Неточные совпадения
Тарантьев делал много шума, выводил Обломова из неподвижности и скуки. Он кричал, спорил и составлял род какого-то
спектакля, избавляя ленивого барина самого от необходимости говорить и делать. В комнату, где царствовал сон и покой, Тарантьев приносил жизнь, движение, а иногда и вести извне. Обломов мог слушать, смотреть, не шевеля пальцем, на что-то бойкое, движущееся и говорящее перед ним. Кроме того, он еще имел простодушие верить, что Тарантьев в самом
деле способен посоветовать ему что-нибудь путное.
Утро уходило у него на мыканье по свету, то есть по гостиным, отчасти на
дела и службу, — вечер нередко он начинал
спектаклем, а кончал всегда картами в Английском клубе или у знакомых, а знакомы ему были все.
Зевота за
делом, за книгой, зевота в
спектакле, и та же зевота в шумном собрании и в приятельской беседе!
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в
день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский
спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около дома стояли чудные запряжки; бывали и небогатые, когда стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на
спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось
дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле двигались… Такой случай в восьмидесятых годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Особенно же славились ужины, на которые съезжалась кутящая Москва после
спектаклей. Залы наполняли фраки, смокинги, мундиры и дамы в открытых платьях, сверкавших бриллиантами. Оркестр гремел на хорах, шампанское рекой… Кабинеты переполнены. Номера свиданий торговали вовсю! От пяти до двадцати пяти рублей за несколько часов. Кого-кого там не перебывало! И все держалось в секрете; полиция не мешалась в это
дело — еще на начальство там наткнешься!
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения,
днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на
спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
— Хорошо, поедем! — согласилась Мари, и после
спектакля они, в самом
деле, отправились к Донону, где Вихров заказал хороший ужин, потребовал шампанского, заставил Мари выпить его целые два стакана; сам выпил бутылки две.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние
спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый
день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Перед наступлением первой репетиции он беспрестанно ездил ко всем участвующим и долго им толковал, что если уж играть что-либо на благородных
спектаклях, так непременно надо что-нибудь большое и умное, так что все невольно прибодрились и начали думать, что они в самом
деле делают что-то умное и большое; даже председатель казенной палаты не с таким грустным видом сидел и учил роль короля Клавдия; молодежь же стала меньше насмешничать.
— А я сейчас от губернатора, — начал Иларион Ардальоныч, обращаясь снова к Вихрову. — Он поручил мне передать вам, как это назвать… приказание его, предложение, просьбу. Здесь затевается благородный
спектакль, и брат Виссарион почему-то сказал ему, что вы — актер отличный, и губернатор просит вас непременно принять участие в составе его
спектакля, и так как это
дело спешное, то не медля же ехать к madame Пиколовой, которая всем этим
делом орудует.
Сарматов лез из кожи, чтобы угостить набоба любительскими
спектаклями и делал по две репетиции в
день.
На другой
день после второго
спектакля, рано утром, доктор получил записку от Майзеля с приглашением явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «по очень важному
делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не было под руками даже ни одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко, доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
— Альфред Осипыч! а как же
спектакль? Ведь уж все было приготовлено, я из кожи лез, и вдруг… Наташе Шестеркиной нарочно такой костюм заказали, чтобы плечи были как на ладони. Ей-богу!.. Да что же это такое в самом
деле?..
Так как при этом он всегда умел придать
спектаклю интерес современности, намекая на какое-нибудь всем известное
дело, и так как, кроме того, он был большой знаток судебной процедуры, то немудрено, что в самом скором времени из дома секретаря выбегала кухарка, что-то совала Туркевичу в руку и быстро скрывалась, отбиваясь от любезностей генеральской свиты.
Но наступает время, когда и травля начальства и
спектакли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлекательность. Первый курс уже отправляется в отпуск. Юнкера старшего курса, которым осталось
день, два или три до производства, крепко жмут руки своим младшим товарищам, бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлением в училищное звание господ обер-офицеров.
