Неточные совпадения
Он очень близко наклонился ко мне, и морозный пар вылетает из его
рта с каждым его
дыханием...
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо
рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме —
дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался
рот, но
дыхания не было слышно.
Станьте, с которою из них вы хотите,
рот со
ртом;
дыхание ни одной из них не заразит вашего легкого.
Он стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним спят несколько десятков людей, спят последним крепким утренним сном, с открытыми
ртами, с мерным глубоким
дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо страшнее, чем мертвецы.
Обвив его шею рукой, она прижалась губами к его
рту так долго и так крепко, что у студента захватило
дыхание.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в
рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим
дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки
рот и тяжело переводя
дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
Так бежал он по узкому коридору, образованному с одной стороны — высокой стеной, с другой — тесным строем кипарисов, бежал, точно маленький обезумевший от ужаса зверек, попавший в бесконечную западню. Во
рту у него пересохло, и каждое
дыхание кололо в груди тысячью иголок. Топот дворника доносился то справа, то слева, и потерявший голову мальчик бросался то вперед, то назад, несколько раз пробегая мимо ворот и опять ныряя в темную, тесную лазейку.
Широко открыв
рот, он поднимал голову вверх, а руку протянул вперед. Мать осторожно взяла его руку и, сдерживая
дыхание, смотрела в лицо Егора. Судорожным и сильным движением шеи он запрокинул голову и громко сказал...
Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо
рта и забавлялся, смотря, как он вылетает.
В забаву и ему иногда зальют в
рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся
дыханием, упадет чуть не без памяти на пол...
Глаза ее были влажны и вместе с тем блестящи;
рот полуоткрыт,
дыхание горячо; грудь поднималась и опускалась с какою-то истомой…
Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый
рот с трудом выпускает хрипящее
дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.
Запах табака был очень приятен, но во
рту было горько и
дыхание захватывало.
Никто не прерывал его речи; всем она захватила
дыханье. Царь слушал, наклонясь вперед, бледный, с пылающими очами, с пеною у
рта. Судорожно сжимал он ручки кресел и, казалось, боялся проронить единое слово Морозова и каждое врезывал в памяти, чтобы за каждое заплатить ему особою мукой.
Повели меня; ведут одну тысячу: жжет, кричу; ведут другую, ну, думаю, конец мой идет, из ума совсем вышибли, ноги подламываются; я грох об землю: глаза у меня стали мертвые, лицо синее,
дыхания нет, у
рта пена.
Мы равнялись с кленом, и я, бледнея от волнения, уже переводил
дыхание, чтобы начать говорить, но внезапно моя смелость ослабевала, разрешаясь нервным, болезненным биением сердца и холодом во
рту.
Все отказались; тогда Емельян запел сам. Он замахал обеими руками, закивал головой, открыл
рот, но из горла его вырвалось одно только сиплое, беззвучное
дыхание. Он пел руками, головой, глазами и даже шишкой, пел страстно и с болью, и чем сильнее напрягал грудь, чтобы вырвать у нее хоть одну ноту, тем беззвучнее становилось его
дыхание…
Он надул щёки, с силой выдохнул изо
рта в лицо Евсея струю
дыхания, насыщенного запахами мяса и пива. Евсей покачнулся на стуле, а сыщик захохотал, потом громко отрыгнул и продолжал, подняв толстый палец...
Больные — Кирило, пожилой мужик с песочной бородой, и Степа, молодой, безусый парень с серым лицом, — лежали неподвижно, только можно было расслышать неровное, тяжелое
дыханье. Доктор взглянул на Кирилу и покачал головой. Запекшиеся губы, полуоткрытый
рот, провалившиеся глубоко глаза — все это было красноречивее слов.
У Басистова чуть
дыханье не захватило; он сидел все время с раскрытым
ртом и выпученными глазами — и слушал, слушал, как отроду не слушал никого, а у Натальи лицо покрылось алой краской, и взор ее, неподвижно устремленный на Рудина, и потемнел и заблистал…
— Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою любовь, за твою красоту, за твою мудрость, к которой ты позволил мне прильнуть устами, как к сладкому источнику. Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего
рта до тех пор, пока последнее
дыхание не отлетит от меня. Никогда не было и не будет женщины счастливее меня. Благодарю тебя, мой царь, мой возлюбленный, мой прекрасный. Вспоминай изредка о твоей рабе, о твоей обожженной солнцем Суламифи.
