Неточные совпадения
— На, пес!
жри!
жри!
жри!
— Ничего я этого не знаю, — говорил он, — знаю только, что ты, старый пес, у меня жену уводом увел, и я тебе это, старому псу, прощаю…
жри!
Но вот ты сидишь и вареную говядину
жрешь, точно три дня не ел.
Верь: воскреснет Ваал
И
пожрет идеал…
— Э, какая тут ирония! Все —
жрать хотят.
— Народ всех боле сам себя
жрет.
— Позвольте, я не согласен! — заявил о себе человек в сером костюме и в очках на татарском лице. — Прыжок из царства необходимости в царство свободы должен быть сделан, иначе — Ваал
пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных людей в свободных работников…
— Это — не люди, а — подобие обезьян, и ничего не понимают, кроме как —
жрать!
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был — не падай презренной душою!
Верь: воскреснет Ваал и
пожрет идеал…
— Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, черт их души возьми! Не брезглив я, не злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще — в глухие места. Пускай там, сукины дети,
жрут друг друга — оттуда в Европы никакой вопль не долетит.
— Покойник отец учил меня: «Работник должен ходить пред тобой, как монах пред игуменом». Н-да… А теперь он, работник, — разбойник, все чтобы бить да ломать, а кроме того —
жрать да спать.
Пойду в переулочек,
Куплю барам булочек,
Куплю барам сухарей,
Нате,
жрите поскорей!
— Вот что после обеда не кофе, а чаю просит, — или: — тот, что диван в гостиной трубкой прожег, — или: — что на страстной скоромное
жрет и т. п.
Такую великую силу — стоять под ударом грома, когда все падает вокруг, — бессознательно, вдруг, как клад найдет, почует в себе русская женщина из народа, когда пламень пожара
пожрет ее хижину, добро и детей.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только
жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
«Эк
жрет: и не взглянет!» — думала она и не выдержала, принялась хохотать.
— Ах, если б на меня излился ее жгучий зной, сжег бы,
пожрал бы артиста, чтоб я слепо утонул в ней и утопил эти свои параллельные взгляды, это пытливое, двойное зрение!
«Кошки, — сказал он, — последнее отдал бы за кошку: так мышь одолевает, что ничего нельзя положить, рыбу ли, дичь ли, ушкана ли (зайца) — все
жрет».
— Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше, как трехэтажный паразит, — говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. — Это, видите ли, вот какая штука: есть такой водяной жук! — черт его знает, как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста… Понимаете? Червяк
жрет жука, а глиста
жрет червяка… Так и наша Хиония Алексеевна
жрет нас, а мы
жрем всякого, кто попадет под руку!
— Телячьи нежности пошли! — поддразнил Ракитин. — А сама на коленках у него сидит! У него, положим, горе, а у тебя что? Он против Бога своего взбунтовался, колбасу собирался
жрать…
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил брат Степан, — теперь, брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать, милый друг, и на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он
пожрать любит — это я знаю! И сам хорошо ест, и другие чтоб хорошо ели — вот у него как!
— Да ведь захочет же она
жрать? — удивилась матушка.
— И добро бы они «настоящий» рай понимали! — негодуя, прибавляла сестрица Флора Терентьича, Ненила Терентьевна, — а то какой у них рай! им бы только
жрать, да сложа ручки сидеть, да песни орать! вот, по-ихнему, рай!
Иногда, когда уж приставали чересчур вплотную, возвращал похищенное: «Ну, на!
жри! заткни глотку!» — а назавтра опять принимался за прежнее.
Выходила яркая картина, в которой, с одной стороны, фигурировали немилостивые цари: Нерон, Диоклетиан, Домициан и проч., в каком-то нелепо-кровожадном забытьи твердившие одни и те же слова: «
Пожри идолам!
пожри идолам!» — с другой, кроткие жертвы их зверских инстинктов, с радостью всходившие на костры и отдававшие себя на растерзание зверям.