Почти все офицеры батальона, которым со
дня моего поступления щедро давались контрамарки, присутствовали со своими семьями на этом прощальном
спектакле, и меня, рядового их батальона в полковничьем мундире, вызывали почем зря.
15 июля я решил отпраздновать мои именины у нее. Этот
день я не был занят и сказал А.А. Бренко, что на
спектакле не буду.
Последний
спектакль, в котором я участвовал, пятница 29 июля — бенефис Большакова. На другой
день наш эшелон выступал в Турцию.
Прошла неделя со
дня этой встречи. В субботу — тогда по субботам
спектаклей не было — мы репетировали «Царя Бориса», так как приехал В.В. Чарский, который должен был чередоваться с М.И. Писаревым.
Горсткин заранее назначал нам
день и намечал предмет беседы, выбирая темой какой-нибудь прошедший или готовящийся
спектакль, и предлагал нам пользоваться его старинной библиотекой. Для новых изданий я был записан в библиотеке Умнова.
10 мая труппа еще играла в Нижнем, а я с Андреевым-Бурлаком приехал в Казань устраивать уже снятый по телеграмме городской театр. Первый
спектакль был 14 мая, в
день коронации Александра III.
«Но что же? — спрашивает себя Андрей Ефимыч, открывая глаза. — Что же из этого? И антисептика, и Кох, и Пастер, а сущность
дела нисколько не изменилась. Болезненность и смертность все те же. Сумасшедшим устраивают балы и
спектакли, а на волю их все-таки не выпускают. Значит, все вздор и суета, и разницы между лучшею венскою клиникой и моею больницей, в сущности, нет никакой».
— Как живой Петр Ионыч! — кинул кто-то на
спектакле крылатое слово, и на другой
день весь город, так и живущий сплетнями, задыхался от смеха...
После завтрака Петр Платонович проводил меня до подъезда Кружка. С этого
дня началась наша дружба, скоро, впрочем, кончившаяся, так как я на Пасхе уехал на много лет в провинцию, ни разу не побывавши в этот сезон в Малом, потому что был занят все
спектакли, а постом Малый театр закрывался.
Много потом появилось таких «Шкаморд» — устроителей
спектаклей и концертов. Начатое забытой Шкамордой
дело разрослось и сделалось весьма почтенным и солидным.
Играли шесть
дней в неделю; по субботам и накануне больших праздников
спектакли не разрешались.
Через три
дня утром я встретил всю труппу на вокзале, а в воскресенье, при полном сборе, с громадным успехом прошел первый
спектакль.
Через три
дня мне сняли гипс, забинтовали ногу и велели лежать, а еще через три
дня меня транспортировали перед началом
спектакля в оркестр, где устроили мне преудобнейшее сиденье рядом с «турецким барабаном».
Через два
дня, рано утром, проснувшись в Пятигорске, в гостинице, я увидал на стене объявление, что драматической труппой Максимова-Христича открываются
спектакли.
С этого
дня Берг и Рыбаков стали чередоваться в
спектаклях «Бедность не порок».
Дня за три до «Аскольдовой могилы» ставилась в первый раз какая-то обстановочная пьеса, и на утренней репетиции к Васе подошел реквизитор Гольдберг за приказаниями. Вася, только что вернувшись из трактира Абакумыча, был навеселе и, вместе с нужными для
спектакля вещами, шутки ради, выписал двенадцать белых кошек. Перед началом
спектакля явился в режиссерскую Гольдберг.
Девяти лет отец отдал ее в театральную школу, где на драму не обращалось внимания, а главным был балет. Танцевали целый
день, с утра до вечера, и время от времени учениц посылали на
спектакли Большого театра «к воде».
Мария Николаевна дружила только с М. И. Свободиной, изредка в свободные вечера, по субботам, она бывала у нее. Иногда бывали и мы у нее. Я говорю «мы», то есть Свободина, Далматов и я. Редко заходил Казанцев, но, переговорив о театральных
делах, исчезал, а Правдин жил где-то на окраине у знакомого немца, и его видели мы только на
спектаклях и репетициях. Экономный немец, он избегал наших завтраков и ужинов.
