Неточные совпадения
Они не знают, как он восемь лет
душил мою жизнь,
душил всё, что было во мне
живого, что он ни разу и не подумал о том, что я
живая женщина, которой нужна любовь.
…что и для вас самих будет очень выгодно перевесть, например, на мое имя всех умерших
душ, какие по сказкам последней ревизии числятся в имениях ваших, так, чтобы я за них платил подати. А чтобы не подать какого соблазна, то передачу эту вы совершите посредством купчей крепости, как бы эти
души были
живые.
Нет нужды, что ни лицо, ни весь образ его не метался бы как
живой пред глазами; зато по окончании чтения
душа не встревожена ничем, и можно обратиться вновь к карточному столу, тешащему всю Россию.
А вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя глаза на бумажку, где были помечены беглые
души Плюшкина, — вы хоть и в
живых еще, а что в вас толку! то же, что и мертвые, и где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги?
— Я придумал вот что. Теперь, покуда новые ревижские сказки не поданы, у помещиков больших имений наберется немало, наряду с
душами живыми, отбывших и умерших… Так, если, например, ваше превосходительство передадите мне их в таком виде, как бы они были
живые, с совершением купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он, как ни вертись, а наследство бы мне отдал.
— Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с
души. Народ мертвый, а плати, как за
живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только на бумаге и
души будут прописаны как бы
живые.
Конечно, ничего вредоносного ни для кого не могло быть в этом поступке: помещики все равно заложили бы также эти
души наравне с
живыми, стало быть, казне убытку не может быть никакого; разница в том, что они были бы в одних руках, а тогда были бы в разных.
И что по существующим положениям этого государства, в славе которому нет равного, ревизские
души, окончивши жизненное поприще, числятся, однако ж, до подачи новой ревизской сказки наравне с
живыми, чтоб таким образом не обременить присутственные места множеством мелочных и бесполезных справок и не увеличить сложность и без того уже весьма сложного государственного механизма…
Обнаруживала ли ими болеющая
душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул
живым, пробуждающим голосом, — крикнул
душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь
живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог
душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
He мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее
души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии
живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в
душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.
То были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор
живой,
Иль письма девы молодой.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них
живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина
душаСебя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
— Может быть, она и не ушла бы, догадайся я заинтересовать ее чем-нибудь
живым — курами, коровами, собаками, что ли! — сказал Безбедов, затем продолжал напористо: — Ведь вот я нашел же себя в голубиной охоте, нашел ту песню, которую суждено мне спеть. Суть жизни именно в такой песне — и чтоб спеть ее от
души. Пушкин, Чайковский, Миклухо-Маклай — все жили, чтобы тратить себя на любимое занятие, — верно?
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце
живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой
душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.
— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то… в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление — если это только то, что я думаю, — скорее признак силы… Поиски
живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть
души, вопрошающей жизнь о ее тайне… Может быть, и с тобой то же… Если это так — это не глупости.
Оттого он как будто пренебрегал даже Ольгой-девицей, любовался только ею, как милым ребенком, подающим большие надежды; шутя, мимоходом, забрасывал ей в жадный и восприимчивый ум новую, смелую мысль, меткое наблюдение над жизнью и продолжал в ее
душе, не думая и не гадая,
живое понимание явлений, верный взгляд, а потом забывал и Ольгу и свои небрежные уроки.
Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка; неизгладимо врезывается в
душу картина домашнего быта; напитывается мягкий ум
живыми примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей.
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались
живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий понимал жизнь по-своему, как не хотел понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по
душе.
Зато поэты задели его за
живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, всем улыбающийся момент жизни, расцветания сил, надежд на бытие, желания блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту,
душа запросила деятельности.
Как страшно стало ему, когда вдруг в
душе его возникло
живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда в голове просыпались один за другим и беспорядочно, пугливо носились, как птицы, пробужденные внезапным лучом солнца в дремлющей развалине, разные жизненные вопросы.
Вообще они глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и
живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов. Они в простоте
души понимали и приводили в исполнение единственное употребление капиталов — держать их в сундуке.
Слезы и улыбка, молча протянутая рука, потом
живая резвая радость, счастливая торопливость в движениях, потом долгий, долгий разговор, шепот наедине, этот доверчивый шепот
душ, таинственный уговор слить две жизни в одну!
Он шел к плетню, тоже не оборачиваясь, злобно, непокорным зверем, уходящим от добычи. Он не лгал, он уважал Веру, но уважал против воли, как в сражении уважают неприятеля, который отлично дерется. Он проклинал «город мертвецов», «старые понятия», оковавшие эту
живую, свободную
душу.
Мысль его плодотворна, фантазия производительна,
душа открыта для добра, деятельности и любви — не к одной Вере, но общей любви ко всякому
живому созданию. На все льются лучи его мягкости, ласки, заботы, внимания.
