Неточные совпадения
И я
поеду в Рим, там
пустыня, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку…
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные
пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка
ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать
в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не
в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас,
в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже
ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски,
пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов
в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Родина ты моя, родина! Случалось и мне
в позднюю пору проезжать по твоим
пустыням! Ровно ступал конь, отдыхая от слепней и дневного жару; теплый ветер разносил запах цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем. Хорошо, хорошо
ехать вечером по безлюдным местам, то лесом, то нивами, бросить поводья и задуматься, глядя на звезды!
Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился
в край уединенный
И
ехал меж
пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный, —
Злой дух тревожил и смущал
Его тоскующую душу,
И витязь пасмурный шептал:
«Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан! узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.
Фома знает эту страшную сказку о крестнике бога, не раз он слышал ее и уже заранее рисует пред собой этого крестника: вот он
едет на белом коне к своим крестным отцу и матери,
едет во тьме, по
пустыне, и видит
в ней все нестерпимые муки, коим осуждены грешники… И слышит он тихие стоны и просьбы их...
Объявляет мне, что
едет в Светозерскую
пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, — а уж из нас, родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну? — она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала, — что эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней
в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной части…
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами
в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись
в глазах моих; казалось, все поднялось и
поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться
в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было
ехать на дачу.
В той стороне, куда
ехал теперь Степан, лежали дальние якутские улусы, а затем — тунгусская
пустыня,
в которой нет ни церквей, ни приходов
в нашем смысле…
«Надо одуматься, остепениться», — говорил он себе и вместе с тем не мог удержаться и всё гнал лошадь, не замечая того, что он
ехал теперь уже по ветру, а не против него. Тело его, особенно
в шагу, где оно было открыто и касалось седелки, зябло и болело, руки и ноги его дрожали, и дыхание было прерывисто. Он видит, что пропадает среди этой ужасной снежной
пустыни, и не видит никакого средства спасения.
Прежде всего я хотел видеть мои любимые
пустыни, и
в одно свежее утро я
поехал на бегунцах
в П—скую
пустынь, до которой от нас всего двадцать с чем-то верст.
«Его
в пустыне я нашла
И
в табор на ночь зазвала». А старик обрадовался и сказал, что мы все
поедем в одной телеге: «
В одной телеге мы
поедем — та-та-та-та, та-та-та-та — И села обходить с медведем...
—
Поедем,
поедем, — согласился Василий Петрович. — Я очень, очень рад! Приехал сюда, как
в пустыню, — и вдруг такая радостная встреча. Извозчик! — закричал он.
Долго после этого мы
ехали, не останавливаясь, по белой
пустыне,
в холодном, прозрачном и колеблющемся свете метели.
С митрополитом
ехали оба его секретаря — Навроцкий и Ласский, которые знали и историю, и епархиальные дела
в совершенстве; архимандрит Сергиевской
пустыни (впоследствии архиерей) Игнатий Брянчанинов, который знал и светское, и духовное не хуже, чем Муравьев, но притом обладал еще ласкою и уветливостью прекрасного характера; архимандрит Аввакум-китайский, археолог, нумизмат и такой книговед, что ему довольно было поглядеть библиотеку, чтобы понять, что
в ней есть и как ее показать лицом; протодиакон Виктор — тихий, смирный, голосистый и головастый, с замечательною манерою особенно хорошо носить волосы и вести служение
в величайшей тишине и стройности.