Неточные совпадения
— И я говорю «ложь»! — проворно согласилась Крицкая. — Он и не вынес… —
продолжала она, — он сбил с ног
графа, душил его за горло, схватил откуда-то между цветами кривой, садовничий нож и чуть не зарезал его…
Одних унесла могила: между прочим, архимандрита Аввакума. Этот скромный ученый, почтенный человек ездил потом с
графом Путятиным в Китай, для заключения Тсянзинского трактата, и по возвращении
продолжал оказывать пользу по сношениям с китайцами, по знакомству с ними и с их языком, так как он прежде прожил в Пекине лет пятнадцать при нашей миссии. Он жил в Александро-Невской лавре и скончался там лет восемь или десять тому назад.
Я выстрелил, —
продолжал граф, — и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио… (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться.
— Касательно второго вашего ребенка, —
продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к
графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
Чем заслужил я это, — произнес князь, с некоторым беспокойством осматриваясь кругом, — во всяком случае вы позволите мне, —
продолжал он, вынимая большую пачку из кармана, — вы позволите мне оставить у вас это доказательство моего к вам участия и в особенности участия
графа N, побудившего меня своим советом.
—
Граф! —
продолжала Зинаида, — напишите мсьё Вольдемару билет.
— Какой вы нелюбезный, —
продолжала кривляться Петерсон. — Вам бы следовало сказать: аншанте, мадам [Очень рад, сударыня (франц.).] («адшадте, бадаб» — услышал Ромашов)!
Граф, правда, он мешок?
Подхалимов (осматривает его).Действительно! Но будем
продолжать наш опрос.
Граф! как вы думаете, обильно ли наше отечество?
— Теперь скажи, —
продолжал дядя, грея стакан с вином в обеих руках, — за что ты хотел стереть
графа с лица земли?
Граф ужинал с аппетитом,
продолжая шутить, как будто он был у себя.
— А перемена в обращении со мной?.. —
продолжал он, — зачем
граф у вас каждый день, с утра до вечера?
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня в другую комнату. Я пошел было за ним,
продолжая говорить, но он не отвечал мне. Я знал, что в
графе его пороков была вспыльчивость, и он теперь преодолевал себя. Я проклинал все его расписания.
— С губернатором, —
продолжал Петр Григорьич: —
граф больше не видится; напротив того, он недавно заезжал к дочери моей, непременно потребовал, чтобы она его приняла, был с нею очень любезен, расспрашивал об вас и обо мне и сказал, что он с нетерпением ждет нашего возвращения, потому что мы можем быть полезны ему советами. Из всего этого ясно видно, что нахлобучка его сиятельству из Петербурга была сильная.
— Их губернию ревизует сенатор
граф Эдлерс; вам, может быть, это известно? —
продолжал князь.
— А оттого-с, что есть вещи, об которых в обществе благовоспитанных людей говорить нельзя-с, —
продолжал граф, и потом, к великому изумлению Козелкова, прибавил: — Я, вашество, маркиза в «Le jeu du hasard et de l’amour» [«Игра случая и любви» (фр.).] играл!
"Им же есть нечего, —
продолжал граф свои размышления, уже сидя в карете и направляясь к Собачьей площадке, — так небось упрямиться не станут.
По-прежнему
продолжал рассказывать анекдоты из жизни
графа Михаила Николаевича, и ежели замечал в слушателях равнодушие, то, от времени до времени, покрикивал на них.
И Рогожин рассказал, что моя бедная старушка,
продолжая свою теорию разрушения всех европейских зданий моим дедом, завела в Париже войну с французскою прислугою
графа, доказывая всем им, что церковь Notre Dame, [Собор Парижской богоматери (франц.)] которая была видна из окон квартиры Функендорфов, отнюдь не недостроена, но что ее князь «развалил».
Между тем все эти последние истории
продолжали быть обдержаниями или напастями невольными: так, прощальный обед, которым княгиня отвлекла почти всех дворян от обеда, данного в пустой зале собрания
графу, вовсе не был ею рассчитан на какую-нибудь обиду, а совпал с этим обстоятельством совершенно случайно, или уже после того действительно нет на свете никаких случаев, а есть на все только одна неисповедимая воля, без которой не падает ни волос с головы, ни воробей с кровли.
Граф, по-видимому, удивлялся: молитвенное воззвание княгини его смущало: он, очевидно, недоумевал, коего духа эта странная вдовица; а она
продолжала...
— Что ж ты, братец! — закричал Ижорской, — давай сюда!.. Постой-ка! подписано:
граф Растопчин. Господин адъютант! —
продолжал он, — извольте прочесть ее во услышание всем!
Представьте себе, моя милая! —
продолжала она, — это какая-то русская, которую
граф Сеникур увез из Москвы.
Собеседники
графа, конечно, не слушали его, а Бегушев все
продолжал взглядывать на Тюменева внимательно, который начинал уж беспокоить его своим озлобленным видом.
— Я убедился, —
продолжал граф, — что она тебя до сих пор любит!
— Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня? —
продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе.
— Мы ожидали, —
продолжал Долгов, — что вы поработаете с нами; я так предположил разделить занятия: вам — иностранный отдел, я беру внутренний, а
граф Хвостиков — фельетон, критику и статьи об искусствах!
— Это что у вас за украшение? —
продолжал между тем Бегушев, заметивший у
графа синяк под глазом.
