Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп,
старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу
жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Поспоривши, повздорили,
Повздоривши, подралися,
Подравшися, удумали
Не расходиться врозь,
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками
старыми,
Покуда спору нашему
Решенья не найдем,
Покуда не доведаем
Как ни на есть — доподлинно,
Кому
жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
«Все
живут, все наслаждаются жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав
в гору и опять на рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах
старой коляски, — а я, как из тюрьмы выпущенная из мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась на мгновение.
Иногда он забирался и
в улицу аристократов,
в нынешнем
старом Киеве, где
жили малороссийские и польские дворяне и домы были выстроены с некоторою прихотливостию.
Андрий стоял ни
жив ни мертв, не имея духа взглянуть
в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже
старый Бульба спал, положив голову на ладонь.
Самгину казалось, что теперь Елена
живет чистоплотно и хотя сохранила
старые знакомства, но уже не принимает участия
в кутежах и даже, как он заметил по отношению Лаптева к ней, пользуется дружелюбием кутил.
Девочка, покраснев от гордости, сказала, что
в доме ее родителей
живет старая актриса и учит ее.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался
старой девой, сестрой учителя истории, потом она умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял
в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и
живет.
— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и все, чем
живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует
старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника
в гражданском процессе.
В коридоре все еще беседовали, бас внушительно доказывал...
И то, что за всеми его
старыми мыслями
живет и наблюдает еще одна, хотя и неясная, но, может быть, самая сильная, возбудило
в Самгине приятное сознание своей сложности, оригинальности, ощущение своего внутреннего богатства.
Старые господа умерли, фамильные портреты остались дома и, чай, валяются где-нибудь на чердаке; предания о старинном быте и важности фамилии всё глохнут или
живут только
в памяти немногих, оставшихся
в деревне же стариков.
Старик Обломов как принял имение от отца, так передал его и сыну. Он хотя и
жил весь век
в деревне, но не мудрил, не ломал себе головы над разными затеями, как это делают нынешние: как бы там открыть какие-нибудь новые источники производительности земель или распространять и усиливать
старые и т. п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие были пути сбыта полевых продуктов тогда, такие остались и при нем.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб
в шкапах лежала по годам куча
старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Тушин
жил с сестрой,
старой девушкой, Анной Ивановной — и к ней ездили Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и бабушка; и когда она являлась
в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
Там
жилым пахло только
в одном уголке, где она гнездилась, а другие двадцать комнат походили на покои
в старом бабушкином доме.
Там был записан
старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым
жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание
в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
— Ну, так вы никогда не уедете отсюда, — прибавил Райский, — вы обе здесь выйдете замуж, ты, Марфенька, будешь
жить в этом доме, а Верочка
в старом.
Они прошли через сени, через
жилую избу хозяев и вошли
в заднюю комнатку,
в которой стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький
старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле
в беспорядке валялось несколько белья и платья.
Старый князь Сокольский относился к ней с необыкновенным почтением;
в его семействе тоже; эти гордые дети Версилова тоже; у Фанариотовых тоже, — а между тем она
жила шитьем, промыванием каких-то кружев, брала из магазина работу.
Она
жила у Фанариотовой, своей бабушки, конечно как ее воспитанница (Версилов ничего не давал на их содержание), — но далеко не
в той роли,
в какой обыкновенно описывают воспитанниц
в домах знатных барынь, как у Пушкина, например,
в «Пиковой даме» воспитанница у
старой графини.
Однако сделалось по-моему: на том же дворе, но
в другом флигеле,
жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не
старой и очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
Но пока она будет держаться нынешней своей системы, увертываясь от влияния иностранцев, уступая им кое-что и держа своих по-прежнему
в страхе, не позволяя им брать без позволения даже пустой бутылки, она еще будет
жить старыми своими началами,
старой религией, простотой нравов, скромностью и умеренностью образа жизни.
Через день, по приходе
в Портсмут, фрегат втянули
в гавань и ввели
в док, а людей перевели на «Кемпердоун» —
старый корабль, стоящий
в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал
в Лондон,
пожил в нем, съездил опять
в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как
живет? не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про
старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился
в прошлом году.
От них она поступила горничной к становому, но могла
прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и
старым чортом и так толкнула
в грудь, что он упал.
В небольшой камере были все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием и ушедших за кипятком и провизией. Тут была
старая знакомая Нехлюдова, еще более похудевшая и пожелтевшая Вера Ефремовна с своими огромными испуганными глазами и налившейся
жилой на лбу,
в серой кофте и с короткими волосами. Она сидела перед газетной бумагой с рассыпанным на ней табаком и набивала его порывистыми движениями
в папиросные гильзы.
Разговоры между ними происходили урывками, при встречах
в коридоре, на балконе, на дворе и иногда
в комнате
старой горничной тетушек Матрены Павловны, с которой вместе
жила Катюша и
в горенку которой иногда Нехлюдов приходил пить чай
в прикуску.
