Неточные совпадения
Она не могла разрешить задачи, которую ей невольно
задал отец своим веселым взглядом на ее друзей и на ту
жизнь, которую она так полюбила.
Дарья Александровна наблюдала эту новую для себя роскошь и, как хозяйка, ведущая дом, — хотя и не надеясь ничего из всего виденного применить к своему дому, так это всё по роскоши было далеко выше ее образа
жизни, — невольно вникала во все подробности, и
задавала себе вопрос, кто и как это всё сделал.
Он с мучением
задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в
жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на
жизнь.
Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему, великолепная вещь-с; это, так сказать, краса природы и утешение
жизни, и уж какие, кажется, фокусы может оно
задавать, так что где уж, кажется, иной раз угадать какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам своей фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-c!
Тут вся их
жизнь и наука, тут все их скорби и радости: оттого они и гонят от себя всякую другую заботу и печаль и не знают других радостей;
жизнь их кишела исключительно этими коренными и неизбежными событиями, которые и
задавали бесконечную пищу их уму и сердцу.
Правда, что после военной службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его
жизни, забылись, и он никогда не только не
задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом.
Германская машина, как бы выброшенная из недр германского духа, идет впереди, она
задавала тон в
жизни мирной, а теперь
задает тон в войне.
Женившись, он продолжал свою
жизнь без изменения, только стал еще
задавать знаменитые пиры в своем Хлудовском тупике, на которых появлялся всегда в разных костюмах: то в кавказском, то в бухарском, то римским полуголым гладиатором с тигровой шкурой на спине, что к нему шло благодаря чудному сложению и отработанным мускулам и от чего в восторг приходили московские дамы, присутствовавшие на пирах.
Эта Лукерья
задает в избе общий тон
жизни, и благодаря ей на всей обстановке сказывается близость ошалелого, беспутного бродяги.
— Я вас целый день поджидал, чтобы
задать вам один вопрос; ответьте хоть раз в
жизни правду с первого слова: участвовали вы сколько-нибудь в этой вчерашней коляске или нет?
Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти друга, не раз я
задавал себе вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать
жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю».
Тот вдруг как вскочит:"Вот как бил! вот как бил!" — да такую ли ему, сударь, встрепку
задал, что тот и
жизни не рад."Коли ты, говорит, не смыслишь, так не в свое дело не суйся!"А за перегородкой-то смех, и всех пуще заливается та самая стряпка, которой он своих собственных три целковых дал.
Очень естественно, что стал мне казаться каким-то идеалом мужчины, но потом, от первого же серьезного вопроса, который
задала нам
жизнь, вся эта фольга и мишура сразу облетела, так что смешно и грустно теперь становится, как вспомнишь, что было.
Живя в Москве широкой
жизнью, вращаясь в артистическом и литературном мире,
задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская
жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам в известные дни, не больше раза в неделю.
Раз в месяц, ко дню выхода книжки, В.М. Лавров уезжал в Москву, где обычно бывали обеды «Русской мысли», продолжение тех дружеских обедов, которые он
задавал сотрудникам в московский период своей
жизни у себя на квартире. Впоследствии эти обеды перенеслись в «Эрмитаж» и были более официальны и замкнуты.
Под шнурами стоят деревянные гребни, между зубьями их беззвучно дрожат серые струны, а четверо рабочих с утра до вечера, изо дня в день медленно ходят вдоль этих струн, пятясь
задом, точно привязанные к ним на всю
жизнь.
Выйдя из управы, Андрей Ефимыч понял, что это была комиссия, назначенная для освидетельствования его умственных способностей. Он вспомнил вопросы, которые
задавали ему, покраснел, и почему-то теперь первый раз в
жизни ему стало горько жаль медицину.
Вопросов она уж мне не
задает, как будто все уж испытала в
жизни и не ждет услышать ничего нового.