— Тут, главное, то досадно, —
продолжал Тюменев, — что у этого кухонного генерала половина чиновников хуже
графа, а он еще ломается, благородничает!.. Впрочем, будем говорить о чем-нибудь более приятном… Скажи, madame Мерову ты хорошо знаешь? — заключил он.
— Вообрази, —
продолжал граф, — посреди великолепной залы лежит этот несчастный; голова у него связана серебряной проволокой, губы, щеки, нос — все это обезображено!.. Тут с одной стороны полицейские… с другой — попы!..
Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может быть, вследствие того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше
продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева.
Граф Хвостиков хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.
— Она живет тут недалеко… в доме Хворостова, в подвальном этаже, и очень больна. Вот вам деньги на уплату ее долга хозяйке; возьмите мою карету и перевезите ее в самую лучшую больницу, —
продолжал Бегушев и подал
графу деньги и счет.
Бегушев расхохотался: последняя мысль
графа ему очень понравилась. Тот это подметил и
продолжал...
— Долгов, —
продолжал с глубокомысленным видом
граф, — как сам про себя говорит, — человек народа, демократ, чувствующий веяние минуты… (Долгов действительно это неоднократно говорил Хвостикову, поэтому тот и запомнил его слова буквально.) А Бегушев, например, при всем его уме, совершенно не имеет этого чутья, — заключил
граф.
— Не занят ли ты чем-нибудь? Я и в другое время могу зайти к тебе! —
продолжал граф.
— Вообще, mon cher, — снова
продолжал граф, — я бы советовал тебе съездить к новой вдовице, — по словам священного писания: «В горе бе, и посетисте мене!» [В горе бе, и посетисте мене! (Был в горе, и вы посетили меня.) — Здесь искажен евангельский текст: «Был болен, и вы посетили меня» (Евангелие от Матфея, глава 25).]
— Где ж на воздухе, —
продолжал кротким голосом
граф, — разве «Credit mobilier» [Credit mobilier (точнее Societe generale du credit mobilier) — крупный французский акционерный банк (1852–1871), широко занимавшийся рискованными спекулятивными аферами; руководители его были связаны с императором Наполеоном III.] — не то же самое?
Граф между тем
продолжал...
— Но тут интереснее всего то, —
продолжала Домна Осиповна, —
граф Хвостиков мне по секрету сказал, что Лизе теперь очень покровительствует Тюменев.
— Это вы все испортили, —
продолжал он, развивая свою мысль, — вас и назвали сейчас же от этого
графом.
Граф! Bon soir, [Добрый вечер (франц.).] ваше сиятельство!
— Tu crois? Tu penses? Quelle id́ue!.. — подхватил
граф, пожимая плечами и
продолжая отмеривать пол длинными своими ногами.
С тех пор одна басня сменяла другую и, несмотря на запрещение
графа и графини возбуждать рассказами сказок воображение и без того уже впечатлительной и нервной девочки, — Верочка
продолжала делать свои импровизации.
— Очень вам благодарен, ваше сиятельство, за сделанную мне честь, — вежливо отвечал Мановский, — и прошу извинения, что первый не представился вам, но это единственно потому, что меня не было дома: я только что сейчас вернулся. Прошу пожаловать, —
продолжал он, показывая
графу с почтением на дверь в гостиную. — Жена сейчас выйдет: ей очень приятно будет встретить старого знакомого. Просите Анну Павловну, — прибавил он стоявшему у дверей лакею.
— Как сыро, как холодно в комнате! —
продолжал граф. — Бедная… бедная моя Анета! Часто ли ездит к ней по крайней мере лекарь?
— Да, ты, —
продолжал граф. — Ты видел, что жена твоего соседа гибнет, и не предуведомил мужа, чтобы тот мог и себя и ее спасти. Тебе следует сказать, и сказать как можно скорее, Мановскому.
— Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, — возразил
граф. — Видал ли ты, —
продолжал он, прищуриваясь, — этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?
— Вспомнить не могу, —
продолжала Уситкова, — ну, мы вошли, поздоровались и начали было говорить, но ни
граф, ни хозяйка ни на кого никакого внимания не обращают и, как голуби, воркуют между собою, и только уж бледный Михайло Егорыч (ему, видно, и совестно) суется, как угорелый, то к тому, то к другому, «Вот тебе и смиренница», — подумала я.
— Посмотрите, посмотрите, —
продолжала Уситкова, показывая глазами на
графа, который целовал руку у Анны Павловны.
— Я и на вас, ваше превосходительство, буду жаловаться, извините меня, —
продолжал Мановский, уже вставая, — так как вы выдаете хоть бы нас, дворян, допуская в домах наших делать разврат кому угодно, оставляя нас беззащитными. Перед законом, полагаю, должны быть все равны: что я, что
граф какой-нибудь. Принимая присягу, мы не то говорим перед крестом.
— Я хочу вашей любви,
граф, —
продолжала Клеопатра Николаевна, — хочу, чтоб вы позволили любить вас, видеть вас иногда, слышать ваш голос. О, не покидайте меня! — воскликнула она и упала перед
графом на колени.
— Вы мало заботитесь, Михайло Егорыч, об удовольствии вашей супруги, —
продолжал граф, обращаясь к нему. — Отчего вы не выпишете для них рояль?