Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю
дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или
головою сахару… Ну, ступай с богом!
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в
голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А
дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Мертвые души, губернаторская
дочка и Чичиков сбились и смешались в
головах их необыкновенно странно; и потом уже, после первого одурения, они как будто бы стали различать их порознь и отделять одно от другого, стали требовать отчета и сердиться, видя, что дело никак не хочет объясниться.
Их
дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до
головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
А
дочек кто видал, — всяк
голову повесь…
Но «Армида» и две
дочки предводителя царствовали наперекор всему. Он попеременно ставил на пьедестал то одну, то другую, мысленно становился на колени перед ними, пел, рисовал их, или грустно задумывался, или мурашки бегали по нем, и он ходил, подняв
голову высоко, пел на весь дом, на весь сад, плавал в безумном восторге. Несколько суток он беспокойно спал, метался…
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на
дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной
головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая
дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на
голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке.
Впрочем, может быть, к этому подало повод и то, что свояченице всегда не нравилось, если
голова заходил в поле, усеянное жницами, или к козаку, у которого была молодая
дочка.
— Забыли вы нас, Петр Елисеич, — говорила хозяйка, покачивая
головой, прикрытой большим шелковым платком с затканными по широкой кайме серебряными цветами. — Давно не бывали на пристани! Вон
дочку вырастили…
Так я все чем больше эту думу в
голове содержу, тем больше уверяюсь, что иначе это быть не могло, и не могу смотреть ни на какие сборы к его венчанью с предводительскою
дочкою.
Конечно, всего скорее могла донести матери младшая
дочка, четырнадцатилетняя лупоглазая Любочка, большая егоза и ябедница, шантажистка и вымогательница. Зоркие ее глаза видели сквозь стены, а с ней, как с «маленькой», мало стеснялись. Когда старшие сестры не брали ее с собой на прогулку, когда ей необходимо было выпросить у них ленточку, она, устав клянчить, всегда прибегала к самому ядовитому приему: многозначительно кивала
головой, загадочно чмокала языком и говорила протяжно...
Старикашка давным-давно видел, что Настенька вскружила
голову Егору Ильичу, и с тех пор наяву и во сне только и грезил о том, как бы выдать за него свою
дочку.
Елена, вся в слезах, уже садилась в повозку; Инсаров заботливо покрывал ее ноги ковром; Шубин, Берсенев, хозяин, его жена,
дочка с неизбежным платком на
голове, дворник, посторонний мастеровой в полосатом халате — все стояли у крыльца, как вдруг на двор влетели богатые сани, запряженные лихим рысаком, и из саней, стряхивая снег с воротника шинели, выскочил Николай Артемьевич.
Позвали хозяина; но он сперва прислал свою
дочку, девочку лет семи, с огромным пестрым платком на
голове; она внимательно, чуть не с ужасом, выслушала все, что ей сказал Инсаров, и ушла молча, вслед за ней появилась ее мать, беременная на сносе, тоже с платком на
голове, только крошечным.
— Петруша, касатик… выслушай меня! — воскликнула она, между тем как старик стоял подле дочери с поникшею
головою и старался прийти в себя. — Я уж сказывала тебе — слышь, я сказывала, мать родная, — не кто другой. Неужто злодейка я вам досталась! — подхватила Анна. — Поклепали тебе на него, родной, злые люди поклепали: он, батюшка, ни в чем не причастен, и
дочка его.
С каждым днем худела она и падала духом, к великому удивлению тетки Анны и скорбному чувству преклонного отца, который, глядя на
дочку, не переставал щурить подслеповатые глаза свои и тоскливо качал белою старческою
головою.
Так инда головня к сердцу моему подкатилась! «Ну, говорю,
дочка, посрамила ты мою
голову!
Наш-то молодчик в семье одиночка,
Всех у нас деток Гришуха да
дочка.
Да
голова у нас вор —
Скажет: мирской приговор!
Вскоре после разрыва (произошел он года за два до начала моего рассказа) жена Латкина, правда уже давно больная, умерла; вторая его
дочка, трехлетний ребенок, от страха онемела и оглохла в один день: пчелиный рой облепил ей
голову; сам Латкин подвергся апоплексическому удару — и впал в крайнюю, окончательную бедность.
Росту она была высокого, сложения дородного; все в ней было велико: и
голова, и ноги, и руки, и белые, как снег, зубы, и особенно глаза, выпуклые, с поволокой, темно-синие, как стеклярус; все в ней было даже монументально (недаром она доводилась Мартыну Петровичу
дочкой), но красиво.
Из-за куста сирени показалась небольшая колясочка. Два человека везли ее. В ней сидела старуха, вся закутанная, вся сгорбленная, с
головой, склоненной на самую грудь. Бахрома ее белого чепца почти совсем закрывала ее иссохшее и съеженное личико. Колясочка остановилась перед террасой. Ипатов вышел из гостиной, за ним выбежали его
дочки. Они, как мышата, в течение всего вечера то и дело шныряли из комнаты в комнату.
Лошадей для возки возьмите у
головы, да захватите и его трех
дочек — девицы для упряжки вполне годные.
Но старуха уже и без того вышла из хаты и низко кланялась мельнику. Тому это больше понравилось, чем разговор с
дочкой. Он подбоченился, и его черная тень на стене так задрала
голову, что мельник и сам уже подумал, как это у нее не свалится шапка.