— Пей водку. Сам я не пью, а для пьяниц — держу. И за водку деньги плачу. Ты от откупщика даром ее получаешь, а я покупаю. Дворянин я — оттого и веду себя благородно. А если бы я приказной строкой был, может быть, и я водку бы
жрал да по кабакам бы христарадничал.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: «Ну, будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо
жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
— Врет, лиходейка! Голод не тетка… будет
жрать! Ведите в застольную!
— Ишь
жрут! — ворчит Анна Павловна, — кто бы это такая? Аришка долговязая — так и есть! А вон и другая! так и уписывает за обе щеки, так и уписывает… беспременно это Наташка… Вот я вас ужо… ошпарю!
— И напечатано, а я не верю. Коли напечатано, так всему и верить? Всегда были рабы, и всегда будут. Это щелкоперы французы выдумали: перметте-бонжур да коман ву порте ву [позвольте, здравствуйте, как вы поживаете (фр.).] — им это позволительно. Бегают, куцые, да лягушатину
жрут. А у нас государство основательное, настоящее. У нас, брат, за такие слова и в кутузке посидеть недолго.
Видел я архив обжоры,
Он рецептов вкусно
жратьОт Кавказа до Ижоры
За сто лет сумел собрать.
В Купеческом клубе
жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем — разодетые дамы «кушали деликатесы», интриговали на маскарадах, в карточные их не пускали. В Немецком — на маскарадах, в «убогой роскоши наряда», в трепаных домино, «замарьяживали» с бульвара пьяных гостей, а шулера обыгрывали их в карточных залах.
Так бродячая детвора, промышлявшая мелким воровством, чтобы кое-как
пожрать только, ютилась и существовала.
Это была неравная борьба, и все смотрели на «греческий язык» с сожалением, как на жертву, которую Мышников в свое время
пожрет.
— Это бога не касаемо, чиновники, это — человеческое! Чиновник суть законоед, он законы
жрет.
Она ест с утра до поздней ночи, ест все что ни попало: щиплет растущую по берегам молодую гусиную травку,
жрет немилосердно водяной мох или шелк, зелень, цвет и все водяные растения, жадно глотает мелкую рыбешку, рачат, лягушат и всяких водяных, воздушных и земляных насекомых; за недостатком же всего этого набивает полон зоб тиной и жидкою грязью и производит эту операцию несколько раз в день.
— Стерва, знаешь хлеб
жрать! — ругался он. — Пропасти на тебя нет!
Эта кобыла ходила за хозяином, как собака, и Морок никогда ее не кормил: если захочет
жрать, так и сама найдет.
— Обнаковенно, Пал Иваныч… Первое дело человеку надобно
жрать, родимый мой.
— Не подходи, говорю… — проговорил Кирилл, не спуская глаз с Аглаиды. — Не человек, а зверь перед тобой, преисполненный скверны. И в тебе все скверна, и подошла ты ко мне не сама, а бес тебя толкнул… Хочешь, чтобы зверь
пожрал тебя?
— Ничего, хорошая скотинка, только уж больно много дров
жрет, — похваливали они хитрую выдумку.
— На,
жри, ненасытная утроба!
— Больше всё одни маслины
жрут с прованским маслом.
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и вы такие же, как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на моем месте, — когда
жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и вы бы были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и
жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
— Сильная! Да как же и не делать-то ей того, помилуйте! Пьет да
жрет день-то деньской, только и занятья всего.
— Несчастие великое посетило наш губернский град, — начал тот каким-то сильно протяжным голосом, — пятого числа показалось пламя на Калужской улице и тем же самым часом на Сергиевской улице, версты полторы от Клушинской отстоящей, так что пожарные недоумевали, где им действовать, пламя
пожрало обе сии улицы, многие храмы и монастыри.
Жрать хочется, а работать не хочется (прежде, стало быть, при крепостном праве вдосталь наработались!) — ну, и ищут, как бы вьюном извернуться.
А и капиталов-то у нас всего два:
жрать да баклуши бить.