неурожая и не было, и притом
о них давно было сказано, что они «все воры», и, как воры, они, стало быть, могут достать себе все, что им нужно; а помещичьи «крепостные» люди были в таком положении, что
о них нечего было и беспокоиться, — они со дня
рождения своего навеки были предоставлены «попечению владельцев», и те
о них пеклись…
О дионисическом исступлении вот как
говорил Ницше в «
Рождении трагедии»: «Еще в немецком средневековье, охваченные тою же дионисическою силою, носились все возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св.
В «
Рождении трагедии» Ницше часто
говорит о «метафизическом утешении», которое находит трагический человек в слиянии с «Первоединым».
«
Рождение трагедии» написано Ницше в молодости, когда он находился под сильным влиянием Шопенгауэра. Сам он впоследствии указывал, что мысли свои, ничего не имевшие общего с Шопенгауэром, он выразил в шопенгауэровских формулах и этим испортил свою книгу. В дальнейшей своей эволюции Ницше решительно отрекся от Шопенгауэра, признал его своим антиподом, больше того — фальшивомонетчиком. Отрекся он и еще от очень многого,
о чем
говорил в своей книге.
— Мы найдем,
о чем нам
говорить. При той скуке, которую я теперь переживаю, вы для меня находка. Мне пришла в голову одна маленькая идейка. Не хотите ли отпраздновать вместе со мной день вашего
рождения, который будет в четверг на будущей неделе? Видите, как я еще помню вас? Я не забыла даже день вашего
рождения…Хотите?
Евангелие же
говорит о новом
рождении,
о благодатном духовном возрождении.
Виталина. Прежде всего и я должна, однако ж, сказать: не имею нужды, чтоб напоминали мне об исполнении моего слова. Когда для этого нужно было бы жертвовать своим имуществом, своим спокойствием, одним словом — собою, я не задумалась бы ни на минуту. Но в деле нашем есть третье лицо… дочь моя, не по
рождению, — все равно! — любовь сильнее кровных прав. Так помните, сударь, дело идет
о судьбе дочери моей; вы
говорите с ее матерью.
Ведь не могут же русские люди нашего времени — я думаю, что не ошибаясь скажу, чующие уже, хотя и в неясном виде, сущность истинного учения Христа, — серьезно верить в то, что призвание человека в этом мире состоит в том, чтобы данный ему короткий промежуток времени между
рождением и смертью употребить на то, чтобы
говорить речи в палатах или собраниях товарищей социалистов или в судах, судить своих ближних, ловить, запирать, убивать их, или кидать в них бомбы, или отбирать у них земли, или заботиться
о том, чтобы Финляндия, Индия, Польша, Корея были бы присоединены к тому, что называется Россией, Англией, Пруссией, Японией, или
о том, чтобы освободить насилием эти земли и быть для того готовым к массовым убийствам друг друга.
Про заслуги же святой крови или про другие тайны веры еще труднее
говорить, а строить им какую-нибудь богословскую систему или просто слово молвить
о рождении без мужа, от девы, — и думать нечего: они или ничего не поймут, и это самое лучшее, а то, пожалуй, еще прямо в глаза расхохочутся.