Неточные совпадения
Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких
князей возникли
грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду
грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под
грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
В церкви, пройдя кое-как сквозь толпу, при беспрерывном шепоте и восклицаниях публики, под руководством Келлера, бросавшего направо и налево
грозные взгляды,
князь скрылся на время в алтаре, а Келлер отправился за невестой, где у крыльца дома Дарьи Алексеевны нашел толпу не только вдвое или втрое погуще, чем у
князя, но даже, может быть, и втрое поразвязнее.
Что возговорит
грозный царь:
«Ах вы гой еси,
князья мои и бояре!
Надевайте платье черное,
Собирайтеся ко заутрене,
Слушать по царевиче панихиду,
Я всех вас, бояре, в котле сварю...
Годунов, посланный вперед приготовить государю торжественный прием, исполнив свое поручение, сидел у себя в брусяной избе, облокотясь на дубовый стол, подперши рукою голову. Он размышлял о случившемся в эти последние дни, о казни, от которой удалось ему уклониться, о загадочном нраве
грозного царя и о способах сохранить его милость, не участвуя в делах опричнины, как вошедший слуга доложил, что у крыльца дожидается
князь Никита Романович Серебряный.
Князь Барятинский, друг наследника, бывший командир Кабардинского полка, теперь, как начальник всего левого фланга, тотчас по приезде своем в
Грозную собрал отряд, с тем чтобы продолжать исполнять те предначертания государя, о которых Чернышев писал Воронцову. Собранный в Воздвиженской отряд вышел из нее на позицию по направлению к Куринскому. Войска стояли там и рубили лес.
Если б при московских
князьях да столько разговору было, — никогда бы им не собрать русской земли. Если б при Иоанне
Грозном вы, тетенька, во всеуслышание настаивали: непременно нам нужно Сибирь добыть — никогда бы Ермак Тимофеич нам ее из полы в полу не передал. Если б мы не держали язык за зубами — никогда бы до ворот Мерва не дошли… Все русское благополучие с незапамятных времен в тиши уединения совершалось. Оттого оно и прочно.
Князь бесновался, бесновался, наконец один раз,
грозный и мрачный как градовая туча, вышел из дома, взял за ворот зипуна первого попавшегося ему навстречу мужика, молча привел его в дом, молча же поставил его к купели рядом со своей старшей дочерью и велел священнику крестить ребенка.
Княгиня не успела договорить своей тихой речи, как тяжелая малахитовая щетка взвилась со стола, у которого стоял
князь, и молодой Михайлушка, зорко следивший за движениями своего
грозного владыки, тяжело грохнулся к ногам княгини, защитив ее собственным телом от направленного в ее голову смертельного удара.
Последние слова
князь произнес с таким твердым и
грозным одушевлением, что Елена почти стала терять надежду переспорить его.
— Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против
Грозного!.. — заговорил
князь с ударением. — Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
— Как вы почивали,
князь? — спросила она медоточивым голосом, в то же время
грозным взглядом давая знать Афанасию Матвеичу, чтоб он немедленно убирался на свое место.
Скажем только теперь, что в эту минуту наша героиня летела по мордасовским улицам,
грозная и вдохновенная, решившись даже на настоящий бой, если б только представилась надобность, чтоб овладеть
князем обратно.
— Да, Мартын Петрович, — попытался я было возразить ему, — Ивана Васильевича Темного не было вовсе, а был Иван Васильевич
Грозный. Темным прозывался великий
князь Василий Васильевич.
Настоящая государственная власть в древней России не существовала по крайней мере до возвышения государства Московского. Древние
князья называли Русь своею отчиною и действительно, как доказал недавно г. Чичерин, владели ею скорее по вотчинному, нежели по государственному праву. По утверждении же Московского государства, — одна уже возможность такой личности, как Иван
Грозный, заставляет отказаться от обольщения относительно силы и значения думы боярской или какого бы то ни было уравновешивающего, влияния.
Взгляд его не может еще возвыситься до того, чтобы объяснить надлежащим образом и поступок
Грозного с Шибановым; нет, — Шибанов пусть терпит, ему это прилично, и
князю Курбскому дела нет до того, что приходится на долю Васьки Шибанова.
Служебный кабинет графа Зырова. Огромный стол весь завален бумагами и делами. Граф, по-прежнему в пиджаке, сидит перед столом; лицо его имеет почти
грозное выражение. На правой от него стороне стоят в почтительных позах и с грустно наклоненными головами Мямлин и
князь Янтарный, а налево генерал-майор Варнуха в замирающем и окаменелом положении и чиновник Шуберский, тоже грустный и задумчивый.
