Неточные совпадения
— Я тут еще беды не вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне
домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради
Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
— Да, конечно. Она даже ревнует меня к моим грекам и римлянам. Она их терпеть не может, а живых людей любит! — добродушно смеясь, заключил Козлов. — Эти женщины, право, одни и те же во все времена, — продолжал он. — Вон у римских матрон, даже у жен кесарей, консулов патрициев — всегда хвост целый… Мне —
Бог с ней: мне не до нее, это
домашнее дело! У меня есть занятие. Заботлива, верна — и я иногда, признаюсь, — шепотом прибавил он, — изменяю ей, забываю, есть ли она в доме, нет ли…
—
Бог не дает, не судьба! Только стала оправляться она, и я было отдохнула от
домашнего горя, пока оно крылось за стенами, а теперь перешло и за стены…
— Так, так, сынок… Это точно, неволи нет. А я-то вот по уезду шатаюсь, так все вижу: которые были запасы, все на базар свезены. Все теперь на деньги пошло, а деньги пошли в кабак, да на самовары, да на ситцы, да на трень-брень… Какая тут неволя?
Бога за вас благодарят мужички… Прежде-то все свое
домашнее было, а теперь все с рынка везут. Главное, хлебушко всем мешает… Ох, горе душам нашим!
Глаза у ней были пришиты к лицу невидимыми ниточками, легко выкатываясь из костлявых ям, они двигались очень ловко, всё видя, всё замечая, поднимаясь к потолку, когда она говорила о
боге, опускаясь на щеки, если речь шла о
домашнем.
В нашем краю ничего нет особенно любопытного. Слава
богу, старики кой-как держатся. Евгений вместе со мной дружески вам жмет руку. Поклонитесь нашим, [В Красноярске, где служил Казимирский, жили тогда декабристы В. Л. Давыдов, М. Ф. Митьков, М. М. Спиридов.] скажите наш привет вашим
домашним.
Я точно это время часто имел вести о тебе от моих
домашних. Знаю твой подвиг храбрости, или по крайней мере нетрусости, что иногда все равно. Мне Annette описывала пожар и твое присутствие духа среди этой тревоги, а как раз всякого другого озадачила бы в твоем положении одинаково тогда с малютками. Хвала
богу, но и тебе спасибо! Я просил Annette тебя расцеловать.
Бог знает, что еще мы сделаем; во всяком случае заставить наших почтенных членов рассуждать об этом, отрывать их для того только, чтобы они, проникнувшись пророческим духом, изрекли каждый, по мере сил своих, прорицания по поводу наших
домашних; дрязг; — желать этого, по-моему, очень безрассудно.
Когда мы воротились в город, моя мать, видя, что я стал немножко покрепче, и сообразя, что я уже с неделю не принимал обыкновенных микстур и порошков, помолилась
богу и решилась оставить уфимских докторов, а принялась лечить меня по
домашнему лечебнику Бухана.
Гораздо проще — упразднить поповского
бога совсем, а для
домашнего обихода декретировать
бога лаицизированного (без знаков отличия).
Иные, пригорюнившись и опершись щекой на руку, сидели на каменной ступеньке придела и по временам испускали громкие и тяжкие вздохи,
бог знает, о грехах ли своих, или о
домашних делах.
— Простил — это не то слово, Верочка. Первое время был как бешеный. Если бы тогда увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу отошло и отошло, и ничего не осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил
Бог от лишнего пролития крови. И кроме того, избежал я общей участи большинства мужей. Что бы я был такое, если бы не этот мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потатчик, укрыватель, дойная корова, ширма, какая-то
домашняя необходимая вещь… Нет! Все к лучшему, Верочка.
Результаты, однако, скоро показали, что лепта, добываемая Софьею Карловною через обтягивание материей всяких, дождевых и летних, зонтиков, совсем и не была даже такою ничтожною лептою, чтобы ее не было заметно в
домашней корване; а главное-то дело, что лепта эта, как грош евангельской вдовицы, клалась весело и усердно, и не только радовала Иогана-Христиана Норка при его счастливой жизни, но даже помогала ему и умереть спокойно, с упованием на
бога и с надеждой на Софью Карловну.
— И благо, Настя. Будем жить чем
бог пошлет; будем друг друга покоить. Спасибо, что домашние-то не требуют, — отвечал Крылушкин.
— Просит у меня… да вы, пожалуйста, никому не говорите… просит, дай ему удостоверение в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны знать
домашнюю жизнь помещиков! А я…
бог их знает, что у них там такое!.. Она мне ничего не сделала.
