Неточные совпадения
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее
сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском
женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Маслова
женским чутьем очень скоро догадалась об этом, и
сознание того, что она могла возбудить любовь в таком необыкновенном человеке, подняло ее в своем собственном мнении.
Тут больше замешалось, чем желание поставить на своем в капризном споре, тут было
сознание, что я всего сильнее противудействую ее видам, тут была завистливая ревность и
женское властолюбие.
Но, почти помимо их
сознания, их чувственность — не воображение, а простая, здоровая, инстинктивная чувственность молодых игривых самцов — зажигалась от Нечаянных встреч их рук с
женскими руками и от товарищеских услужливых объятий, когда приходилось помогать барышням входить в лодку или выскакивать на берег, от нежного запаха девичьих одежд, разогретых солнцем, от
женских кокетливо-испуганных криков на реке, от зрелища
женских фигур, небрежно полулежащих с наивной нескромностью в зеленой траве, вокруг самовара, от всех этих невинных вольностей, которые так обычны и неизбежны на пикниках, загородных прогулках и речных катаниях, когда в человеке, в бесконечной глубине его души, тайно пробуждается от беспечного соприкосновения с землей, травами, водой и солнцем древний, прекрасный, свободный, но обезображенный и напуганный людьми зверь.
Девушка эта встретилась в Петербурге с студентом Тюриным, сыном земского начальника Симбирской губернии, и полюбила его, но полюбила она не обыкновенной
женской любовью с желанием стать его женой и матерью его детей, а товарищеской любовью, питавшейся преимущественно одинаковым возмущением и ненавистью не только к существующему строю, но и к людям, бывшим его представителями, и [
сознанием] своего умственного, образовательного и нравственного превосходства над ними.
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое
сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный
женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
Мы можем ответить:
женское божество есть всегда или
сознание ему параллельного, наравне с ним стоящего и одновременного бога, или же
сознание высшего, лишь грядущего.
«И навел Господь Бог на человека крепкий сон», экстаз — εκστασιν, по переводу LXX [Так называемая «Септуагинта» — перевод Ветхого Завета на греч. язык, выполненный в Александрии во II в. до н. э. «70‑ю толковниками» (лат. septuaginta — семьдесят, LXX; отсюда название этого перевода).] (Быт. 2:21), и во время этого таинственного, самим Богом наведенного сна, помимо его ведома и
сознания, органическим выделением его же
женской сущности была создана Богом жена.
Распределили. Лельке с Юркой достался район Миллионной улицы. Юрка, сначала веселый, вдруг опять почему-то стал мрачен. Лелька исподтишка приглядывалась к нему. Делом
женского самолюбия стало для нее — подчинить себе этого парня, заставить его радостно, с
сознанием своей правоты исполнять то, что сейчас — она видела — он исполнял с надсадом и отвращением.
В русском народе нарушено должное отношение между мужским и
женским началом, между духом и душой. И это — источник всех болезней нашего религиозного и национального
сознания. С изумительной силой интуитивного проникновения изображена жуткая стихия русского народа в романе Андрея Белого «Серебряный голубь». Россия не Запад, но и не Восток. Она есть великий Востоко-Запад, встреча и взаимодействие восточных и западных начал. В этом сложность и загадочность России.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что-то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее
женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное
сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежде, было серьезнее и сильнее.