Грозная, высокомерная вечность не в силах терпеть рядом с собою такого ничтожного пустяка, как жизнь. И
князь Андрей говорит Наташе...
Всю свою жизнь
князь Андрей ощущал над собою что-то «
грозное, вечное, неведомое и далекое». Теперь оно стало ему близко, — но не тем, что спустилось к нему, а тем, что унесло его к себе, в ледяное свое царство, куда не достигнуть ни одному звуку жизни.
Между русскими вождями, смело выступившими на
грозный бой с Шамилем, был и мой дед, старый
князь Михаил Джаваха, и его сыновья — смелые и храбрые, как горные орлы…
Сквозь мрачное настроение опального боярина
князя Василия, в тяжелом, гнетущем, видимо, его душу молчании, в этом кажущемся отсутствии ропота на поступок с ним «
грозного царя», в угнетенном состоянии окружающих слуг до последнего холопа, сильно скорбевших о наступивших черных днях для их «князя-милостивца» и «княжны-касаточки», — красноречиво проглядывало молчаливое недовольство действиями «слободского тирана», как втихомолку называли Иоанна, действиями, неоправдываемыми, казалось, никакими обстоятельствами, а между тем Яков Потапович, заступившийся в разговоре с
князем Василием за царя еще в вотчине при задуманном
князем челобитье за Воротынского и при высказанном
князем сомнении за исход этого челобитья, даже теперь, когда эти сомнения так ужасно оправдались, не находил поводов к обвинению царя в случившемся.
— Люди дерзновенные! — раздался среди наступившей могильной тишины его
грозный голос, — образумьтесь! На что покушаетесь вы и перед кем? Разве забыли вы, ослушники богопротивные, перед чьим лицом предстоите? Смиритесь и приложите внимание к грамоте, которую прочтут вам. Но предваряю вас: размыслить хорошенько, о чем пишет к вам законный ваш
князь. Вот наместник его, прибывший к нам вчера о вечерье.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого
грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников
князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Отыскали наконец… Бедный, несчастный Антон! не застал царевича в живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого
князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово
грозного владыки не мимо идет. Невинный, он должен был подклонить голову под топор палача.
Мы обошлемся сперва с
князем, обвиним предателей и поклонимся ему; предатели же будут наказаны собственным и
грозным судом своей совести, а от нас да будут они преданы анафеме!
Перед ними стоял тот, слава о чьих подвигах широкой волной разливалась по тогдашней Руси, тот, чей взгляд подкашивал колена у
князей и бояр крамольных, извлекал тайны из их очерствелой совести и лишал чувств нежных женщин. Он был в полной силе мужества, ему шел тридцать седьмой год, и все в нем дышало строгим и
грозным величием.
Произнося последнее слово, великий
князь оперся подбородком на руки, скрещенные на посохе, и погрузился в глубокую думу. Так пробыл он несколько минут, в которые дворецкий не смел пошевелиться. Нельзя сказать, что в эти минуты тихий ангел налетел; нет, в них пролетел
грозный дух брани. Решена судьба Твери, бывшей сильной соперницы Москвы.
Прискакал
князь Холмский; умоляли он, сноха его — дочь великого
князя, Иоанн-младой листом, который прислан с Хабаром, Елена, митрополит; многие из них падали
грозному властителю в ноги — ничто не помогло.
Вскоре уверили ее, что поля не будет, что великий
князь грозною волею своею помирил врагов.
Главный контингент жертв
грозной чумы составляли бедняки и отчасти люди среднего достатка. Богачи оградили свои дома, подобно неприступным крепостям. Привезенные из деревень запасы давали им возможность в течение нескольких месяцев выдержать это осадное положение. Выходивших из таких домов и входивших в них тщательно окуривали и опрыскивали прокипяченным уксусом, настоянным на травах. В таком осадном положении жило и семейство
князя Ивана Андреевича Прозоровского.
Только под
грозною защитою великого
князя остаются они в безопасности.
— Люди дерзновенные! — раздался среди наступившей могильной тишины его
грозный голос. — Образумьтесь! На что покушаетесь вы и перед кем? Разве забыли вы, ослушники богопротивные, пред чьим лицом предстоите? Смиритесь и приложите внимание к грамоте, которую прочтут вам. Но предваряю вас: размыслить хорошенько, о чем пишет к вам законный ваш
князь. Вот наместник его, прибывший к нам вчера о вечерье.
Мы обошлемся сперва с
князем, обвиним предателей и поклонимся ему; предатели будут наказаны собственным
грозным судом своей совести, а от нас да будут они преданы анафеме!
