Неточные совпадения
В конце села под ивою,
Свидетельницей скромною
Всей жизни вахлаков,
Где праздники справляются,
Где сходки собираются,
Где
днем секут, а вечером
Цалуются, милуются, —
Всю
ночь огни
и шум.
Под песню ту удалую
Раздумалась, расплакалась
Молодушка одна:
«Мой век — что
день без солнышка,
Мой век — что
ночь без месяца,
А я, млада-младешенька,
Что борзый конь на привязи,
Что ласточка без крыл!
Мой старый муж, ревнивый муж,
Напился пьян, храпом храпит,
Меня, младу-младешеньку,
И сонный сторожит!»
Так плакалась молодушка
Да с возу вдруг
и спрыгнула!
«Куда?» — кричит ревнивый муж,
Привстал —
и бабу за косу,
Как редьку за вихор!
Барин в овраге всю
ночь пролежал,
Стонами птиц
и волков отгоняя,
Утром охотник его увидал.
Барин вернулся домой, причитая:
— Грешен я, грешен! Казните меня! —
Будешь ты, барин, холопа примерного,
Якова верного,
Помнить до судного
дня!
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина
и Цыфиркина). Вот
и учители! Митрофанушка мой ни
днем, ни
ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.
Еремеевна.
Ночью то
и дело испить просил. Квасу целый кувшинец выкушать изволил.
Днем он, как муха, мелькал по городу, наблюдая, чтобы обыватели имели бодрый
и веселый вид;
ночью — тушил пожары, делал фальшивые тревоги
и вообще заставал врасплох.
Возвратившись домой, Грустилов целую
ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на
дне которой метались черти. Были тут
и кокотки,
и кокодессы,
и даже тетерева —
и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны
и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз
и весь Глупов.
Произошло сражение; Ираидка защищалась целый
день и целую
ночь, искусно выставляя вперед пленных казначея
и бухгалтера.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время
дня и шорох во время
ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу
и исчезали неведомо куда
и как с рассветом
дня те же самые тени вновь появлялись в городе
и разбегались по домам. Несколько
дней сряду повторялось это явление,
и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей
и ведьм.
Глупов закипал. Не видя несколько
дней сряду градоначальника, граждане волновались
и, нимало не стесняясь, обвиняли помощника градоначальника
и старшего квартального в растрате казенного имущества. По городу безнаказанно бродили юродивые
и блаженные
и предсказывали народу всякие бедствия. Какой-то Мишка Возгрявый уверял, что он имел
ночью сонное видение, в котором явился к нему муж грозен
и облаком пресветлым одеян.
На другой
день по их приезде пошел проливной дождь,
и ночью потекло в коридоре
и в детской, так что кроватки перенесли в гостиную.
Весь длинный трудовой
день не оставил в них другого следа, кроме веселости. Перед утреннею зарей всё затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте лягушек
и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны
и, оглядев звезды, понял, что прошла
ночь.
Он не ел целый
день, не спал две
ночи, провел несколько часов раздетый на морозе
и чувствовал себя не только свежим
и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц
и чувствовал, что всё может сделать.
Было то время, когда в сельской работе наступает короткая передышка пред началом ежегодно повторяющейся
и ежегодно вызывающей все силы народа уборки. Урожай был прекрасный,
и стояли ясные, жаркие летние
дни с росистыми короткими
ночами.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти в эту жизнь, которое в эту
ночь было для него уже не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить в нем прежнего интереса
и не мог не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего
дела.
Как бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой
день, пред отъездом его в Москву,
и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения
и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю
ночь у них было представление русского молодечества.
Потом вдруг, на второй
день Святой, понесло теплым ветром, надвинулись тучи,
и три
дня и три
ночи лил бурный
и теплый дождь.
Ответа не было, кроме того общего ответа, который дает жизнь на все самые сложные
и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями
дня, то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере, до
ночи, нельзя уже вернуться к той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном жизни.
И так же как прежде, занятиями
днем и морфином по
ночам она могла заглушать страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы
и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на
дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую
ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Солнце закатилось,
и ночь последовала за
днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто.
Вечером Григорий Александрович вооружился
и выехал из крепости: как они сладили это
дело, не знаю, — только
ночью они оба возвратились,
и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки
и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.
Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин,
и слияние первой теплоты его лучей с умирающей прохладой
ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал еще радостный луч молодого
дня; он золотил только верхи утесов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождем.
