Неточные совпадения
—
Максим Лоскутов… — проговорил Ляховский с особенной, крикливой ноткой в
голосе.
— Сядем здесь,
Максим… Я устала, — послышался
голос Надежды Васильевны, и затем она сейчас же прибавила: — Я не желала бы встретить Привалова.
— Бог тебя простит,
Максим Андреич, — глухо заговорили мужики в один
голос и шапки сняли, — прости ты нас.
— Андрей
Максимов, а сколько ты мне положишь в неделю? — пьяным
голосом обращается плотник к хозяину.
В
голосе матери он заметил мольбу и страдание,
голос Эвелины звучал негодованием, а
Максим, казалось, страстно, но твердо отражал нападение женщин.
— Какие пустяки! — ответила она ясно, хотя в ее
голосе вместе с улыбкой слышались еще недавние слезы. — Ведь вот и
Максим воевал, пока мог, а теперь живет, как может. Ну и мы…
Этот вечер был исполнен тревоги не для одной Эвелины. На повороте аллеи, где стояла скамейка, девушка услыхала взволнованные
голоса.
Максим разговаривал с сестрой.
Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир,
Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но
голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала б она тому в душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
Наскучив отзывать его,
Максим выхватил саблю и поскакал прямо на куст. Несколько человек с поднятыми дубинами выскочили к нему навстречу, и грубый
голос крикнул...
Подбежал
Максим, тоже пьяный, и вдвоем они потащили меня по палубе к своей каюте, мимо спящих пассажиров. Но у дверей каюты стоял Смурый, в двери, держась за косяки, — Яков Иваныч, а девица колотила его по спине кулаками и пьяным
голосом кричала...
Отец — человек высокий, тучный, с большой рыжей и круглой, как на образе
Максима Грека, бородою, с красным носом. Его серые глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто ревел на стряпуху и рабочих страшным, сиплым
голосом. Матвей долго боялся отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
Строгий и красивый, он всё повышал
голос, и чем громче говорил, тем тише становилось в комнате. Сконфуженно опустив голову, Кожемякин исподлобья наблюдал за людьми — все смотрели на
Максима, только тёмные зрачки горбуна, сократясь и окружённые голубоватыми кольцами белков, остановились на лице Кожемякина, как бы подстерегая его взгляд, да попадья, перестав работать, положила руки на колени и смотрела поверх очков в потолок.
И ему было приятно слышать сердитый
голос, гудевший то в сенях и в кухне, то на дворе; слов нельзя было разобрать, а ясно, что
Максим — ругался, это оправдывало хозяина, укрепляя его решение, но плохо успокаивало человека.
— «Славься сим,
Максим Петрович, славься, нежная к нам мать!» [«Славься сим,
Максим Петрович, славься, нежная к нам мать!» — Это двустишие, приводимое Бегушевым, заимствовано из рассказа М.Загоскина «Официальный обед»: «Осип Андреевич Кочька или сам недосмотрел, или переписчики ошиблись, только в припеве польского второй стих остался без всякой поправки, и певчие, по писанному, как по сказанному, проревели во весь
голос: “Славься сим,
Максим Петрович!
— Как ты это читаешь! — шепотом заговорил он. — На разные
голоса… Как живые все они… Апроська! Пила… дураки какие! Смешно мне было слушать… А дальше что? Куда они поедут? Господи боже! Ведь это всё правда. Ведь это как есть настоящие люди… всамделишные мужики… И совсем как живые и
голоса и рожи… Слушай,
Максим! Посадим печь — читай дальше!
За всё время после свадьбы у Горчакова это была первая ссора с женой. До самой вечерни он ходил у себя по двору, всё думал о жене, думал с досадой, и она казалась теперь злой, некрасивой. И как нарочно, казак всё не выходил из головы и
Максиму мерещились то его больные глаза, то
голос, то походка…
Более прямым конкурентом и соперником Самойлова считался А.
Максимов — тоже сначала водевильный актер, а тогда уже на разных амплуа: и светских и трагических; так и он выступал в"Короле Лире", в роли Эдмонда. Он верил в то, что он сильный драматический актер, а в сущности был очень тонкий комик на фатовское амплуа, чему помогали его сухая, длинная фигура и испитое чахоточное лицо, и глухой
голос в нос, и странная дикция.
— Ермак?.. — в один
голос произнесли
Максим и Никита.
— Что и говорить, как нужны! Вестимо, согласиться надо, — в один
голос сказали Никита и
Максим.