Неточные совпадения
Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое
облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли…
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в
облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки
облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая снежной вьюгой, быстро и низко летели на Кремль из-за Москвы-реки
облака,
гудел колокольный звон.
Обливают ли их солнечные лучи, лежит ли
густой туман на них, или опоясывают
облака — во всех этих уборах они прекрасны, оригинальны и составляют вечно занимательное и грандиозное зрелище для путешественника.
Облако, о котором я говорил, разрослось, пока мы шли садами, и
густым слоем, точно снегом, покрыло плотно и непроницаемо всю вершину и спускалось по бокам ровно: это стол накрывался скатертью.
Он любовался прекрасным днем,
густыми темнеющими
облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми полями, в которых везде ходили мужики за сохами, перепахивая овес, и густо зеленевшими озимями, над которыми поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми уже, кроме позднего дуба, свежей зеленью, и лугами, на которых пестрели стада и лошади, и полями, на которых виднелись пахари, — и, нет-нет, ему вспоминалось, что было что-то неприятное, и когда он спрашивал себя: что? — то вспоминал рассказ ямщика о том, как немец хозяйничает в Кузминском.
Звуки стали сильнее и
гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то белое, как будто
облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что
облако то не
облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что ли, выткана?
Верхний полукруг окна осветился выглянувшей из-за
облака луной, снова померк… Часы бьют полночь. С двенадцатым ударом этих часов в ближайшей зале забили другие — и с новым двенадцатым ударом в более отдаленной зале
густым, бархатным басом бьют старинные английские часы, помнящие севастопольские разговоры и, может быть, эпиграммы на царей Пушкина и страстные строфы Лермонтова на смерть поэта…
Вечерами над заводом колебалось мутно-красное зарево, освещая концы труб, и было похоже, что трубы не от земли к небу поднялись, а опускаются к земле из этого дымного
облака, — опускаются, дышат красным и воют,
гудят.
Было уже около шести часов утра, когда я вышел из состояния полудремоты, в которой на короткое время забылся; в окна проникал белесоватый свет, и
облака густыми массами неслись в вышине, суля впереди целую перспективу ненастных дней.
Офицерская повозочка должна была остановиться, и офицер, щурясь и морщась от пыли,
густым, неподвижным
облаком поднявшейся на дороге, набивавшейся ему в глаза и уши и липнувшей на потное лицо, с озлобленным равнодушием смотрел на лица больных и раненых, двигавшихся мимо него.
Поддадут — и пар застелет
густым, горячим
облаком всю баню; все загогочет, закричит.
Только что поднялось усталое сентябрьское солнце; его белые лучи то гаснут в
облаках, то серебряным веером падают в овраг ко мне. На дне оврага еще сумрачно, оттуда поднимается белесый туман; крутой глинистый бок оврага темен и гол, а другая сторона, более пологая, прикрыта жухлой травой,
густым кустарником в желтых, рыжих и красных листьях; свежий ветер срывает их и мечет по оврагу.
Небо серое. Солнце заплуталось в
облаках, лишь изредка просвечивая сквозь их
гущу большим серебряным, по-зимнему, пятном.
Ярко светит солнце, белыми птицами плывут в небе
облака, мы идем по мосткам через Волгу,
гудит, вздувается лед, хлюпает вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы в руках — весна идет, скоро Пасха!
Юноша вспомнил тяжёлое, оплывшее жиром, покрытое
густой рыжею шерстью тело отца, бывая с ним в бане, он всегда старался не смотреть на неприятную наготу его. И теперь, ставя рядом с отцом мачеху, белую и чистую, точно маленькое
облако в ясный день весны, он чувствовал обиду на отца.
Так все дни, с утра до поздней ночи в тихом доме моём неугомонно
гудит басок, блестит лысина, растекаются, тают
облака пахучего дыма и светло брызжут из старых уст яркие, новые слова.
Выгоревший на солнце и омытый дождями, он туго набит
облаками серовато-зелёной и серебристой пеньки; в сухую погоду его широкий зев открыт, и амбар кажется огромною печью, где застыл серый
густой дым, пропитанный тяжким запахом конопляного масла и смолы.
— И вот, вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками,
гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под
облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
— Болван! — просто сказал человек с кокардой. Матвей тоскливо вздохнул, чувствуя, что серые тесные
облака всасывают его в свою
гущу.
От
облаков падали на землю
густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова…
Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и
гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, — она падала от клочка
облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они.
Илья вздохнул, вслушиваясь в грустные слова. В
густом шуме трактира они блестели, как маленькие звёзды в небе среди
облаков.
Облака плывут быстро, и звёзды то вспыхивают, то исчезают…
В конце улицы, из-за крыш домов на небо поднимались
густые, сизые и белые
облака.
Вася так чихнул, что над головой его поднялась
облаком пыль и
густыми клубами, как бы из трубы, поползла по лучу. А Вася все чихал и ругался...
Ночами, когда город мёртво спит, Артамонов вором крадётся по берегу реки, по задворкам, в сад вдовы Баймаковой. В тёплом воздухе
гудят комары, и как будто это они разносят над землёй вкусный запах огурцов, яблок, укропа. Луна катится среди серых
облаков, реку гладят тени. Перешагнув через плетень в сад, Артамонов тихонько проходит во двор, вот он в тёмном амбаре, из угла его встречает опасливый шёпот...
