Неточные совпадения
Масса, с тайными вздохами ломавшая
дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в воде. Казалось, что
рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.
Рабочих подрядил, под
домом рылся, рылся,
Ни денег, ни забот нимало не берёг...
— Ведьма, на пятой минуте знакомства, строго спросила меня: «Что не делаете революцию, чего ждете?» И похвасталась, что муж у нее только в прошлом году вернулся из ссылки за седьмой год, прожил
дома четыре месяца и скончался в одночасье, хоронила его большая тысяча
рабочего народа.
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками, кричал в окна
домов, на
рабочих, на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Но Калитин и Мокеев ушли со двора. Самгин пошел в
дом, ощущая противный запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в день похода
рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу
рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна
дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Сначала — мальчиком при
доме, потом — в конторе сидел, писал; потом — рассердился крестный на меня, разжаловал в
рабочие, три года с лишком кожи квасил я.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о
рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о том, как старичок стучал камнем в стену
дома, где жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
Какой-то
рабочий сказал: «А дома-то не больно казисты».
Варвара по вечерам редко бывала
дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя
дома даже в своей
рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим
домом он признал комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла окна, с четырехэтажного
дома убирали клетки лесов однообразно коренастые
рабочие в синих блузах, в смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
А тут раздался со двора в пять голосов: «Картофеля! Песку, песку не надо ли! Уголья! Уголья!.. Пожертвуйте, милосердные господа, на построение храма господня!» А из соседнего, вновь строящегося
дома раздавался стук топоров, крик
рабочих.
— Или хоша в
рабочий дом — на всю жисть… — говорил Савелий, не отставая от него.
Но ему нравилась эта жизнь, и он не покидал ее.
Дома он читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной части, держал сведущего немца, специалиста по лесному хозяйству, но не отдавался ему в опеку, требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью своих и нанятых
рабочих. В свободное время он любил читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных углов.
Действительно,
дом строился огромный и в каком-то сложном, необыкновенном стиле. Прочные леса из больших сосновых бревен, схваченные железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой. По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью
рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
Действительно, Екатерина Маслова находилась там. Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места
дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами,
рабочими, курсистками и фельдшерицами.
Сотни
рабочих с утра до ночи суетились по
дому, как муравьи, наполняя старые приваловские стены веселым трудовым шумом.
Со времени Возрождения талант становится до некоторой степени охраной: ни Спинозу, ни Лессинга не сажали в темную комнату, не ставили в угол; таких людей иногда преследуют и убивают, но не унижают мелочами, их посылают на эшафот, но не в
рабочий дом.
Правительство, ревниво отталкивающее от себя всякое подозрение во вмешательстве, дозволяющее ежедневно умирать людям с голоду — боясь ограничить самоуправление
рабочих домов, позволяющее морить на работе и кретинизировать целые населения, — вдруг делается больничной сиделкой, дядькой.
Точка зрения фабрик и
рабочих домов вряд ли идет сюда.
По праздникам (а в будни только по ночам) мужики и бабы вольны управляться у себя, а затем, пока тягловые
рабочие томятся на барщине, мальчики и девочки работают
дома легкую работу: сушат сено, вяжут снопы и проч.
Он требует, чтоб мужичок выходил на барщину в чистой рубашке, чтоб
дома у него было все как следует, и хлеба доставало до нового, чтоб и
рабочий скот, и инструмент были исправные, чтоб он, по крайней мере, через каждые две недели посещал храм Божий (приход за четыре версты) и смотрел бы весело.
Когда нужно было хлопотать о членах Союза писателей, освобождать их из тюрьмы или охранять от грозящего выселения из квартир, то обыкновенно меня просили ездить для этого к Каменеву, в помещение московского Совета
рабочих депутатов, бывший
дом московского генерал-губернатора.
В конце девяностых годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от
дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы толпу студентов и
рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор.
Около двухсот
рабочих вывели окруженными конвоем и повели в Гнездниковский переулок, где находились охранное отделение и ворота в огромный двор
дома градоначальника.
