Хохот, начинавший мало-помалу подыматься со всех сторон, покрыл, наконец, совершенно
голос рассказчика, действительно пришедшего в какой-то восторг; он остановился, несколько минут перебегая глазами по собранию, и потом вдруг, словно увлеченный каким-то вихрем, махнул рукой, захохотал сам, как будто действительно находя смешным свое положение, и снова пустился рассказывать...
Неточные совпадения
Летами,
голосом, чертами лица, насколько запомнил их
рассказчик, проезжий тоже подходил к Рахметову; но
рассказчик тогда не обратил особого внимания на своего спутника, который к тому же недолго и был его спутником, всего часа два: сел в вагон в каком-то городишке, вышел в какой-то деревне; потому
рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности тут нет: по всей вероятности, это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает?
—
Голос, я вам скажу, — замечательный! — прибавил
рассказчик с некоторой гордостью за нового приятеля.
— Ну а вот послушайте новый анекдот еще об одном генерале… — Все, конечно, понимают, что речь идет о Берди-Паше, тем более что среди
рассказчиков многие — настоящие имитаторы и с карикатурным совершенством подражают металлическому
голосу полковника, его обрывистой, с краткими фразами речи и со странной манерой употреблять ерь на конце глаголов.
— Ты, Максинька, больше слушай, а не рассуждай, — остановил его частный пристав и, обратясь с умоляющим лицом и
голосом к
рассказчику, начал его упрашивать: — Голубчик Пров Михайлыч, расскажи еще про Наполеондера!
— Вы с государем разговаривали? — сию же минуту перебили
рассказчика несколько
голосов.
Немного погодя Егорушка сквозь полусон слышал, как Соломон
голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша, заговорил об евреях: сначала говорил он правильно, по-русски, потом же впал в тон
рассказчиков из еврейского быта и стал говорить, как когда-то в балагане, с утрированным еврейским акцентом.
— Вы с государем разговаривали? — перебили
рассказчика несколько
голосов.
Есть и третий род
рассказчиков, которые умеют так живо подметить особенности людей и предметов, что просто представляют их, подражая им
голосом, телодвижениями, изменениями лица и пр.
Голос Менделя-отца слегка дрогнул. Израиль слушал с серьезным и заинтересованным видом. Лицо Фроима выражало равнодушие. Он вспомнил агаду, но мораль ее, по-видимому, ему не нравилась. Быть может даже, он уже пародировал ее в уме. Но отец этого не видел. Инстинктом рассказчика-художника он чувствовал, где самый внимательный его слушатель, и повернулся в сторону дяди, который, опершись на ручку кресла, очевидно, ждал конца.
Глаза
рассказчика подернулись маслом. Память о любимом профессоре, успех передачи его
голоса, манеры, мимики действовали на него подмывательно. И слушатели нашлись чуткие.
К
рассказчику прибавились
голоса стряпухи и других и все наперерыв стали передавать подробности посещения Настасьи Лукьяновны неизвестным человеком, разговор с ним и таинственное исчезновение.
Там и сям возвышались качели, высилась комедь с акробатическими представлениями, толкались куклы на помосте, слышался
голос импровизатора-рассказчика, объясняющего затейливые картины.