Неточные совпадения
— И тогда не верила! Никогда не верила! Ненавидела тебя и вдруг себя уверила, вот
на тот
миг… Когда показывала… уверила и верила… а когда кончила показывать, тотчас опять перестала верить. Знай это все. Я
забыла, что я себя казнить пришла! — с каким-то вдруг совсем новым выражением проговорила она, совсем непохожим
на недавний, сейчашний любовный лепет.
Едва Вера Павловна бросила
на них взгляд, она в тот же
миг, вспыхнув,
забывши всякие клятвы, вскочила; как молния мелькнула ее рука, чтобы схватить записку, но записка была уж далеко, в поднятой руке Рахметова.
И пальцы Веры Павловны
забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, —
миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась
на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему
на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней,
на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один
миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку,
на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Только впоследствии, постигнув утешение, доставляемое чтением в одиночестве, я умел запасаться книгою, над половиною страницы которой обыкновенно засыпал, никогда не
забывая в минуту последней искры самосознания задуть свечу; но во времена студенчества я еще не возил с собою книг и, чтобы хотя
на миг разогнать невыносимую скуку, читал
на табачном картузе: «Лучший американский табак Василия Жукова; можно получать
на Фонтанке, в собственном доме», и через минуту снова: «Лучший американский табак» и т. д.
Редко я проводил более скверную минуту, так что, когда они, ровно в шесть часов, явились все разом, я,
на первый
миг, обрадовался им как каким-то освободителям и чуть не
забыл, что обязан смотреть обиженным.
Тебя злой дух, гласит преданье,
Построил дерзостной рукой,
Чтоб хоть
на миг свое изгнанье
Забыть меж небом и землей.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и
забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в
миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения,
на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Послушай, я забылся сном
Вчера в темнице. Слышу вдруг
Я приближающийся звук,
Знакомый, милый разговор,
И будто вижу ясный взор…
И, пробудясь во тьме, скорей
Ищу тех звуков, тех очей…
Увы! они в груди моей!
Они
на сердце, как печать,
Чтоб я не смел их
забывать,
И жгут его, и вновь живят…
Они мой рай, они мой ад!
Для вспоминания об них
Жизнь — ничего, а вечность —
миг!
Когда же мы поймали
на лету
Крылатый
миг небесных упоений
И к радостям
на ложе наслаждений
Стыдливую склонили красоту,
Когда любви
забыли мы страданье
И нечего нам более желать, —
Чтоб оживить о ней воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.
Успокоив, сколь могла, матушку и укрыв ее
на постели одеялом, пошла было гневная Устинья в Парашину светлицу, но, проходя сенями, взглянула в окошко и увидела, что
на бревнах в огороде сидит Василий Борисыч… Закипело ретивое… Себя не помня,
мигом слетела она с крутой лестницы и,
забыв, что скитской девице не след середь бела дня, да еще в мирском доме, видеться один
на один с молодым человеком, стрелой промчалась двором и вихрем налетела
на Василья Борисыча.
Это было такое трогательно-прелестное зрелище, что публика
мигом забыла свой недавний хохот и приключение с теленком. Зрители, казалось, были растроганы до слез. Бобка со своими рыженькими кудельками, с поднятым к небу милым личиком, действительно как нельзя более, всем своим внешним видом походил
на маленького ангела.