Около четырех часов дня в сопровождении полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные, с забинтованными головами, а за ними стали приходить еще и еще
рабочие и рассказывали, что во время пути под конвоем и во дворе
дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
Это было первое революционное выступление
рабочих и первая ружейная перестрелка в центре столицы, да еще рядом с генерал-губернаторским
домом!
Отдельно стояла контора,
дом самого Прохорова, квартиры для служащих и простые избушки для
рабочих.
Приставанья и темные намеки писаря все-таки встревожили Харитона Артемьича, и он вечерком отправился к старичку нотариусу Меридианову, с которым водил дела. Всю дорогу старик сердился и ругал проклятого писаря. Нотариус был
дома и принял гостя в своем
рабочем кабинете.
Движение на улицах здесь гораздо значительнее, чем в наших уездных городах, и это легко объяснить приготовлениями к встрече начальника края, главным же образом — преобладанием в здешнем населении
рабочего возраста, который большую часть дня проводит вне
дома.
Вот загудел и свисток на фабрике. Под окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики
рабочие — все торопились по
домам, чтобы поскорее попасть в баню. Вот и зять Прокопий пришел.
Господский
дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком.
Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Он ночевал на воскресенье
дома, а затем в воскресенье же вечером уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все работы пускать в ход на целую неделю, а
рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как на промыслах называли понедельник.
Если что разделяло
рабочую массу, так вынесенная еще из
домов рознь.
В партии Кишкина находился и Яша Малый, но он и здесь был таким же безответным, как у себя
дома. Простые
рабочие его в грош не ставили, а Кишкин относился свысока. Матюшка дружил только со старым Туркой да со своими фотьянскими. У них были и свои разговоры. Соберутся около огонька своей артелькой и толкуют.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с
рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского
дома остался на своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском
доме не оставит.
В восемь часов утра начинался день в этом
доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее
рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти целые дни Женни.
У нас в
доме была огромная зала, из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила
рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его вещи: письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч.
Старого постоялого двора уже не было, на месте его возвышался полукаменный, двухэтажный
дом, в верхнем этаже которого помещался сам хозяин, а внизу — его многочисленные приказчики и
рабочие.
Но ни около служб, ни около
дома никого не было видно: по случаю
рабочей поры всякий был около своего дела.
Девушка совершенно разумно рассуждала с
рабочими, которые не выходили из господского
дома.
— М-r Половинкин, — обратилась m-me Майзель к parvenu, — будьте настолько добры, сходите за моей
рабочей корзинкой. Я ее оставила
дома…
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к
домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя
рабочего народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
Каждый день над
рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых
домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы.
— Как же
дома, все
рабочие показывают, что тебя не было.
И потому он стал подозревать своих и, разузнав у
рабочих, кто не ночевал в эту ночь
дома, узнал, что не ночевал Прошка Николаев — молодой малый, только что пришедший из военной службы солдат, красивый, ловкий малый, которого Петр Николаич брал для выездов вместо кучера.
С какими глазами предстанет тогда, по возвращении в
дом свой,"зрелых лет"человек, который, понадеявшись на поднявшийся курс"благополучия", побывал на сходах
рабочих в цирке Фернандо 50 да, пожалуй, еще съездил с этою целью в Марсель на
рабочий конгресс?
— В чем тут извиняться? Ты очень хорошо сделал. Матушка твоя бот знает что выдумала. Как бы ты ко мне приехал, не знавши, можно ли у меня остановиться, или нет? Квартира у меня, как видишь, холостая, для одного: зала, гостиная, столовая, кабинет, еще
рабочий кабинет, гардеробная да туалетная — лишней комнаты нет. Я бы стеснил тебя, а ты меня… А я нашел для тебя здесь же в
доме квартиру…
Как бы там ни было, но
рабочие пришли наконец всею толпою на площадку пред губернаторским
домом и выстроились чинно и молча.
Но все-таки в овраге, среди прачек, в кухнях у денщиков, в подвале у рабочих-землекопов было несравнимо интереснее, чем
дома, где застывшее однообразие речей, понятий, событий вызывало только тяжкую и злую скуку. Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну; они говорили о грехах, о смерти, очень боялись ее, они толклись, как зерна вокруг жернова, всегда ожидая, что вот он раздавит их.