Такая горничная, сидя за работой в задней комнате порядочного дома, подобна крокодилу на дне светлого американского колодца… такая горничная, как сальное пятно, проглядывающее сквозь свежие узоры перекрашенного платья — приводит ум в печальное сомнение насчет
домашнего образа жизни господ… о, любезные друзья, не дай
бог вам влюбиться в девушку, у которой такая горничная, если вы разделяете мои мнения, — то очарование ваше погибло навеки.
— Я теперь совсем обумился, Флегон Флегоныч, — уверял Спирька, все еще находившийся под
домашним арестом. — Пусти хоть дохнуть разик с нашими причинными… Ей-богу, ни в одном глазу.
Буде же (чего боже сохрани) Михайле Степановичу это неугодно, то он с прискорбием должен будет сему делу дать гласность и просить защиты у недремлющего закона и у высоких особ,
богом и монархом поставленных невинным в защиту и сильным в обуздание; в подкрепление же просьбы, сверх свидетельства
домашних, он с душевным прискорбием приведет разные документы, собственною Михаила Степановича рукою писанные.
— Это дела-с собственные мои,
домашние, так как я получил от господина моего письмо, с большими к себе и жене моей выговорами, — за что и про что, не знаю; только и сказано, чтоб я сейчас же исполнил какое от вас будет приказание. Разрешите, сударь,
бога ради, как и что такое? Я одним мнением измучился пуще
бог знает чего.
— Я скажу одно, — поднялся маленький математик, — пощадите, господа, молодого человека!.. Если у вас есть в сердце хоть капелька человеческой крови — пощадите его! Он виноват — не спорю. Ну, выдержите его в карцере, сколько вам будет угодно; ну, лишите его
домашних отпусков до конца курса; ну, постарайтесь представить пред собранием товарищей весь позор, всю глупость его проступка; но только,
Бога ради, не выгоняйте его!
— До его череды время еще довольно, — молвил Герасим. —
Бог даст, и для Харламушки что-нибудь придумаем… Смотри ж у меня, братан, головы не вешай,
домашних не печаль.
— Славу
Богу, и Ермолай Васильич и все его
домашние здравствуют и вам кланяться наказывали, — отвечал Семен Петрович. — А так как довелось мне по хозяйскому делу в Москву ехать, так Ермолай Васильич и заблагорассудил, чтоб я теперь же заехал к вам в Комаров с ежегодным подаянием, какое каждый раз от него посылается.
— А вот и икорка с балычком, вот и водочка целительная, — сказал Василий Петрович. — Милости просим, Никита Федорыч. Не обессудьте на угощенье — не
домашнее дело, что хозяин дал, то и
Бог послал. А ты, любезный, постой-погоди, — прибавил он, обращаясь к любимовцу.
(Это бог-то указал, говорящий так ясно и определенно: «враги человеку
домашние его».)
Что касается до Горданова, Подозерова и Висленева, то о них вспомнили только на другой день и, ввиду болезненного состояния Горданова и Подозерова, подчинили их
домашнему аресту в их собственных квартирах; когда же пришли к Висленеву с тем, чтобы пригласить его переехать на гауптвахту, то нашли в его комнате только обрывки газетных листов, которыми Иосаф Платонович обертывал вещи; сам же он еще вчера вечером уехал
бог весть куда.
— Слава
богу! Я дома наконец… Отдохну душой здесь… у
домашнего очага, около жены… Моя Маша — единственный человек, который может понять меня, искренно посочувствовать…
«Так и так, ваше высокоблагородие, по
домашним обстоятельствам не могу служить. Отпустите,
богом молю!» — «Не имею права. Нет законных причин для увольнения. Ты, во-первых, не болен и, во-вторых, нет опорачивающих обстоятельств. Ты должен служить».
— Где уж! Дай
Бог со своей-то
домашней политикой справиться.
— Кланяйся же ему, — говорила старуха, укутывая дочь. — Скажи, чтоб не очень-то по своим судам… И отдохнуть надо. Пускай, когда на улицу выходит, шею кутает: погода — спаси
бог! Да возьми ему туда цыпленка;
домашнее, хоть и холодное, а всё же лучше, чем в трактире.
«Ведь времени-то прошло со дня его заведывания всего ничего… Эдак он годика в два и себя, и меня бы в трубу выпустил… А теперь не беда… Пополню кассу из его денег… сто двадцать тысяч, значит, вычту, а остальные пусть получает, а затем вот
Бог, а вот порог… На
домашнего вора не напасешься…»