Неточные совпадения
«Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?» Ни на чем он не мог остановиться. Всё это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. Он встал
с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так сходят
с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы не было стыдно»,
добавил он медленно.
— В сумасшедший дом и попал, на три месяца, —
добавила его супруга, ласково вложив в протянутую ладонь еще конфету, а оратор продолжал
с великим жаром, все чаще отирая шапкой потное, но не краснеющее лицо...
— Он — в Нижнем, под надзором. Я же
с ним все время переписывался. Замечательный человек Степан, — вдумчиво сказал он, намазывая хлеб маслом. И, помолчав,
добавил...
— Да, это… другой тон!
С этим необходимо бороться. — И, грозя розовым кулачком
с рубином на одном пальце, он
добавил: — Но прежде всего нужно, чтоб Дума не раздражала государя.
— Не заметил я гнева, — виновато ответил Харламов, уже неприкрыто издеваясь, и
добавил: — Просто — забавляются люди
с разрешения начальства.
Он пугливо зашевелился в кресле, наморщил нос, сбросив
с него пенсне, и поспешно
добавил...
— Постарел ты, Самгин, седеешь, и волос редковат, — отметил он и
добавил с дружеским упреком: — Рановато! Хотя время такое, что даже позеленеть можно.
— В беседах
с мужиками о политике, об отрубах, — хмуро
добавил Самгин. Она усмехнулась...
— Демонстрация, — озабоченно сказал адвокат Правдин, здороваясь
с Климом, и, снимая перчатку
с левой руки,
добавил, вздохнув: — Боюсь — будет демонстрация бессилия.
«И для споров
с самим собою», —
добавил Самгин, механически продолжая спор. «Неверно: в Париже интереснее, приятнее жить, чем в Петербурге…»
«Излишне велика, купечески здорова, —
с досадой отмечал Самгин; досаду сменило удовлетворение тем, что он видит недостатки этой женщины. — И платье безвкусно», —
добавил он, говоря: — Ты отлично вооружилась для побед над французами.
— Это — для Робинзона, —
с сожалением сказал он и
с надеждой
добавил: — Но и у него не пройдет.
Лидия вздрогнула и, наморщив лоб, почти
с отвращением
добавила...
Самгин кивнул головой, сочувствуя тяжести усилий,
с которыми произносил слова заика, а тот, распустив розовые губы,
с улыбкой
добавил...
— Умный парень, — сказал Кутузов как будто
с сожалением и, вздохнув,
добавил...
— Он замолчал, вздохнул и, размахнув бороду обеими руками, точно желая снять ее
с лица,
добавил: — Вообще интерес для жизни — имеется.
— Старенькая, —
добавил Кутузов и встал. — Н-ну-с, мне пора идти.
— Это личный вопрос тысяч, —
добавил он, дергая правым плечом, а затем вскочил и, опираясь обеими руками на стол, наклонясь к Самгину, стал говорить вполголоса, как бы сообщая тайну: — Тысячи интеллигентов схвачены за горло необходимостью быстро решить именно это:
с хозяевами или
с рабочими?
— Подумайте, — он говорит со мною на вы! — вскричала она. — Это чего-нибудь стоит. Ах, — вот как? Ты видел моего жениха? Уморительный, не правда ли? — И, щелкнув пальцами, вкусно
добавила: — Умница! Косой, ревнючий. Забавно
с ним — до сотрясения мозгов.
— Как же! К нынешнему дню и фрак нарочно заказывал. Ведь сегодня первое мая:
с Горюновым едем в Екатерингоф. Ах! Вы не знаете! Горюнова Мишу произвели — вот мы сегодня и отличаемся, — в восторге
добавил Волков.
— Как можно! —
с испугом сказал Леонтий, выхватывая письмо и пряча его опять в ящик. — Ведь это единственные ее строки ко мне, других у меня нет… Это одно только и осталось у меня на память от нее… —
добавил он, глотая слезы.
— Пять тысяч рублей ассигнациями мой дед заплатил в приданое моей родительнице. Это хранилось до сих пор в моей вотчине, в спальне покойницы. Я в прошедшем месяце под секретом велел доставить сюда; на руках несли полтораста верст; шесть человек попеременно, чтоб не разбилось. Я только новую кисею велел сделать, а кружева — тоже старинные: изволите видеть — пожелтели. Это очень ценится дамами, тогда как… —
добавил он
с усмешкой, — в наших глазах не имеет никакой цены.
— Что ж, это не правда? —
добавил Райский, — скажите по совести! Я согласен
с вами, что я принадлежу к числу тех художников, которых вы назвали… как?
— Вот как! особенно в грозу, и
с его лошадьми! — насмешливо
добавил Райский. — И весело
с ним?
— Мне
с того имения присылают деньги: тысячи две серебром — и довольно. Да я работать стану, —
добавил он, — рисовать, писать… Вот собираюсь за границу пожить: для этого то имение заложу или продам…
— Что
с ним? — спросил Райский, глядя вслед Марку, — не отвечал ни слова и как бросился! Да и ты испугалась: не он ли уж это там стреляет!.. Я видал его там
с ружьем… —
добавил он, шутя.