Утром на репетиции и вечером на
спектакле я благополучно справился с новым для меня
делом, тем более что все актеры знали свои выхода, — оставалось только следить по книге. Через неделю я справился с «Ревизором». Вася долго меня муштровал...
После
спектакля губернатор пришел на сцену: тут я его и просила за Незнамова; он сказал, что Незнамова следовало бы проучить, но что для меня он готов оставить это
дело без внимания, если оно кончится миром.
На другой
день Спирька не явился. Вечером, когда я вместе с Григорьевым возвратился домой после
спектакля, Спирька спал на диване в своих широчайших шароварах и зеленой рубахе. Под глазом виднелся громадный фонарь, лицо было исцарапано, опухло. Следы страшной оргии были ясно видны на нем.
Дни проводил я в этой тишине, в церковных сумерках, а в длинные вечера играл на бильярде или ходил в театр на галерею в своей новой триковой паре, которую я купил себе на заработанные деньги. У Ажогиных уже начались
спектакли и концерты; декорации писал теперь один Редька. Он рассказывал мне содержание пьес и живых картин, какие ему приходилось видеть у Ажогиных, и я слушал его с завистью. Меня сильно тянуло на репетиции, но идти к Ажогиным я не решался.
Так как она была высока ростом и хорошо сложена, то участие ее в живых картинах считалось обязательным, и когда она изображала какую-нибудь фею или Славу, то лицо ее горело от стыда; но в
спектаклях она не участвовала, а заходила на репетиции только на минутку, по какому-нибудь
делу, и не шла в зал.
В зале на столике, на рояле, на сцене горели свечи, везде по три, и первый
спектакль был назначен на тринадцатое число, и теперь первая репетиция была в понедельник — тяжелый
день.
В духов
день был у Панаевых
спектакль, сошедший великолепно: дуб был раздроблен и сожжен молнией, месяц беспрепятственно выходил из облаков, водопад шумел и пенился, не останавливаясь.
— У нас был также давно затеян другой
спектакль, и все актеры и студенты пламенно желали его исполнения; но
дело длилось, потому что трудно, не по силам нашим было это исполнение.
Я грезил виденными мною
спектаклями и
день и ночь, и так рассеялся, что совершенно не мог заниматься ученьем.
Я думал, что виденный сейчас
спектакль будет единственным предметом разговоров, но я ошибся: солдаты говорили, судя по долетавшим до меня словам, о своих собственных
делах; впрочем, раза два или три речь явственно относилась к театру, и я слышал имя Щепкина с разными эпитетами «хвата, молодца, лихача» и проч.
Не помню, кем именно был затеян в это время
спектакль, который надобно было дать в подмосковном селе Рожествене в
день рождения московского военного генерал-губернатора князя Димитрия Владимировича Голицына.
Летом у нас, то есть в доме Кокошкина, был еще
спектакль, который можно назвать прощальным; он был приготовлен секретно для сестры Кокошкина, Аграфены Федоровны, в
день ее именин, женщины редкой по своей доброте и добродетельной жизни: мы сыграли маленькую комедию Коцебу «Береговое право» и комедию Хмельницкого «Воздушные замки».
Кокошкин, пользуясь сильным авторитетом при театре, устроил нарочно для меня оба
спектакля: ему хотелось, чтоб я видел Мочалова в тех ролях, в которых он хорош безукоризненно, и в самом
деле Мочалов привел меня в изумление и восхищение.
Тальма в слуги тебе не годится: ты был сегодня бог!» — Через несколько
дней после этого
спектакля, когда Шаховской находился еще в упоении от игры Мочалова в роли князя Радугина, приехал в Москву из Петербурга какой-то значительный господин, знаток и любитель театра, давнишний приятель князя Шаховского.
Загоскин не участвовал в
спектакле, но присутствовал на каждой репетиции, ужинал вместе с нами и
разделял наше увлечение.
Я дал слово приехать, если не будет препятствий, именно на первый
спектакль, который назначался на 22 июля, в
день именин его дочери, [В этот год мне не удалось исполнить мое обещание.