Неточные совпадения
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат
судьбу его.
И часто улыбается отдыхающее сознание, видя, например, как в размышление о
судьбе вдруг жалует гостем образ совершенно неподходящий: какой-нибудь прутик, сломанный
два года назад.
— Всегда были — и будут — люди, которые, чувствуя себя неспособными сопротивляться насилию над их внутренним миром, — сами идут встречу
судьбе своей, сами отдают себя в жертву. Это имеет свой термин — мазохизм, и это создает садистов, людей, которым страдание других — приятно. В грубой схеме садисты и мазохисты —
два основных типа людей.
Странно было видеть, что
судьбы мира решают
два десятка русских интеллигентов, живущих в захолустном городке среди семидесяти тысяч обывателей, для которых мир был ограничен пределами их мелких интересов.
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще
две сестры,
два новых, неизвестных мне и в то же время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду: это
судьба посылает меня… А если там скука?
«Одно из
двух: или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою
судьбу с Симонсоном», подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно. Он почувствовал, что краснеет.
Все это впоследствии выяснилось в самом подробном и документальном виде, но теперь мы наметим фактически лишь самое необходимое из истории этих ужасных
двух дней в его жизни, предшествовавших страшной катастрофе, так внезапно разразившейся над
судьбой его.
Он понимал инстинктом, что теперь, например, в
судьбе двух братьев его это соперничество слишком важный вопрос и от которого слишком много зависит.
Он же в эти
два дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею
судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько часов слетал по одному горячему делу вон из города, несмотря на то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без глаза над нею.
Все теперь в ваших руках — три
судьбы и
два жребия…
Раз или
два в жизни видел я у некоторых такое же выражение лица… как бы изображавшее всю
судьбу тех людей, и
судьба их, увы, сбылась.
С голоду умру, а Малек-Аделя не отдам!» Волновался он очень и даже задумывался; но тут
судьба — в первый и в последний раз — сжалилась над ним, улыбнулась ему: какая-то дальняя тетка, самое имя которой было неизвестно Чертопханову, оставила ему по духовному завещанию сумму, огромную в его глазах, целых
две тысячи рублей!
Крюкова попробовала жить горничною еще в
двух — трех семействах; но везде было столько тревог и неприятностей, что уж лучше было поступить в швеи, хоть это и было прямым обречением себя на быстрое развитие болезни: ведь болезнь все равно развивалась бью и от неприятностей, — лучше же подвергаться той же
судьбе без огорчений, только от одной работы.
Бедные работники оставались покинутыми на произвол
судьбы, в больницах не было довольно кроватей, у полиции не было достаточно гробов, и в домах, битком набитых разными семьями, тела оставались дня по
два во внутренних комнатах.
Княгиня осталась одна. У нее были
две дочери; она обеих выдала замуж, обе вышли не по любви, а только чтоб освободиться от родительского гнета матери. Обе умерли после первых родов. Княгиня была действительно несчастная женщина, но несчастия скорее исказили ее нрав, нежели смягчили его. Она от ударов
судьбы стала не кротче, не добрее, а жестче и угрюмее.
У других и с богатым приданым Бог дочкам
судьбы не посылает, а Пустотеловы всего-навсе
две зимы своих невест вывозили, и уж успели их с рук сбыть.
Вдова начала громко жаловаться на
судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых
два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
В последнее время я опять остро чувствую
два начала в себе: с одной стороны, аристократическое начало, аристократическое понимание личности и творческой свободы; с другой стороны, сильное чувство исторической
судьбы, не допускающее возврата назад, и социалистические симпатии, вытекающие из религиозного источника.
Это была добрая женщина, которая вынуждена была заняться педагогией собственно потому, что ее бросил муж, оставив с
двумя дочерьми на произвол
судьбы.
На меня рассказ произвел странное впечатление… Царь и вдруг — корова… Вечером мы разговаривали об этом происшествии в детской и гадали о
судьбе бедных подчасков и владельца коровы. Предположение, что им всем отрубили головы, казалось нам довольно правдоподобным. Хорошо ли это, не жестоко ли, справедливо ли — эти вопросы не приходили в голову. Было что-то огромное, промчавшееся, как буря, и в середине этого царь, который «все может»… Что значит перед этим
судьба двух подчасков? Хотя, конечно, жалко…
Если бы я писал беллетристический рассказ, то мне было бы очень соблазнительно связать этот вопрос с
судьбой описанных выше
двух «купленных мальчиков»…
Этою очень короткою историей восьми сахалинских Робинзонов исчерпываются все данные, относящиеся к вольной колонизации Северного Сахалина. Если необыкновенная
судьба пяти хвостовских матросов и Кемца с
двумя беглыми похожа на попытку к вольной колонизации, то эту попытку следует признать ничтожною и во всяком случае неудавшеюся. Поучительна она для нас разве в том отношении, что все восемь человек, жившие на Сахалине долго, до конца дней своих, занимались не хлебопашеством, а рыбным и звериным промыслом.