Меня даже зло взяло. Я не знал, как быть. «Надо послать к одному старику, — посоветовали мне, — он, бывало, принашивал меха в лавки, да вот что-то не видать…» — «Нет, не извольте посылать», — сказал другой. «Отчего же, если у него есть? я пошлю». — «Нет, он теперь употребляет…» — «Что употребляет?» — «Да, вино-с. Дрянной старичишка! А нынче и отемнел совсем». — «Отемнел?» — повторил я. «Ослеп», —
добавил он.
— Нужно еще сначала спросить Сергея Александрыча, возьмет ли он тебя
с собой, —
добавила Верочка, гремя чайной ложкой.
На Дальнем Востоке среди моряков я нашел доброжелателей и друзей. В 1906 году они устроили для меня на берегу моря питательные базы и на каждый пункт, кроме моих ящиков,
добавили от себя еще по ящику
с красным вином, консервами, галетами, бисквитами и т.д.
Я
с удивлением смотрел на детскую беспечность,
с которой старый жандарм мне рассказывал эту историю. И он, как будто догадавшись или подумав в первый раз о ней,
добавил, успокаивая меня и примиряясь
с совестью...
— Разумеется, —
добавляла Вера Артамоновна, — да вот что связало по рукам и ногам, — и она указывала спичками чулка на меня. — Взять
с собой — куда? к чему? — покинуть здесь одного,
с нашими порядками, это и вчуже жаль!
Конечно, он не называл нас по имени, — их
добавляли чтецы, носившие
с восхищением из залы в залу донос в стихах.
— Заметьте, —
добавил я, — что в Стансфильде тори и их сообщники преследуют не только революцию, которую они смешивают
с Маццини, не только министерство Палмерстона, но, сверх того, человека, своим личным достоинством, своим трудом, умом достигнувшего в довольно молодых летах места лорда в адмиралтействе, человека без рода и связей в аристократии.
— Разумеется… ну, а так как место зависит от меня и вам, вероятно, все равно, в который из этих городов я вас назначу, то я вам дам первую ваканцию советника губернского правления, то есть высшее место, которое вы по чину можете иметь. Шейте себе мундир
с шитым воротником, —
добавил он шутя.
Пробывши в безвестной отлучке три года, он воротился домой. Предсказание отца сбылось: беглец принес в пользу церкви около трехсот рублей. Это всех обрадовало и даже отчасти примирило
с ним матушку. Все равно не минешь новый колокол покупать, и, если недостанет церковных денег, придется своих собственных
добавлять, так вот Сатиров-то сбор и пригодится…
Много лет спустя Пастухов, по секрету, на рыбной ловле, рассказал мне об этом факте, а потом подтвердил его мне известный в свое время картежник Н. В. Попов, близко знавший почти всех членов шайки «червонных валетов»,
с которыми якшался, и
добавил ряд подробностей, неизвестных даже Пастухову.
— А ты всем скажи: отец, мол, родной виноват, —
добавил Михей Зотыч
с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил… Ну, и будешь прав, да еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели
с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.
— Разговаривать более нечего; господин Розанов враг наш и человек, достойный всякого презрения. Господин Розанов! —
добавил он, обратясь к нему, — вы человек,
с которым мы отныне не желаем иметь ничего общего.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать
с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, —
добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Из разных мест, братец; здравствуйте, Полина Петровна, —
добавил он, снимая свой неизменный блин
с голубым околышем, и сейчас же продолжал: — взопрел, братец, как лошадь; такой узлище тяжелый, чтоб его черт взял совсем.
Sous-lieutenant достал из кармана четвертушку бумаги и прочел приговор, по которому пастор Губерт Райнер за возмутительное неповиновение был осужден на расстреляние, — «а в пример прочим, —
добавил sous-lieutenant своим французско-страсбургским наречием, —
с этим горным козлом мы расстреляем и его козленка. Капрал! привяжите их к столбу».
— А если не станете поднимать платков, так не будете бросать, что ли? — весело отвечала Ступина. — Хороши вы все, господа, пока не наигрались женщиной! А там и
с глаз долой, по первому капризу. — Нет, уж кланяйтесь же по крайней мере; хоть платки поднимайте, —
добавила она, рассмеявшись, — больше
с вас взять нечего.
— Как его остановить? Я уж пробовала это, —
добавила, помолчав, Лиза. — Человек без воли и характера: ничего
с ним не сделаешь.
— А наши личные отношения
с вами, monsieur Белоярцев, —
добавила она, — пусть останутся прежние: нам
с вами говорить не о чем.
— Егор Николаевич, мы еще
с Лизой квартирку нашли, — произнесла, входя в шляпке, Ольга Сергеевна и, увидев Розанова, тотчас
добавила: — Ах, Дмитрий Петрович! Вот сюрприз-то! Ну, как вы? что
с вами?
— Хорошо-с, — сказал Вязмитинов, — теперь пора в классы, —
добавил он, взглянув на часы.
— Да ведь как всегда: не разбудишь ее. Побуди поди, красавица моя, —
добавила старуха, размещая по тарантасу подушки и узелки
с узелочками.
— Что будет через эти два дня… Боже мой!.. А я вас познакомлю
с одной замечательной девушкой. В ней виден положительный талант и чувство, —
добавила маркиза, вставая и впадая в свою обычную колею.
— Богато, одно слово богато; честь мужу сему. Мне эти все штучки исправно доставляют, —
добавил он
с значительной улыбкой. — Приятель есть военный офицер, шкипером в морской флотилии служит: все через него имеем.
— И
с ветром, —
добавляли другие.