Весной, пока Виктор Васильич
жил на поруках у отца, Веревкин бывал
в старом бахаревском доме почти каждый день.
Однажды, когда Привалов сидел у Бахаревых, зашла речь о старухе Колпаковой, которая
жила в своем
старом, развалившемся гнезде, недалеко от бахаревского дома.
Старая любовь, как брошенное
в землю осенью зерно, долго покрытое слоем зимнего снега, опять проснулась
в сердце Привалова… Он сравнил настоящее, каким
жил, с теми фантазиями, которые вынашивал
в груди каких-нибудь полгода назад. Как все было и глупо и обидно
в этом счастливом настоящем… Привалов
в первый раз почувствовал нравственную пустоту и тяжесть своего теперешнего счастья и сам испугался своих мыслей.
— Мне тяжело ехать, собственно, не к Ляховскому, а
в этот
старый дом, который построен дедом, Павлом Михайлычем. Вам, конечно, известна история тех безобразий, какие творились
в стенах этого дома. Моя мать заплатила своей жизнью за удовольствие
жить в нем…
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила
в голову мысль о том, что хоть бы месяц, неделю, даже один день
пожить в этом славном
старом доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.
— Марья Степановна, вы, вероятно, слыхали, как
в этом доме
жил мой отец, сколько там было пролито напрасно человеческой крови, сколько сделано подлостей.
В этом же доме убили мою мать, которую не спасла и
старая вера.
В них продолжали
жить черты гуляевского характера — выдержка, сила воли, энергия, неизменная преданность
старой вере, — одним словом, все то, что давало им право на название крепких людей.
Он
жил по ту сторону пруда,
в старой Карманной улице,
в небольшом новом флигельке, выходившем на улицу четырьмя окнами.
За все время, пока он
живет в Дялиже, любовь к Котику была его единственной радостью и, вероятно, последней. По вечерам он играет
в клубе
в винт и потом сидит один за большим столом и ужинает. Ему прислуживает лакей Иван, самый
старый и почтенный, подают ему лафит № 17, и уже все — и старшины клуба, и повар, и лакей — знают, что он любит и чего не любит, стараются изо всех сил угодить ему, а то, чего доброго, рассердится вдруг и станет стучать палкой о пол.
Совершенно неверно, когда говорят, что новый советский человек есть человек коллективный и
живет в коллективе, а
старый интеллигент был индивидуалистом.
Старый интеллигент
в преобладающей своей массе тоже
жил в коллективе, и суждения его были коллективными.
Старая интеллигенция была революционна по своему типу, она
жила в расколе с окружающим миром.
Интеллигентная и полуинтеллигентная масса питается и
живет старым идейным хламом, давно уже сданным
в архив.
В века новой истории, которая уже перестала быть новой и стала очень
старой, все сферы культуры и общественной жизни начали
жить и развиваться лишь по собственному закону, не подчиняясь никакому духовному центру.
Нельзя успокоиться и на
старом славянофильском самовосхвалении, —
в этом сказываются леность мысли, склонность духовно
жить на всем готовом.
А надо заметить, что
жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал
в отставку, съехал на другую и нанял у одной
старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия
в тот же день, как с поединка воротился, обратно
в роту препроводил, ибо стыдно было
в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Было ему лет семьдесят пять, если не более, а
проживал он за скитскою пасекой,
в углу стены,
в старой, почти развалившейся деревянной келье, поставленной тут еще
в древнейшие времена, еще
в прошлом столетии, для одного тоже величайшего постника и молчальника, отца Ионы, прожившего до ста пяти лет и о подвигах которого даже до сих пор ходили
в монастыре и
в окрестностях его многие любопытнейшие рассказы.
Вход был со двора
в сени; налево из сеней
жила старая хозяйка со старухою дочерью, и, кажется, обе глухие.
Дом же Морозовой был большой, каменный, двухэтажный,
старый и очень неприглядный на вид;
в нем
проживала уединенно сама хозяйка,
старая женщина, с двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми девицами.
Случай этот произвел на него сильное впечатление. Он понял, что
в городе надо
жить не так, как хочет он сам, а как этого хотят другие. Чужие люди окружали его со всех сторон и стесняли на каждом шагу. Старик начал задумываться, уединяться; он похудел, осунулся и даже как будто еще более
постарел.
На Сяо-Кеме,
в полутора километрах от моря,
жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали
в избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали
в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки,
в старой липовой роще.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел
старую, развалившуюся юрту и
в ней свою семью
в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал
в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете
жили так же, как и на этом.
Я узнал только, что он некогда был кучером у
старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле
в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился
в ноги своей госпоже и,
в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней
в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал
в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался
в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и
живет теперь припеваючи.