Мне однажды пришлось записывать
двух женщин свободного состояния, прибывших добровольно за мужьями и живших на одной квартире; одна из них, бездетная, пока я был в избе, всё время роптала на
судьбу, смеялась над собой, обзывала себя дурой и окаянной за то, что пошла на Сахалин, судорожно сжимала кулаки, и всё это в присутствии мужа, который находился тут же и виновато смотрел на меня, а другая, как здесь часто говорят, детная, имеющая несколько душ детей, молчала, и я подумал, что положение первой, бездетной, должно быть ужасно.
В прежнее время приговоренные по
два, по три года томились в карцерах, ожидая конфирмации, теперь же
судьба их решается по телеграфу.
— Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен, что
судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти
две косточки,
две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
Затем стал говорить генерал Епанчин, в своем качестве отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение
судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что
судьба его дочери, а может быть и
двух других дочерей, зависит теперь от ее же решения.
Гаврила Ардалионович справедливо мог бы пожаловаться на
судьбу и неудачу. Некоторое время Варя не решалась заговорить с ним, даже не взглянула на него, когда он шагал мимо нее крупными шагами; наконец, он отошел к окну и стал к ней спиной. Варя думала о русской пословице: «палка о
двух концах». Наверху опять послышался шум.
Внезапный перелом в ее
судьбе потряс ее до основания; в
два каких-нибудь часа ее лицо похудело; но она и слезинки не проронила. «Поделом!» — говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, ее самое пугавшие порывы.
Чья-то рука изощряла остроумие над
судьбой двух сестер, но они должны были отбыть положенные три года, а затем поступили в разряд ссыльных и переселены были на Фотьянку.
Мой Надворный Суд не так дурен, как я ожидал. Вот
две недели, что я вступил в должность; трудов бездна, средств почти нет. На канцелярию и на жалование чиновников отпускается
две тысячи с небольшим. Ты можешь поэтому судить, что за народ служит, — и, следовательно, надо благодарить
судьбу, если они что-нибудь делают. Я им толкую о святости нашей обязанности и стараюсь собственным примером возбудить в них охоту и усердие.
Генеральская усадьба имеет вид очень странный, чтоб не сказать загадочный. Она представляет собой богатую одежду, усеянную множеством безобразных заплат. Дело в том, что она соединила в себе
два элемента: старую усадьбу, следы которой замечаются и теперь, в виде незаровненных ям и разбросанных кирпичей и осколков бутового камня, и новую усадьбу, с обширными затеями, оставшимися, по произволению
судеб, недоконченными.
Рассказывал расхитительные анекдоты, цитировал свой формулярный список, перечислял по пальцам свои формулярные преступления и доказывал как дважды
два, что преступления, совершенные теми, которым
судьба поблагоприятствовала при дележке, ничто в сравнении с теми, которые выпали на долю его обделенного бесшабашного советника.
Так, или почти так, выразили свое умное решение нынешние фараоны, а через день, через
два уже господа обер-офицеры; стоит только прийти волшебной телеграмме, после которой старший курс мгновенно разлетится, от мощного дуновения
судьбы, по всем концам необъятной России. А через месяц прибудут в училище и новые фараоны.
Пройдут всего
два месяца, и после храмового праздника училища, после дня святых великомучеников Георгия и царицы Александры, их же память празднуется двадцать третьего апреля, начнутся тяжелые страшные экзамены, которые решат будущую
судьбу каждого «обер-офицера».
Эта невесомость — одно из блаженнейших ощущений на свете, но оно негативно, оно так же незаметно и так же не вызывает благодарности
судьбе, как тридцать
два зуба, емкие легкие, железный желудок; поймет его Александров только тогда, когда утеряет его навсегда; так, лет через двадцать.
Только
два раза во всю свою жизнь сказала она ему: «Я вам этого никогда не забуду!» Случай с бароном был уже второй случай; но и первый случай в свою очередь так характерен и, кажется, так много означал в
судьбе Степана Трофимовича, что я решаюсь и о нем упомянуть.
