Неточные совпадения
Когда старик опять встал, помолился и лег тут же
под кустом, положив
себе под изголовье травы, Левин
сделал то же и, несмотря на липких, упорных на солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда солнце зашло на другую сторону куста и стало доставать его.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую женщину называют «madame» и по имени мужа. Неведовский
делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив и держит
себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего той новой, либеральной среде, в которой все находились.
Теперь, когда он не мешал ей, она знала, что
делать, и, не глядя
себе под ноги и с досадой спотыкаясь по высоким кочкам и попадая в воду, но справляясь гибкими, сильными ногами, начала круг, который всё должен был объяснить ей.
Да ты смотри
себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика
сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то что с палкой в руке говорить: «Учись!» Черт знает, с которого конца начинают!..
Можете
себе представить, mon cousin, — продолжала она, обращаясь исключительно к папа, потому что бабушка, нисколько не интересуясь детьми княгини, а желая похвастаться своими внуками, с тщательностию достала мои стихи из-под коробочки и стала их развертывать, — можете
себе представить, mon cousin, что он
сделал на днях…
Илье Ильичу не нужно было пугаться так своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного не
сделал, подчиненные были как нельзя более довольны и не желали лучшего. Никто никогда не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего не требует, а все просит. Дело
сделать — просит, в гости к
себе — просит и
под арест сесть — просит. Он никогда никому не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
Она, накинув на
себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча
сделала ему знак идти за
собой и повела его в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя
себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к
себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Она не знала, что ей надо
делать, чтоб быть не ребенком, чтоб на нее смотрели, как на взрослую, уважали, боялись ее. Она беспокойно оглядывалась вокруг, тиранила пальцами кончик передника, смотрела
себе под ноги.
Бабушка, по воспитанию, была старого века и разваливаться не любила, а держала
себя прямо, с свободной простотой, но и с сдержанным приличием в манерах, и ног
под себя, как
делают нынешние барыни, не поджимала. «Это стыдно женщине», — говорила она.
— Ну, прощайте, я пойду, — сказал Марк. — А что Козлов
делает? Отчего не взяли его с
собой проветрить? Ведь и при нем можно… купаться — он не увидит. Вон бы тут
под деревом из Гомера декламировал! — заключил он и, поглядевши дерзко на Ульяну Андреевну и на m-r Шарля, ушел.
Объяснить разве можно тем, что
сделала она не помня
себя, то есть не в том смысле, как уверяют теперь адвокаты про своих убийц и воров, а
под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии жертвы, овладевает фатально и трагически.
Вечером, после ужина, я пошел посмотреть, что он
делает. Дерсу сидел, поджав
под себя ноги, и курил трубку. Мне показалось у него так уютно, что я не мог отказать
себе в удовольствии погреться у огня и поговорить с ним за кружкой чая.
В походе Дерсу всегда внимательно смотрел
себе под ноги; он ничего не искал, но
делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку. На ней были следы удэгейского ножа. Место среза давно уже почернело.
Я
сделал над
собой усилие и прижался в сторону. Гольд вполз
под палатку, лег рядом со мной и стал покрывать нас обоих своей кожаной курткой. Я протянул руку и нащупал на ногах у
себя знакомую мне меховую обувь.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять
под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между
собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что
делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз
под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
— Не надейтесь по-пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчета; что, если возьмет он
себе в голову
сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас
под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа…
С своей стороны, и женщина, встречающая, выходя из-под венца, готовую семью, детей, находится в неловком положении; ей нечего с ними
делать, она должна натянуть чувства, которых не может иметь, она должна уверить
себя и других, что чужие дети ей так же милы, как свои.
Мы ему купим остальную часть Капреры, мы ему купим удивительную яхту — он так любит кататься по морю, — а чтобы он не бросил на вздор деньги (
под вздором разумеется освобождение Италии), мы
сделаем майорат, мы предоставим ему пользоваться рентой. [Как будто Гарибальди просил денег для
себя. Разумеется, он отказался от приданого английской аристократии, данного на таких нелепых условиях, к крайнему огорчению полицейских журналов, рассчитавших грош в грош, сколько он увезет на Капреру. (Прим. А. И. Герцена.)]
