Неточные совпадения
Верные ликовали, а причетники, в течение многих
лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи барана и мало того что съели его всего, не пощадив даже копыт, но
долгое время скребли ножом стол, на котором лежало мясо, и с жадностью ели стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой
год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем
году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем
дольше они там лежали.
Дарья же Александровна считала переезд в деревню на
лето необходимым для детей, в особенности для девочки, которая не могла поправиться после скарлатины, и наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких
долгов дровлнику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее.
Кроме Облонских со всеми детьми и гувернанткой, в это
лето гостила у Левиных еще старая княгиня, считавшая своим
долгом следить за неопытною дочерью, находившеюся в таком положении.
Даже и расчет, что при таких расходах невозможно будет прожить весь
год без
долга, — и этот расчет уже не имел никакого значения.
В то время как старший брат женился, имея кучу
долгов, на княжне Варе Чирковой, дочери декабриста безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь доход с имений отца, выговорив себе только 25 000 в
год.
— А сказать ли вам на это, Петр Петрович, что чрез два
года будете опять кругом в
долгах, как в шнурках?
Проходит после того десять
лет — мудрец все еще держится на свете, еще больше прежнего кругом в
долгах и так же задает обед, и все думают, что он последний, и все уверены, что завтра же потащут хозяина в тюрьму.
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время
годаНе думали о нас они…
Итак, дай Бог им
долги дни!
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С
летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать
лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других
долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.
Поедет ли домой: и дома
Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей:
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья,
Пониже подписи других,
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы
долгий след,
Всё тот же после многих
лет.
Я имею значительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и выкупить из
долгов, восемь
лет назад, послужила ему еще и в другом отношении: единственно ее старанием и жертвами затушено было, в самом начале, уголовное дело, с примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но
год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной
долгу.
В Дрездене, на Брюлевской террасе, между двумя и четырьмя часами, в самое фешенебельное время для прогулки, вы можете встретить человека
лет около пятидесяти, уже совсем седого и как бы страдающего подагрой, но еще красивого, изящно одетого и с тем особенным отпечатком, который дается человеку одним лишь
долгим пребыванием в высших слоях общества.
— По пьяному делу. Воюем, а? — спросил он, взмахнув стриженой, ежовой головой. — Кошмар! В 12-м
году Ванновский говорил, что армия находится в положении бедственном: обмундирование плохое, и его недостаточно, ружья устарели, пушек — мало, пулеметов — нет, кормят солдат подрядчики, и — скверно, денег на улучшение продовольствия — не имеется, кредиты — запаздывают, полки — в
долгах. И при всем этом — втюрились в драку ради защиты Франции от второго разгрома немцами.
Между тем он учился, как и другие, как все, то есть до пятнадцати
лет в пансионе; потом старики Обломовы, после
долгой борьбы, решились послать Илюшу в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца.
Заложить деревню? Разве это не тот же
долг, только неумолимый, неотсрочимый? Плати каждый
год — пожалуй, на прожиток не останется.
—
Долг, — повторила она настойчиво, — за отданные друг другу лучшие
годы счастья платить взаимно остальную жизнь…
Потом Версилов и это бросил и опять уехал за границу, и уже на
долгий срок, на несколько
лет.
Там хороша ли эта честь и верен ли
долг — это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести
лет все ничего не выходит.
Да еще сын Вандика, мальчик
лет шести, которого он взял так, прокататься,
долгом считал высовывать голову во все отверстия, сделанные в покрышке экипажа для воздуха, и в одно из них высунулся так неосторожно, что выпал вон, и прямо носом.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший бородой в 15
лет и с тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая
долги, компрометировал отца.
Я надеялся, что когда заводы будут под казенной опекой, — они если не поправятся, то не будут приносить дефицита, а между тем Масман в один
год нахлопал на заводы новый миллионный
долг.
Но прежде чем можно будет приступить к выполнению этих планов, необходимо очистить заводы от государственного
долга, что займет, может быть, период времени
лет в десять.
Когда мачеха вышла за Холостова, он в три
года промотал все оставшиеся деньги, заложил прииски, сделал миллионный
долг и совсем уронил заводы.
— Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и все пойдет как по нотам… Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить государственный
долг по заводам в известное число
лет. Но он этого не захотел сам…
Дела на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и
лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время
долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
— Бог сжалился надо мной и зовет к себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких
лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобызать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится…
долг исполнил…
Во вторую половину ночи все небо покрылось тучами. От Дерсу я научился распознавать погоду и приблизительно мог сказать, что предвещают тучи в это время
года: тонкие слоистые облака во время штиля, если они лежат полосами на небе, указывают на ветер, и чем
дольше стоит такая тишь, тем сильнее будет ветер.