Наступило лето, сухое и знойное, за Окою горели леса, днём над землёю стояло опаловое
облако едкого дыма, ночами лысая луна была неприятно красной, звёзды, потеряв во мгле лучи свои, торчали, как шляпки медных гвоздей, вода реки, отражая мутное небо, казалась потоком холодного и
густого подземного дыма.
Вечерняя заря догорала, окрашивая гряды белых
облаков розовым золотом; стрелки елей и пихт купались в золотой пыли; где-то в
густой осоке звонко скрипел коростель; со стороны прииска наносило запахом гари и нестройным гулом разнородных звуков.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским полем, следя, сквозь тьму, за фигурой Лаврова, он идет сажен на пятьдесят впереди. Поле — пустынно, а все-таки я иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья
облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью. За спиною сердито
гудит город.
Уже с полудня парило и в отдалении всё погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, всё сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно,
загудел; угрюмый сумрак побежал над землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные
облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито.
Свернул я в лес, выбрал место, сел. Удаляются голоса детей, тонет смех в
густой зелени леса, вздыхает лес. Белки скрипят надо мной, щур поёт. Хочу обнять душой всё, что знаю и слышал за последние дни, а оно слилось в радугу, обнимает меня и влечёт в своё тихое волнение, наполняет душу; безгранично растёт она, и забыл я, потерял себя в лёгком
облаке безгласных дум.
Тысячи глаз смотрят вдаль, и вокруг меня плывёт, точно
облако, тёплый и
густой шёпот...
Храм, как
густое душистое
облако, колеблется и плывёт в тихом шёпоте неясной мне молитвы.
Пыль с каждой минутой становится
гуще, она окутывает длинным желтым
облаком всю колонну, медленно, на протяжении целой версты, извивающуюся вдоль дороги; она садится коричневым налетом на солдатские рубахи и на солдатские лица, на темном фоне которых особенно ярко, точно у негров, блестят белки и зубы.
Чем ближе к огороду, тем аллеи становились запущеннее, темнее и уже; на одной из них, прятавшейся в
густой заросли диких груш, кислиц, молодых дубков, хмеля, целые
облака мелких черных мошек окружили Ольгу Михайловну; она закрыла руками лицо и стала насильно воображать маленького человечка…
Сверху темнота налегла на эту коробку плотной непроницаемой крышкой. Где-то далеко в вышине, вглядевшись, молодой человек различил неясные очертания белесоватого
облака, тихо плывшего над этой коробкой. Но очертания были нежны, смутны; казалось, этот бесцветный призрак
облака тонул и терялся в
густой темноте, наводя своим неопределенным движением грустные, тоскливые грезы…
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух
гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые
облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Над сосною в
густом синем небе плыло растрёпанное жёлтое
облако. Все звуки разъединились и, устало прижимаясь к земле, засыпали в теплоте её.
Висят над деревней тучные
облака, пробегает вдоль улицы суетливый ветер, взмётывая пыль, где-то над лесами гулко
гудит гром, и чёрная ночь лениво вздрагивает в синих отблесках далёких молний.
Впереди дороги, на горизонте, собиралась туча: тёмно-сизые, лохматые
облака сползались в тяжёлую, почти чёрную массу, и она двигалась навстречу мельнику, бросая от себя на землю
густую тень.
И из-за тех
густых лесов
Выходят стаи
облаков,
А из-за них, огнем горя,
Выходит красная заря.
И в это время сам всякого красавца краше, потому что ростом он был умеренный, но стройный, как сказать невозможно, носик тоненький и гордый, а глаза ангельские, добрые, и
густой хохолок прекрасиво с головы на глаза свешивался, — так что глядит он, бывало, как из-за туманного
облака.
И тихо и светло — до сумерек далеко;
Как в дымке голубой и небо и вода, —
Лишь
облаков густых с заката до востока
Лениво тянется лиловая гряда.
В закрытых глазах засыпавшего Перекладина сквозь толпу темных, улыбавшихся
облаков метеором пролетела огненная запятая. За ней другая, третья, и скоро весь безграничный темный фон, расстилавшийся перед его воображением, покрылся
густыми толпами летавших запятых…
И я услышал этот ответ и склонился пред ним, но неповинные страдания и чей-то сарказм
густым, непроницаемым
облаком легли между Распятием и его телом, и — я твердо знаю это — здесь, в этом
облаке, тайна и моей собственной жизни.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись
облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор
густой потный пар, и из темных дверей то одной, то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
По чистому, глубоко синему небу плыли белые
облака. Над сжатыми полями большими стаями носились грачи и особенно громко, не по-летнему, кричали. Пролетка взъехала на гору. Вдали, на конце равнины, среди
густого сада серел неуклюжий фасад изворовского дома с зеленовато-рыжею, заржавевшею крышею. С странным чувством, как на что-то новое, Токарев смотрел на него.
В разрывы черных
облаков тускло мигали редкие звезды. На земле было очень тихо. Из
густого мрака выплывали черные силуэты кустов и деревьев, дорога чуть серела впереди, но привычною лошадью не нужно было править.
Из ее окон рвутся наружу пламя и
облака густого дыма.