В 1827 я привез с
собою Плутарха и Шиллера; рано утром уходил я в лес, в чащу, как можно дальше, там ложился
под дерево и, воображая, что это богемские леса, читал сам
себе вслух; тем не меньше еще плотина, которую я
делал на небольшом ручье с помощью одного дворового мальчика, меня очень занимала, и я в день десять раз бегал ее осматривать и поправлять.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как
под его действием стихают боли, организм крепнет. Она
делает над
собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем не знал. Что нянька
сделает, то и хорошо. Все дело чуть не испортила сама Устенька, потому что
под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к
себе на колени и ласково принялся утешать.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между
собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31,
сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною
под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Что ж
делать, добрый друг, настала тяжелая година —
под этим впечатлением не болтается, будем ждать, что будет! Как-то мудрено представить
себе хорошее. Между тем одно ясно, что в судьбах человечества совершается важный процесс. — Все так перепуталось, что ровно ничего не поймешь, — наш слабый разум теряется в догадках, но я верю, что из всех этих страданий должно быть что-нибудь новое. Сонные пробудятся, и звезда просветит. Иначе не могу
себя успокоить.
И думала о том, как расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко
делая свое дело, приговаривала про
себя...
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он
под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг
себя хочет
сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
Все это —
под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про
себя скандирую колеса — и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое… он! Не хотелось мешать ему — и я
сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут — не знаю: когда я входил в вагон — его как будто не было.
— Вот нам уже
под тридцать, — сказал я, — живем мы шесть лет вне школьных стен, а случалось ли тебе когда-нибудь задаться вопросом: что дали тебе эти годы?
сделал ли ты какое-нибудь дело? наконец, приготовился ли к чему-нибудь? Вообще можешь ли ты дать
себе отчет в проведенном времени?
Я так и
сделал: три ночи всё на этом инструменте, на коленях, стоял в своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать
себе иного в душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного Тихона Задонского, и когда, случалось, мимо моей ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
После этого мы пили вдвоем с ним очень много рому, до того, что он раскраснелся и говорит, как умел: «Ну, теперь, мол, открывай, что ты с конем
делал?» А я отвечаю: «Вот что…» — да глянул на него как можно пострашнее и зубами заскрипел, а как горшка с тестом на ту пору при
себе не имел, то взял да для примеру стаканом на него размахнул, а он вдруг, это видя, как нырнет — и спустился
под стол, да потом как шаркнет к двери, да и был таков, и негде его стало и искать.
—
Под этими фактами, — начал он, — кроется весьма серьезное основание, а видимая неустойчивость — общая участь всякого народа, который социальные идеи не оставляет, как немцы, в кабинете, не перегоняет их сквозь реторту парламентских прений, как
делают это англичане, а сразу берет и, прикладывает их к делу. Это общая участь! И за то уж им спасибо, что они с таким самоотвержением представляют из
себя какой-то оселок, на котором пробуется мысль человеческая. Как это можно? Помилуйте!
Всенощная кончилась. Александр приехал домой еще скучнее, нежели поехал. Анна Павловна не знала, что и
делать. Однажды он проснулся ранее обыкновенного и услыхал шорох за своим изголовьем. Он оглянулся: какая-то старуха стоит над ним и шепчет. Она тотчас исчезла, как скоро увидела, что ее заметили.
Под подушкой у
себя Александр нашел какую-то траву; на шее у него висела ладанка.
Кое-как
сделав страшное усилие над
собою, я встал, но уже не был в состоянии поклониться, и выходя, провожаемый взглядами соболезнования матери и дочери, зацепил за стул, который вовсе не стоял на моей дороге, — но зацепил потому, что все внимание мое было устремлено на то, чтобы не зацепить за ковер, который был
под ногами.
Не дай бог, кто-нибудь
под этими давлениями взорвется и
сделает такой непозволительный грубый и глупый поступок, который повлечет за
собою лишение офицерского чина.
Александров обернулся через плечо и увидел шагах в ста от
себя приближающегося Апостола. Так сыздавна называли юнкера тех разносчиков, которые летом бродили вокруг всех лагерей, продавая конфеты, пирожные, фрукты, колбасы, сыр, бутерброды, лимонад, боярский квас, а тайком, из-под полы, контрабандою, также пиво и водчонку. Быстро выскочив на дорогу, юнкер стал
делать Апостолу призывные знаки. Тот увидел и с привычной поспешностью ускорил шаг.
Миропа Дмитриевна сходила за вишневкой и вместе с нею принесла колбасы, сыру. Налив сей вишневки гостю и
себе по бокалу, Миропа Дмитриевна приложила два пальца правой руки ко лбу своему, как бы
делая под козырек, и произнесла рапортующим голосом...
Танцы производились в зале
под игру тапера, молодой, вертлявый хозяин почти ни на шаг не отходил от m-me Марфиной, которая, говоря без лести, была красивее и даже наряднее всех прочих дам: для бала этого Сусанна Николаевна, без всякого понуждения со стороны Егора Егорыча,
сделала себе новое и весьма изящное платье.
— Как, на царской дороге,
под самою Москвой, разбойники грабят и убивают крестьян! Да что же
делают ваши сотские да губные старосты? Как они терпят, чтобы станичники
себя царскими людьми называли?