С раскрытым
ртом и замершим
дыханьем смотрел он на этот страшный фантом высокого роста, в какой-то широкой азиатской рясе и ждал, что станет он делать.
Зрители слушали его в таком напряженном, внимательном молчании, что казалось, будто каждый из них удерживает
дыхание. Вероятно, это был самый жгучий момент во всем вечере — момент нетерпеливого ожидания. Лица побледнели,
рты полураскрылись, головы выдвинулись вперед, глаза с жадным любопытством приковались к фигурам атлетов, неподвижно стоявших на брезенте, покрывавшем песок арены.
Рот оставался открытым, но
дыхания его она не слышала.
Под его серою пеленою красное лицо Жукова потемнело, точно у мертвого, и еще более опухло. Нос инспектора вздрагивал, тонко посвистывая, жесткие волосы рыжих усов запали в
рот и шевелились, колеблемые храпящим
дыханием, небритые щеки ощетинились, нижняя губа отвалилась, обнажив крупные, лошадиные зубы. Вся голова Жукова напоминала уродливый огромный репей, глубоко вцепившийся в подушку толстыми колючими усиками.
Василь сделал большой глоток и закашлялся. Что-то отвратительное на вкус, горячее, как огонь, обожгло ему горло и захватило
дыхание. Несколько минут он, как рыба, вытащенная из воды, ловил открытым
ртом воздух и страшно хрипел. Из глаз у него покатились слезы.
С чувством неизъяснимого страха бросился он к столу, придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О, ужас! Нос не приклеивался!.. Он поднес его ко
рту, нагрел его слегка своим
дыханием и опять поднес к гладкому месту, находившемуся между двух щек; но нос никаким образом не держался.
Цирельман давно уже кончил, но зрители все так же молча, неподвижно и напряженно, затаив
дыхание и полуоткрыв
рты, глядели на него.
— Понимаешь ты, что это такое? Понимаешь — это город дышит, это не туман, а
дыхание этих камней с дырами. Здесь вонючая сырость прачечных, копоть каменного угля, здесь грех людей, их злоба, ненависть, испарения их матрацев, запах пота и гнилых
ртов… Будь ты проклят, анафема, зверь, зверь — ненавижу!
Стратонов взял интубатор и быстро ввел его в
рот ребенка; мальчик забился, вытаращил глаза,
дыхание его на секунду остановилось; Стратонов нажал винтик и ловко вытащил проводник. Послышался характерный дующий шум
дыхания через трубку: ребенок закашлял, стараясь выхаркнуть трубку.
Они стояли близко один к другому, и
дыхание Серафимы доходило до его лица… Глаза ее все чернели, и вокруг
рта ползли змейки нервных вздрагиваний.
Голос ее вздрагивал. Зрачки опять заискрились. Губы поалели, и в них тоже чуялась дрожь; в углах
рта подергивало. И в лицо ему веяло прерывистое
дыхание, как в минуты самой возбужденной страстности.
Поковыряв еще немножко в зубе и опачкав губы и десны Ванды табачными пальцами, он опять задержал
дыхание и полез ей в
рот с чем-то холодным… Ванда вдруг почувствовала страшную боль, вскрикнула и схватила за руку Финкеля.
Сальный огарок, стоявший на столе, нагорел и, едва мерцая, слабо озарял комнату. Ольга Сергеевна лежала на постели, болезненно разметавшись и судорожно переводя
дыхание, губы ее почернели и ссохлись; растрепанные волосы набились в
рот. Фекла Парамоновна крепко спала, сидя на стуле.
Была глубокая ночь. Ярко и молчаливо сверкали звезды. По широкой тропинке, протоптанной поперек каолиновых грядок, вереницею шли солдаты, Они шли тихо, затаив
дыхание, а со всех сторон была густая темнота и тишина.
Рота шла на смену в передовой люнет. Подпоручик Резцов шагал рядом со своим ротным командиром Катарановым, и оба молчали, резцов блестящими глазами вглядывался в темноту. Катаранов, против обычного, был хмур и нервен; он шел, понурив голову, кусал кончики усов и о чем-то думал.