Неточные совпадения
Ужасный крик не умолкал, он сделался еще ужаснее и, как бы дойдя
до последнего предела
ужаса, вдруг затих.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще
до Болгарских
ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Утром страшный кошмар, несколько раз повторявшийся ей в сновидениях еще
до связи с Вронским, представился ей опять и разбудил ее. Старичок с взлохмаченной бородой что-то делал, нагнувшись над железом, приговаривая бессмысленные французские слова, и она, как и всегда при этом кошмаре (что и составляло его
ужас), чувствовала, что мужичок этот не обращает на нее внимания, но делает это какое-то страшное дело в железе над нею. И она проснулась в холодном поту.
Еще более он был во глубине души несогласен с тем, что ей нет дела
до той женщины, которая с братом, и он с
ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях.
И сколько раз уже наведенные нисходившим с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться
до пропасти, чтобы потом с
ужасом спросить друг друга: где выход, где дорога?
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я
до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще
до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в
ужас бросило…
Он был болен уже давно; но не
ужасы каторжной жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему было
до всех этих мук и истязаний!
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот
ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не лежал еще в настоящей горячке, то, может быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и в сознании, но как-то искусственно,
до времени.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня с таким
ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего!
До свадьбы заживет.
«Вот — именно, разгримировался
до полной обнаженности своей тайны, своего анархического существа. И отсюда, из его ненависти к власти, —
ужас, в котором он показывает царей».
— Если б ты видел, какой это
ужас, когда миллионы селедок идут сплошною, слепою массой метать икру! Это
до того глупо, что даже страшно.
Но думалось с великим усилием, мысли мешали слушать эту напряженную тишину, в которой хитро сгущен и спрятан весь рев и вой ужасного дня, все его слова, крики, стоны, — тишину, в которой скрыта злая готовность повторить все
ужасы, чтоб напугать человека
до безумия.
— И все вообще, такой
ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела?
До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
— Думаю поехать за границу, пожить там
до весны, полечиться и вообще привести себя в порядок. Я верю, что Дума создаст широкие возможности культурной работы. Не повысив уровня культуры народа, мы будем бесплодно тратить интеллектуальные силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все
ужасы, я благодарю его.
Клим открыл в доме даже целую комнату, почти
до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей, былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как будто все эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали в комнату, испуганные, может быть, пожаром; в
ужасе они нагромоздились одна на другую, ломаясь, разбиваясь, переломали друг друга и умерли. Было грустно смотреть на этот хаос, было жалко изломанных вещей.
— У них — черт знает что! Все, вдруг —
до того распоясались, одичали —
ужас! Тебе известно, что я не сентиментальна, и эта… эта…
Она обратила на него взгляд, полный
ужаса. У ней оставался всего полтинник, а
до первого числа, когда братец выдает деньги, осталось еще десять дней. В долг никто не дает.
— Что это? — почти с
ужасом сказал Илья Ильич. — Одиннадцать часов скоро, а я еще не встал, не умылся
до сих пор? Захар, Захар!
«Я посягал на поцелуй, — с
ужасом думал он, — а ведь это уголовное преступление в кодексе нравственности, и не первое, не маловажное! Еще
до него есть много степеней: пожатие руки, признание, письмо… Это мы всё прошли. Однако ж, — думал он дальше, выпрямляя голову, — мои намерения честны, я…»
— Боже мой!
До чего дошло: ты краснеешь! — с
ужасом сказал он. — Как мы неосторожны! Что выйдет из этого?
Ужас! Она не додумалась
до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
— Другие не хуже! — с
ужасом повторил Илья Ильич. — Вот ты
до чего договорился! Я теперь буду знать, что я для тебя все равно, что «другой»!
Он с
ужасом побежал бы от женщины, если она вдруг прожжет его глазами или сама застонет, упадет к нему на плечо с закрытыми глазами, потом очнется и обовьет руками шею
до удушья… Это фейерверк, взрыв бочонка с порохом; а потом что? Оглушение, ослепление и опаленные волосы!
— К святой, — сказал он. — Но сколько дела —
ужас! С восьми
до двенадцати часов дома, с двенадцати
до пяти в канцелярии, да вечером занимаюсь. От людей отвык совсем!
Райский с
ужасом поглядел на нее, потом мрачно взглянул на Веру, потом опять на нее. А Крицкая, с нежными
до влажности губами, глядела на него молча, впустив в него глубокий взгляд, и от переполнявшего ее экстаза, а также отчасти от жара, оттаяла немного, как конфетка, называемая «помадой».
— Какой
ужас!
До чего вы договорились.