Представьте
себе столоначальника, которому директор,
под веселую руку, сказал бы: «Любезный друг! для моих соображений необходимо знать, сколько Россия может ежегодно производить картофеля — так потрудитесь
сделать подробное вычисление!» Встал ли бы в тупик столоначальник перед подобным вопросом?
Приходили в острог такие, которые уж слишком зарвались, слишком выскочили из мерки на воле, так что уж и преступления свои
делали под конец как будто не сами
собой, как будто сами не зная зачем, как будто в бреду, в чаду; часто из тщеславия, возбужденного в высочайшей степени.
Но когда их по вечеру действительно привезли, связанных по рукам и по ногам, с жандармами, вся каторга высыпала к палям смотреть, что с ними будут
делать. Разумеется, ничего не увидали, кроме майорского и комендантского экипажа у кордегардии. Беглецов посадили в секретную, заковали и назавтра же отдали
под суд. Насмешки и презрение арестантов вскоре упали сами
собою. Узнали дело подробнее, узнали, что нечего было больше и
делать, как сдаться, и все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
23-го апреля. Ахилла появился со шпорами, которые нарочно заказал
себе для езды изготовить Пизонскому. Вот что худо, что он ни за что не может ограничиться на умеренности, а непременно во всем достарается до крайности. Чтоб остановить его, я моими собственными ногами шпоры эти от Ахиллиных сапог одним ударом отломил, а его просил за эту пошлость и самое наездничество на сей год прекратить. Итак, он ныне у меня
под епитимьей. Да что же
делать, когда нельзя его не воздерживать. А то он и мечами препояшется.
Так, помещик, судившийся за лес,
сделал то, что он
сделал, только потому, что он представлялся
себе не простым человеком, который имеет такие же права на жизнь, как и все те люди — крестьяне, живущие с ним рядом, а представлялся
себе крупным собственником и членом дворянского сословия, и вследствие этого
под влиянием опьянения власти чувствовал
себя оскорбленным притязаниями крестьян.
Точно так же судьи, присудившие неправильно лес помещику, потому только и
сделали то, что
сделали, что они представляются
себе не просто людьми, такими же, как и все другие, и потому обязанными во всех делах руководиться только тем, что они считают правдой, а
под опьянением власти представляются
себе блюстителями правосудия, которые не могут ошибаться, и
под влиянием же опьянения подобострастия представляются
себе людьми, обязанными исполнять написанные в известной книге слова, называемые законом.
Преполовенские взяли на
себя устройство венчания. Венчаться решили в деревне, верстах в шести от города: Варваре неловко было итти
под венец в городе после того как прожили столько лет, выдавая
себя за родных. День, назначенный для венчания, скрыли: Преполовенские распустили слух, что венчаться будут в пятницу, а на самом деле свадьба была в среду днем. Это
сделали, чтобы не наехали любопытные из города. Варвара не раз повторяла Передонову...
Ибо, унаследовав великие труды людей прошлого, многострадальных предков наших, живя на крови и костях их, мы, пользуясь всем прекрасным, ничего не хотим
делать к умножению его ни для
себя, ни для потомков наших — это свободно может быть названо поведением свиньи
под дубом вековым, говорю я и — буду говорить!
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился.
Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно
себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
Она прибавила, что теперь раскаялась в тех словах, которые вырвались у нее при первом свидании с Михайлом Максимовичем в Парашине, и что ни
под каким видом она не хочет жаловаться на него губернатору; но, считая за долг избавить от его жестокости крепостных людей своих, она хочет уничтожить доверенность на управление ее имением и просит Степана Михайловича взять это управление на
себя; просит также сейчас написать письмо к Михайлу Максимовичу, чтоб он возвратил доверенность, а если же он этого не
сделает, то она уничтожит ее судебным порядком.
Михельсон на Саткинском заводе, спасенном его быстротою,
сделал первый свой роздых по выступлению из-под Уфы. Через два дня пошел он против Пугачева и Салавата и прибыл на берег Ая. Мосты были сняты. Мятежники на противном берегу, видя малочисленность его отряда, полагали
себя в безопасности.
Помолившись на восток, она отыскала спрятанную
под тесом носилку для кирпичей, надела ее
себе на плечи, как
делают каменщики, и отправилась с ней к правильным стопочкам кирпича, до которого добралась только ощупью.
Да, много было прожито и пережито, и суровая старуха, сгибаясь
под ношей, тащила за
собой воспоминания, как преступник, который с мучительным чувством сосущей тоски вспоминает мельчайшие подробности сделанного преступления и в сотый раз терзает
себя мыслью, что было бы, если бы он не
сделал так-то и так-то.