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может, не менее ее имели в
голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин
дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и в самотка век станут ублажать и барыней сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и прогонят, как овцу паршивую! Ходи по миру на людском поруганье и посмеянье.
Этому выражению нельзя было противиться; человек самый грубый и холодный подвергался его волшебному влиянию и, поглядев на Наташу, чувствовал какое-то смягчение в черствой душе своей и с непривычной благосклонностью говорил: «Ну, как хороша
дочка у Василья Петровича!» Одна Наташа, не то чтобы не знала, — не знать было невозможно, — но не ценила и не дорожила своей красотой; она до того была к ней равнодушна, что никогда мысль одеться к лицу не приходила ей в
голову; наряд ее был небрежный, и она даже не умела одеться.
Дядя как-то тепло посмотрел на Менделя. Тот дружески, но все же почтительно кивнул
головой и погладил свою красивую волнистую бороду. По лицу г-жи Мендель, как неуловимая зарница, пробежал румянец, и она значительно посмотрела на сыновей и
дочку, как бы тревожась: поддержат ли они свое достоинство хорошо воспитанных детей.
Сыромятов. А коли так круто пришло, так что ж ты зеваешь-то,
голова?.. Приглашай кататься хоть сегодня… ямскую тройку с набором… маменьку ублаготворить, а с
дочкой, как потемнее станет… куда-нибудь подальше!
— Слушай, тятя, что я скажу, — быстро подняв
голову, молвила Груня с такой твердостью, что Патап Максимыч, слегка отшатнувшись, зорко поглядел ей в глаза и не узнал богоданной
дочки своей. Новый человек перед ним говорил. — Давно я о том думала, — продолжала Груня, — еще махонькою была, и тогда уж думала: как ты меня призрел, так и мне надо сирот призирать. Этим только и могу я Богу воздать… Как думаешь ты, тятя?.. А?..
Немного погодя я, держа свою лошадь за повод, стоял у крылечка и беседовал с
дочкой Урбенина, Сашей. Сам Урбенин сидел на ступеньке и, подперев кулаками
голову, всматривался в даль, которую видно было в ворота. Он был угрюм, неохотно отвечал на мои вопросы. Я оставил его в покое и занялся Сашей.
Сколько ни люблю тебя и ни жалею, а ежели, помилуй Бог, такой грех случится, тогда не токма ему, треклятому, но и тебе, моей
дочке, с плеч
голову сорву.
— А тебе, Василий Борисыч, — обратился к свету-родителю удельный
голова, — пошли Господь столько сынков, сколько в поле пеньков, да столько
дочек, сколько на болоте кочек, и всем вам дай Господи, чтоб добро у вас этак лилось.
Давным-давно выгнала бы она эту дрянную смутьянку, если б не глупый гонор брата. Видите ли, он, у смертного одра жены, обещал ей обеспечить старость Саниной няньки… Так ведь он тогда верил в любовь и непорочность своей возлюбленной супруги… А потом? Голова-то и у братца не далеко ушла от
головы его мнимой
дочки; и сколько раз Павла Захаровна язвила самое себя вопросом: с какой стати она, умница, положила всю свою жизнь на возню с такой тупицей, как ее братец, Иван Захарыч?
Накинула себе на
голову и так прошла через избу мимо пьяниц, а те думали, что это лесникова
дочка, и даже не взглянули.
Ипполитов. Сейчас познакомлю тебя с ним. (Слышен хор.) Слышишь? идет шарада, а ты забыл, что представляешь в ней Ахилла. Жаль, что мне, папеньке Агамемнону, пришлось вести
дочку свою на жертву богам. (Накидывает на плечи епанчу и надевает на
голову бумажный венец).
И у нашей купеческой
дочки грамота была в
голове, или она, по крайней мере, так думала.
Дочка ничего, из себя хлипкая, жимолость на цыплячьих ножках. Покрутила скорбно
головой, солдата в темя чмокнула. Нашла тоже, дура, куда целовать.
— Ох, друг… Накликала на свою
голову. Поперечный поп, табак нюхавши, чертыхнулся… Кушку моего тебе завещаю. Имение —
дочке. Не подходи, не подходи лучше, я теперь вроде как в карантине. Черной воспы не миновать.
Соседи, которым сперва восторженный, а затем уже сокрушенный отец передавал о нраве своей
дочки, качали
головой, и невольно припоминали, что эта девочка-зверек родилась в «чертовом гнезде».
Княжна Варвара Ивановна по-прежнему царила в доме своего отца и, казалось, даже не думала о замужестве. Только старик князь иногда при взгляде на любимую
дочку затуманивался, и невеселые думы роились в его
голове. Он все еще надеялся на вторую блестящую партию для своего кумира — Вари, но, увы, время шло, а партии не представлялось.
— Ничего не выйдет; у ее отца, у этого старого Фрица, в
голове преогромный павлин: он собит
дочке мужа миллионера или маркграфа.
Я такое счастье имел, что, как он сказал, что ему поза рожи моей нравится, то и действительно он меня, как отец, жалел, и регенту бить меня камертоном по
голове не дозволял, и содержал меня, как сына своего приятеля, гораздо иежнейше от прочих, а как я очень был лаской и умильно пел, то, кроме того, сделалось так, что я стал вхож в вице-губернаторский дом, к супруге и
дочке сего сановника, для совсем особливого дела, о котором тоже узнаете.