С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в
душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая
живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.
— Ты прежде заведи дело, в которое мог бы броситься
живой ум, гнушающийся мертвечины, и страстная
душа, и укажи, как положить силы во что-нибудь, что стоит борьбы, а с своими картами, визитами, раутами и службой — убирайся к черту!
Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб
живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с
душой человека.
Водопад и на меня произвел жуткое и чарующее впечатление. Что-то в нем было
живое, стихийное. Какое же впечатление он мог произвести на
душу человека, который все считал
живым и человекоподобным!
— Знаю, барин, что для моей пользы. Да, барин, милый, кто другому помочь может? Кто ему в
душу войдет? Сам себе человек помогай! Вы вот не поверите — а лежу я иногда так-то одна… и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я —
живая! И чудится мне, будто что меня осенит… Возьмет меня размышление — даже удивительно!
Дальше из его слов я понял, что раньше это были люди, но они заблудились в горах, погибли от голода, и вот теперь
души их бродят по тайге в таких местах, куда редко заходят
живые.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в
душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Почти с отчаянием заметил я, что вы прикреплены к моей
душе такими нитками, которых нельзя перерезать, не захватив
живого мяса.
Но нет, здесь в
душе горит вера — сильная,
живая.
— Извольте-ка, — говорили они, — от пятидесяти
душ экую охапку детей содержать! Накормить, напоить, одеть, обуть да и в люди вывезти! Поневоле станешь в реке
живые картины представлять!
Но еще страннее, еще неразгаданнее чувство пробудилось бы в глубине
души при взгляде на старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушием могилы, толкавшихся между новым, смеющимся,
живым человеком.
Но мелькнувшее в зеркале свежее,
живое в детской юности лицо с блестящими черными очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей
душу, вдруг доказало противное.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне
живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла
душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на землю.
Ему чудилось, что все со всех сторон бежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом и как будто
живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные ветви, силились
задушить его; звезды, казалось, бежали впереди перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога, чудилось, мчалась по следам его.
А вот с этого Антиноя. Это наш непревзойденный учитель гимнастики, знаменитый танцор и конькобежец, старший брат другого прекрасного гимнаста и ныне здравствующего известного хирурга Петра Ивановича Постникова, тогда еще чуть ли не гимназиста или студента первых курсов. Он остановился под холодным
душем, изгибался, повертывался мраморным телом ожившего греческого полубога, играя изящными мускулами,
живая рельефная сеть которых переливалась на широкой спине под тонкой талией.
Это я теперь раскрываю скобки, а тогда в
душе уживались оба настроения, только одно становилось все
живее и громче.
Разумеется, кроме маниаков, вроде Лотоцкого или Самаревича, в педагогическом хоре, настраивавшем наши умы и
души, были также голоса среднего регистра, тянувшие свои партитуры более или менее прилично. И эти, конечно, делали главную работу: добросовестно и настойчиво перекачивали фактические сведения из учебников в наши головы. Не более, но и не менее… Своего рода
живые педагогические фонографы…
В житомирской гимназии мне пришлось пробыть только два года, и потом завязавшиеся здесь школьные связи были оборваны. Только одна из них оставила во мне более глубокое воспоминание, сложное и несколько грустное, но и до сих пор еще
живое в моей
душе.
Сердце у меня сжималось, в груди все стояло ощущение заливающей теплоты, в
душе болело сознание разлуки, такое сильное, точно я опять расстался с
живым и близким мне человеком.
И когда я опять произнес «Отче наш», то молитвенное настроение затопило
душу приливом какого-то особенного чувства: передо мною как будто раскрылась трепетная жизнь этой огненной бесконечности, и вся она с бездонной синевой в бесчисленными огнями, с какой-то сознательной лаской смотрела с высоты на глупого мальчика, стоявшего с поднятыми глазами в затененном углу двора и просившего себе крыльев… В
живом выражении трепетно мерцающего свода мне чудилось безмолвное обещание, ободрение, ласка…
Впоследствии и эта минута часто вставала в моей
душе, особенно в часы усталости, как первообраз глубокого, но
живого покоя… Природа ласково манила ребенка в начале его жизни своей нескончаемой, непонятной тайной, как будто обещая где-то в бесконечности глубину познания и блаженство разгадки…
Но тогда я отчетливо видел все эти звезды, различал их переменные цвета и, главное, ощутил взволнованной детской
душой глубину этой бездны и бесконечное число ее
живых огней, уходящих в неведомую, таинственную синюю даль…
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей
души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему
живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго бога?
Живая, трепетная радуга тех чувств, которые именуются любовью, выцветала в
душе моей, всё чаще вспыхивали угарные синие огоньки злости на всё, тлело в сердце чувство тяжкого недовольства, сознание одиночества в этой серой, безжизненной чепухе.