Лето здесь сырое и прохладное, осень
долгая и теплая, зима сухая, холодная, а весна поздняя.
Тазы на Такеме те же, что и в Южно-Уссурийском крае, только менее подвергшиеся влиянию китайцев. Жили они в фанзах, умели делать лодки и лыжи,
летом занимались земледелием, а зимой соболеванием. Говорили они по-китайски, а по-удэгейски знали только счет да отдельные слова. Китайцы на Такеме были полными хозяевами реки; туземцы забиты и, как везде, находились в неоплатных
долгах.
То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не
долгий говор
лета, не робкое и холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня.
Он почитал за грех продавать хлеб — Божий дар, и в 40-м
году, во время общего голода и страшной дороговизны, роздал окрестным помещикам и мужикам весь свой запас; они ему на следующий
год с благодарностью взнесли свой
долг натурой.
В озеро
Долгое с севера впадает маленькая безымянная речка, протекающая по болотистой долине. Здесь тропа становится весьма мокрой и вязкой. Местами при ходьбе ощущается колебание почвы. Вероятно, в дождливое время
года путь этот труднопроходим.
Так бедствовали мы и пробивались с
год времени. Химик прислал десять тысяч ассигнациями, из них больше шести надобно было отдать
долгу, остальные сделали большую помощь. Наконец и отцу моему надоело брать нас, как крепость, голодом, он, не прибавляя к окладу, стал присылать денежные подарки, несмотря на то что я ни разу не заикнулся о деньгах после его знаменитого distinguo! [различаю, провожу различие (лат.).]
Вскоре к нему присоединился пожилых
лет черноватенький господин, весь в черном и весь до невозможности застегнутый с тем особенным видом помешательства, которое дает людям близкое знакомство с небом и натянутая религиозная экзальтация, делающаяся натуральной от
долгого употребления.
Отец мой провел
лет двенадцать за границей, брат его — еще
дольше; они хотели устроить какую-то жизнь на иностранный манер без больших трат и с сохранением всех русских удобств. Жизнь не устроивалась, оттого ли, что они не умели сладить, оттого ли, что помещичья натура брала верх над иностранными привычками? Хозяйство было общее, именье нераздельное, огромная дворня заселяла нижний этаж, все условия беспорядка, стало быть, были налицо.
Он в продолжение нескольких
лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки ходил и ходил пешком от Красных ворот в Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом совсем не смешно. Одинокий, холостой старик, после
долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье с постели, оставляя его без всякого ухода.
— Даже и
летом, — подтверждает отец, — ежели
долгое время ненастье стоит, тоже становится холоднее. Иногда и в июле зарядит дождь, так хоть ваточный сюртук надевай.
И действительно, оно наступило, когда мальчикам минуло шесть
лет. Можно было бы, конечно, и повременить, но Марья Маревна была нетерпелива и, не откладывая дела в
долгий ящик, сама начала учить детей грамоте.
Не знаю, жива ли она теперь, но после смерти мужа она
долгое время каждое
лето появлялась в Отраде в сопровождении француза с крутыми бедрами и дугообразными, словно писаными бровями.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на
долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в
год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Долгие вечера, до трех часов ночи, я проводил в зиму 1905
года в разговорах с З.Н. Гиппиус.
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре
года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в
долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут…
Собирались здесь
года два, а потом все разбрелись, а Василий Яковлевич продолжал торговать, и к нему всякий из вышесказанных, бывая в Москве, считал своим
долгом зайти, а иногда и перехватить деньжонок на дорогу.
Выли и «вечные ляпинцы». Были три художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать
лет жили в «Ляпинке» и оставались в ней
долгое время уже по выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай живут, а то пропадут на Хитровке.
Василий Голицын, фаворит царевны Софьи, образованнейший человек своего века, выстроил эти палаты в 1686
году и принимал в них знатных иностранцев, считавших своим
долгом посетить это, как писали за границей, «восьмое чудо» света.
В письме к П. В. Нащокину А. С. Пушкин 20 января 1835
года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный мой мужик… Денег он мне принес довольно, но как около двух
лет жил я в
долг, то ничего и не остается у меня за пазухой и все идет на расплату».
Впрочем, Галактион почти не жил дома, а все разъезжал по делам банка и делам Стабровского. Прохоров не хотел сдаваться и вел отчаянную борьбу. Стороны зашли уже слишком далеко, чтобы помириться на пустяках. Стабровский с каждым
годом развивал свои операции все шире и начинал теснить конкурента уже на его территории. Весь вопрос сводился только на то, которая сторона выдержит
дольше. О пощаде не могло быть и речи.
А в прошлом
году, когда дачу продали за
долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться…