Неточные совпадения
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его
дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в лесу и
заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Мне вредно лазить по лестницам, у меня ноги
болят, — сказал он и поселился у писателя в маленькой комнатке, где жила сестра жены его. Сестру устроили в чулане. Мать нашла, что со стороны
дяди Якова бестактно жить не у нее, Варавка согласился...
Всё
болело; голова у меня была мокрая, тело тяжелое, но не хотелось говорить об этом, — всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и еще много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск воды где-то близко. У косяка двери стоял
дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
Присутствие в доме слепого мальчика постепенно и нечувствительно дало деятельной мысли изувеченного бойца другое направление. Он все так же просиживал целые часы, дымя трубкой, но в глазах, вместо глубокой и тупой
боли, виднелось теперь вдумчивое выражение заинтересованного наблюдателя. И чем более присматривался
дядя Максим, тем чаще хмурились его густые брови, и он все усиленнее пыхтел своею трубкой. Наконец однажды он решился на вмешательство.
Дяди мои хохотали, а бедный Волков плакал от
боли и досады, что не мог попасть к губернатору, где ему очень хотелось потанцевать.
— Вам,
дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний и денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю о том говоришь, чем
болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
Лена беспомощно откинулась на подушку. Она была глубоко оскорблена и обижена, и ей хотелось плакать. Она еще не сознавала ясно, что у нее так
болит и какие опустошения произошли в стройном мире ее фантазий. Ей казалось только, что она оскорблена за отца, за
дядю, за фамильярность, с какой ямщик отзывался о спящем, наконец за ту возмутительную ложь, на которой она его поймала…
Бабушку я видел редко; она работала неустанно, подкармливая деда, который
заболевал старческим слабоумием, возилась с детьми
дядьев.
По рассказам бабушки я знал, что за эти годы
дядя Яков окончательно разорился, все прожил, прогулял; служил помощником смотрителя на этапном дворе, но служба кончилась плохо: смотритель
заболел, а
дядя Яков начал устраивать в квартире у себя веселые пиры для арестантов.
Горюшина, вздрогнув, виновато оглядела всех и тихонько сказала, что не придёт сегодня
дядя Марк — отец Александр
заболел лихорадкой, а
дядя лечит его.
— Ты у нас, Фома, ты в кругу своих! — вскричал
дядя. — Ободрись, успокойся! И, право, переменил бы ты теперь костюм, Фома, а то
заболеешь… Да не хочешь ли подкрепиться — а? так, эдак… рюмочку маленькую чего-нибудь, чтоб согреться.
Бабушка не могла уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей. Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и
заболел корью, которая от него перешла к
дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же уехала.
Дядя чувствовал сильную
боль в этой ноге и даже немножко похрамывал.
Увидев
дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока
дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тетушка целые дни толкует о своей болезни (солитер и
боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих…
— Ладно, ладно, что ж, ничаво, — пробормотала Настасья. — Да что у тебя болит-то,
дядя? Ты скажи.
Николай Николаевич до
боли закусил губу, чтобы не расхохотаться, отвел ручонку Дуни, приготовившуюся снова приласкать бедного
дядю по простоте невинной души.
— А
дядя Форов находит, что
боль в боку и удушье еще хуже.
— Ах, Кока, ну что тебе за дело? — рассмеялась Марья Михайловна. — У
дяди глазки
болят.
— Что это такое? — сдавленным, видимо, от внутренней
боли голосом заговорил Виктор Павлович, обратив на
дядю свой помутившийся вгляд. — Что это такое? Это она…