Дворня с
ужасом внимала этому истязанию, вопли дошли
до слуха барыни. Она с тревогой вышла на балкон: тут жертва супружеского гнева предстала перед ней с теми же воплями, жалобами и клятвами, каких был свидетелем Райский.
Вот
до чего я дошла! — с
ужасом сама прошептала она, закинув голову назад в отчаянии, как будто удерживала стон, и вдруг выпрямилась.
— Что за дело! — вдруг горячо перебил он, делая большие глаза. — Что за дело, кузина? Вы снизойдете
до какого-нибудь parvenu, [выскочка (фр.).]
до какого-то Милари, итальянца, вы, Пахотина, блеск, гордость, перл нашего общества! Вы… вы! — с изумлением, почти с
ужасом повторял он.
Бывают нередко страшные и опасные минуты в морских плаваниях вообще: было несколько таких минут и в нашем плавании
до берегов Японии. Но такие
ужасы, какие испытали наши плаватели с фрегатом «Диана», почти беспримерны в летописях морских бедствий.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот
до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с
ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Она любовалась этой решительностью, узнавала в этом его и себя, какими они были оба в те хорошие времена
до замужества, но вместе с тем ее брал
ужас при мысли о том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.
До войны и ее
ужасов мы каждый день совершали много жестокого и претерпевали много жестоких болей.
А
до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать
ужас этого убийства.
Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят,
до каких
ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя.
А потому и удивляет меня слишком, что вы придавали
до сих пор, то есть
до самой настоящей минуты, такую необычайную тайну этим отложенным, по вашим словам, полутора тысячам, сопрягая с вашею тайной этою какой-то даже
ужас…
Я слышала все
до подробности о том, что было у ней вчера… и обо всех этих
ужасах с этою… тварью.
Прошло около месяца от его вступления в звание учительское
до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник, коего имя наводило
ужас на всех окрестных владельцев. Во все это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствие начальника.
Холера — это слово, так знакомое теперь в Европе, домашнее в России
до того, что какой-то патриотический поэт называет холеру единственной верной союзницей Николая, — раздалось тогда в первый раз на севере. Все трепетало страшной заразы, подвигавшейся по Волге к Москве. Преувеличенные слухи наполняли
ужасом воображение. Болезнь шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть «Холера в Москве!» — разнеслась по городу.
Во время таганрогской поездки Александра в именье Аракчеева, в Грузине, дворовые люди убили любовницу графа; это убийство подало повод к тому следствию, о котором с
ужасом до сих пор, то есть через семнадцать лет, говорят чиновники и жители Новгорода.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в
ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе
до меня?» и не подаст знака.
За месяц
до его смерти я с
ужасом стал примечать, что умственные способности его тухнут, слабеют, точно догорающие свечи, в комнате становилось темнее, смутнее. Он вскоре стал с трудом и усилием приискивать слово для нескладной речи, останавливался на внешних созвучиях, потом он почти и не говорил, а только заботливо спрашивал свои лекарства и не пора ли принять.
Сначала ему было трудно читать, потом, одушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму
до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от
ужаса.
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет
до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
Средневековые
ужасы миновали безвозвратно, средневековая дикость ушла в глубь прошлого, средневековая красота, средневековая культурность, средневековая напряженность духовного томления манят нас и
до сих пор.
— А
до вас-то что было:
ужас!
ужас! просто к свободно-переменному сожительству приглашал.
До сих пор еще немногие, оставшиеся в живых, прежние, вконец одряхлевшие хозяйки и жирные, хриплые, как состарившиеся мопсы, бывшие экономки вспоминают об этой общей гибели со скорбью,
ужасом и глупым недоумением.
А то есть еще и такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит ей турусы на колесах, распишет всякие
ужасы, залезет к ней в душу, пока не доведет
до слез, и сейчас же сам расплачется и начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы, ну, и известно что!
Пьяное, кровавое, безобразное побоище продолжалось часа три,
до тех пор, пока наряженным воинским частям вместе с пожарной командой не удалось, наконец, оттеснить и рассеять озверевшую толпу. Два полтинничных заведения были подожжены, но пожар скоро затушили. Однако на другой же день волнение вновь вспыхнуло, на этот раз уже во всем городе и окрестностях. Совсем неожиданно оно приняло характер еврейского погрома, который длился дня три, со всеми его
ужасами и бедствиями.
«Я падаю нравственно и умственно! — думал иногда он с
ужасом. — Недаром же я где-то читал или от кого-то слышал, что связь культурного человека с малоинтеллигентной женщиной никогда не поднимет ее
до уровня мужчины, а наоборот, его пригнет и опустит
до умственного и нравственного кругозора женщины».