Мы все, здесь стоящие, имели счастие знать его и быть свидетелями или слышать о его непоколебимой верности святому ордену, видели и испытали на себе, с какой отеческою заботливостью старался он утверждать других на сем пути, видели верность его в строгом отвержении всего излишнего, льстящего чувствам, видели покорность его неисповедимым
судьбам божиим, преданность его в ношении самых чувствительных для сердца нашего крестов, которые он испытал в потере близких ему и нежно любимых людей; мы слышали о терпении его в болезнях и страданиях последних
двух лет.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей
судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что по
два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
Она стояла передо мной, держа
двумя пальчиками кусок балыка и отщипывая от него микроскопические кусочки своими ровными белыми зубами. Очевидно, что поступок Глумова не только не возмущал ее а, скорее, даже нравился; но с какой целью она завела этот разговор? Были ли слова ее фразой, случайно брошенной, чтоб занять гостя, или же они предвещали перемену в
судьбе моего друга?
С самым напряженным вниманием и нежностью ухаживала Софья Николавна за больным отцом, присматривала попечительно за тремя братьями и
двумя сестрами и даже позаботилась, о воспитании старших; она нашла возможность приискать учителей для своих братьев от одной с ней матери, Сергея и Александра, из которых первому было двенадцать, а другому десять лет: она отыскала для них какого-то предоброго француза Вильме, заброшенного
судьбою в Уфу, и какого-то полуученого малоросса В.-ского, сосланного туда же за неудавшиеся плутни.
В
судьбе малых судов типа «Нырка» случаются одиссеи в тысячу и даже в
две и три тысячи миль — выход в большой свет.
— Нет, нет, нельзя… нельзя… — зашептала она с суеверным страхом. —
Судьбу нельзя
два раза пытать… Не годится… Она узнает, подслушает…
Судьба не любит, когда ее спрашивают. Оттого все ворожки несчастные.
Не знаю, как это случилось, но она барыню застала врасплох; старуха, не зная Талейранова правила — «никогда не следовать первому побуждению сердца, потому что оно всегда хорошо», — тронулась ее
судьбою и предложила ей отпускную за небольшой взнос
двух тысяч рублей.
Будь он одарен ясновидением, ему было бы легко утешиться, он ясно услышал бы, что не далее как через большую и нечистую улицу да через нечистый и маленький переулок
две женщины оказывали родственное участие к
судьбам его, и из них одна, конечно, без убийственного равнодушия слушала другую; но Бельтов не обладал ясновидением; по крайней мере, если б он был не испорченный западным нововведением русский, он стал бы икать, и икота удостоверила бы его, что там, — там, где-то… вдали, в тиши его поминают; но в наш век отрицанья икота потеряла свой мистический характер и осталась жалким гастрическим явлением.
Долгое время застенчивый кандидат не смел сказать с Любонькой
двух слов;
судьба их познакомила молча.
Ax!.. я едва дышу… он всё бежал за мною,
Что если бы он сорвал маску… нет,
Он не узнал меня… да и какой
судьбоюПодозревать, что женщина, которой свет
Дивится с завистью, в пылу самозабвенья
К нему на шею кинется, моля
Дать ей
два сладкие мгновенья,
Не требуя любви, — но только сожаленья,
И дерзко скажет — я твоя!..
Он этой тайны вечно не узнает…
Пускай… я не хочу… но он желает
На память у меня какой-нибудь предмет,
Кольцо… что делать… риск ужасный!
Но я не отвечал — только шапку снял и поклонился. И долго не мог прийти в себя: чудесный Репка, сыгравший
два раза роль в моей
судьбе, занял всего меня.
Теперь перейдем к одному обстоятельству в жизни
двух мальчиков, которое, можно сказать, решило впоследствии
судьбу их.
— Синьоры, — сказала она, — вы уже слышали, что это касается чести всех вас. Это — не шалость, внушенная лунной ночью, задета
судьба двух матерей — так? Я беру Кончетту к себе, и она будет жить у меня, до дня, когда мы откроем правду.
Во втором случае, ежели вы, например, имеете в банке вклад, то забудьте о своих человеческих немощах и думайте об одном: что вам предназначено
судьбою ходить. Кажется, и расписка у вас есть, и все в порядке, что следует, там обозначено, но, клянусь, раньше двух-трех дней процентов не получите! И объявления писать вам придется, и расписываться, и с сторожем разговаривать, и любоваться, как чиновник спичку зажечь не может, как он папироску закуривает, и наконец стоять, стоять и стоять!