Челобитье
князя Василия перед
грозным царем за сына своего покойного опального друга имело успех, превзошедший даже все ожидания. Царь не только простил заочно будущего его зятя, но сам пожелал благословить его под венец с княжною Евпраксией и сам же назначил день обручения.
Так решил
князь. Это решение не только совершенно успокоило его, но даже окрылило надежды на радужное будущее. Если действительно предок его вышел из гроба и явился к нему, то, несомненно, из его слов можно заключить, что он не очень рассержен за нарушение им,
князем Сергеем Сергеевичем, его векового заклятия. Иначе он был бы
грозней, суровей и не предостерегал бы его от беды, которая висит над головой любимой им девушки.
— Узнаю великую душу
грозного царя! — воскликнул
князь Василий. — Узнаю чистые порывы этой души, изъятые из тлетворного влияния окружающих извергов.
— Только словечка пока до Москвы о том никому не молви, — счел долгом предупредить
князь дочь, озабоченный мыслью об исходе своего челобитья у
грозного царя, и отпустил ее.
Не нужна ли тебе
грозная воля великого
князя?
Аристотеля и Андрюшу не велел пускать к себе и на глаза. Чтобы не встретиться с ними, он несколько дней не выходил из дому. Постройка Успенского собора остановилась. Художник велел сказать великому
князю, что церква не будет кончена, если не освободят Антона, что он только по просьбе Антона и начал постройку ее. Ивана Васильевича ответ был —
грозное молчание.
C трепетом святого восторга он схватил чертежи свои и изорвал их в мелкие лоскуты, потом, рыдая, пал перед иконою божьей матери. Долго лежал он на полу, и, когда поднялся, лицо его, казалось, просияло. Он обнимал своего молодого друга, целовал с нежностью сына, как человек, пришедший домой из дальнего, трудного путешествия. Перелом был силен, но он совершен. Голос веры сделал то, чего не могла сделать ни
грозная власть
князей, ни сила дружбы, ни убеждения рассудка.
Так-то сии два храбрые Святославича,
Игорь и Всеволод, раздор пробудили,
Едва усыпил его мощный отец их,
Святослав
грозный, великий
князь киевский.
Кудряш с радостью принял известие о своем переводе. Он давно добивался его, зная через Татьяну о том, что
грозный опричник зачастил в дом
князя Василия далеко не из любви и уважения к старому
князю. Танюша намекнула ему, что не худо было ему предложить свои и ее услуги Григорию Лукьяновичу, но как бы это сделать, служа в десятке другого? Яковлев мог разгневаться, а суд над провинившимся опричником-ратником был и жесток, и короток.
Все мелочи, на которые он прежде не обращал никакого внимания, вырастали теперь в глазах
князя в веские предзнаменования
грозного будущего.
Со времен первого московского
князя — собирателя земли русской — Ивана Калиты,
князья московские добивались владеть Ливонией, занятой немецкими рыцарями, чтобы открыть себе свободный путь к морю. Решительнее всех своих предшественников действовал в этом случае Иоанн
Грозный.
Кругом толпились слуги Строгановы, и мужчины и женщины проталкивались вперед, чтобы хоть одним глазком взглянуть на будущего мужа своей молодой хозяюшки, еще так недавно
грозного атамана разбойников, а теперь взысканного царскою милостью
князя Сибирского.
Поденщики, обливающие трудовым потом кусок хлеба, забыли, что они в один миг уничтожают годовые труды своих братий (чернь об этом никогда и не думает); государевы слуги забыли, что они губят утешение своего
князя и пуще
грозного властителя; христиане — что они попирают святыню: землю церковную и прах своих предков, за которые так жарко вступались.
В редкие же появления свои перед «светлые царские очи» он был принимаем
грозным владыкою милостиво, с заслуженным почетом и вниманием. Было ли это со стороны Иоанна должною данью заслугам старого
князя — славного военачальника, или
князь Василий был этим обязан своему брату,
князю Никите, сумевшему, не поступивши в опричину, быть в великой милости у царя за свой веселый нрав, тактичность ловкого царедворца и постоянное добровольное присутствие при его особе в слободе и в столице, — неизвестно.
Грозной воле великого
князя не смеет противиться татарин; Антон допущен к одру молодого царевича. Кровь унялась, но обнаружился жар, хотя и не в сильной степени. Лекарь не ограничился свидетельством; он преступил даже приказ великого
князя. Сделаны необходимые перевязки, а потом уж исследован приступ болезни.
«Насильно в дом ворваться, выкрасть княжну, да в какой час сведает о том
грозный царь, как взглянется ему эта выходка и какой ни на есть любимец он, да несдобровать, пожалуй, и ему за бесчестие
князя Прозоровского; да и хоромы княжеские крепко-накрепко охраняются.