И труды,
и старания,
и бессонные
ночи вознаграждались ему изобильно, если
дело наконец начинало перед ним объясняться, сокровенные причины обнаруживаться,
и он чувствовал, что может передать его все в немногих словах, отчетливо
и ясно, так что всякому будет очевидно
и понятно.
За двойную <цену> мастер решился усилить рвение
и засадил всю
ночь работать при свечах портное народонаселение — иглами, утюгами
и зубами,
и фрак на другой
день был готов, хотя
и немножко поздно.
— Ох, не припоминай его, бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего
дня всю
ночь мне снился окаянный. Вздумала было на
ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог
и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый
и мог продлить
и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему
дни и насылавшему быстрые
ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести
дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно
и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие
и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель,
и при этом случае рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как, узнавши, что в его доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали дом его
и приставили караул, на каждую дверь по два солдата,
и как Чичиков переменил их все в одну
ночь, так что на другой
день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
На другой
день Чичиков отправился на обед
и вечер к полицеймейстеру, где с трех часов после обеда засели в вист
и играли до двух часов
ночи.
— Самого-то следствия они не делали, а всем судом заворотили на экономический двор, к старику, графскому эконому, да три
дня и три
ночи без просыпу — в карты.
У
ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен
и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
Морозна
ночь, всё небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…
Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…
Чу… снег хрустит… прохожий;
деваК нему на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит —
и путник осторожный
Несется в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их не зовет его рожок;
В избушке распевая,
деваПрядет,
и, зимних друг
ночей,
Трещит лучинка перед ней.
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь
и дни,
и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё
деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною
дня, отец вошел к нам на верх, во время классов,
и объявил, что нынче в
ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии,
и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
Теперь припомнил он, что видел в прошлую
ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то женщиною,
и поник седою головою, а все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное
дело и чтобы собственный сын его продал веру
и душу.
Конные ехали, не отягчая
и не горяча коней, пешие шли трезво за возами,
и весь табор подвигался только по
ночам, отдыхая
днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места
и леса, которых было тогда еще вдоволь.
Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами
и на татарском коне, в татарской одежде полтора
дни и две
ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал
и того,
и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Это было уже давно решено: «Бросить все в канаву,
и концы в воду,
и дело с концом». Так порешил он еще
ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать
и идти: «Поскорей, поскорей,
и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
После тревожного
дня, проведенного в беспрерывных фантазиях, в радостных грезах
и слезах, в
ночь она заболела
и наутро была уже в жару
и в бреду.
Она тоже весь этот
день была в волнении, а в
ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь лет, толькосемь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь
дней. Он даже
и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом…
Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг с дружкой в тот
день и в ту
ночь и во все последующее время?
—
И всё
дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня
и доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это! Самого доктора!
И тот уступил, чтобы не раздражать,
и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся
и улизнул.
И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь
и сделает над собой…
Основу основал, проткал насквозь всю
ночь,
Поставил свой товар на-диво,
Засел, надувшися, спесиво,
От лавки не отходит прочь
И думает: лишь только
день настанет,
То всех покупщиков к себе он переманит.
И вот
Редеет мгла ненастной
ночиИ бледный
день уж настает…
Паратов. Но
и здесь оставаться вам нельзя. Прокатиться с нами по Волге
днем — это еще можно допустить; но кутить всю
ночь в трактире, в центре города, с людьми, известными дурным поведением! Какую пищу вы дадите для разговоров.
Иначе расскажу
Всю правду батюшке, с досады.
Вы знаете, что я собой не дорожу.
Подите. — Стойте, будьте рады,
Что при свиданиях со мной в ночной тиши
Держались более вы робости во нраве,
Чем даже
днем,
и при людя́х,
и въяве;
В вас меньше дерзости, чем кривизны души.
Сама довольна тем, что
ночью всё узнала,
Нет укоряющих свидетелей в глазах,
Как давеча, когда я в обморок упала,
Здесь Чацкий был…
Базаров уже не вставал в тот
день и всю
ночь провел в тяжелой, полузабывчивой дремоте.
Садясь в тарантас к Базарову, Аркадий крепко стиснул ему руку
и долго ничего не говорил. Казалось, Базаров понял
и оценил
и это пожатие,
и это молчание. Предшествовавшую
ночь он всю не спал
и не курил
и почти ничего не ел уже несколько
дней. Сумрачно
и резко выдавался его похудалый профиль из-под нахлобученной фуражки.
Дуняша бегала взад
и вперед как угорелая
и то
и дело хлопала дверями; а Петр даже в третьем часу
ночи все еще пытался сыграть на гитаре вальс-казак.