После разбора, например, всех произведений поэта, определивши их господствующий характер, говорили, что поэт
задал себе и всю свою
жизнь развивал такие-то и такие-то темы.
Он должен был убедиться, что не может, при мягкости своего характера и при обычной древним московским государям отчужденности от народа, разрешить великие вопросы, которые
задавала ему народная
жизнь.
То, видно, нас соединило небо!
Но, милый друг, теперь, когда нашли
Мы оба в
жизни твердую опору,
Скажи, куда направишь ты свой бег?
Какую цель своим поставишь силам?
Душе высокой, светлому уму
Какую ты
задашь теперь задачу?
И даже вот какая тут штука поминутно встречается: постоянно ведь являются в
жизни такие благонравные и благоразумные люди, такие мудрецы и любители рода человеческого, которые именно
задают себе целью всю
жизнь вести себя как можно благонравнее и благоразумнее, так сказать, светить собой ближним, собственно для того, чтоб доказать им, что действительно можно на свете прожить и благонравно и благоразумно.
В Обломовке никто не
задавал себе вопроса: зачем
жизнь, что она такое, какой ее смысл и назначение?
Не
задавая себе подобных вопросов, не разъясняя своих отношений к миру и к обществу, Обломов, разумеется, не мог осмыслить своей
жизни и потому тяготился и скучал от всего, что ему приходилось делать.
Лиза. Я знаю, что не скажет. Я думала об этом и
задавала себе этот вопрос. Я думала и говорила ему. Но что ж я могу сделать, когда он говорит, что не хочет жить без меня. Я говорила: будем друзьями, но устройте себе свою
жизнь, не связывайте свою чистую
жизнь с моей несчастной. Он не хочет.
Люди, идущие в уровень с
жизнью и умеющие наблюдать и понимать ее движение, всегда забегают несколько вперед, а за ними следует и толпа, которая понимает
жизнь уже по чужим объяснениям и, таким образом, все протверживает
зады.
Я склонен думать, что они все-таки ни о чем этом не думают и никаких пытливых вопросов себе не
задают, и серое однообразие нашей
жизней им кажется таким же неинтересным, таким же естественным и таким же для нас привычным и незаметным, каким кажется мне мировоззрение хотя бы моего денщика Пархоменки.
Только посмотреть на
жизнь, ведомую людьми в нашем мире, посмотреть на Чикаго, Париж, Лондон, все города, все заводы, железные дороги, машины, войска, пушки, крепости, храмы, книгопечатни, музеи, 30-этажные дома и т. п., и
задать себе вопрос, что надо сделать прежде всего для того, чтобы люди могли жить хорошо? Ответить можно наверное одно: прежде всего перестать делать всё то лишнее, что теперь делают люди. А это лишнее в нашем европейском мире — это 0,99 всей деятельности людей.
Важна не длина
жизни, но глубина ее. Дело не в продолжении
жизни, но в том, чтобы жить не во времени. А живем мы не во времени только тогда, когда мы живем усилием добра. Когда мы живем так, мы не
задаем себе вопроса о времени.
Так, например, окончив чтение Библии, тетя не
задала себе труда повторять это, как делают многие одолевшие названную книгу, а она отложила ее в сторону раз и навсегда и «понесла фантазии» вроде того, что «хороших времен еще не было» или что «лучшая
жизнь на земле будет впереди нас, а не та, которая осталась позади нас»…
Здесь как будто вымерла вся людская
жизнь, и только на
задах кое-где, да на выходах, между соломенными кровлями и древесными прутьями, торчало там и сям стальное острие казацкой пики…
Послеобеденным разговором почти безраздельно владел дорогой гость. Губернаторша только
задавала вопросы, прилично ахала, вставляла сожаления о своей собственной славнобубенской
жизни и оживленно восхищалась рассказами барона, когда тот, в несколько небрежном тоне, повествовал о последней великосветской сплетне, о придворных новостях, о Кальцоляри и Девериа, да о последнем фарсе на Михайловской сцене.
— Оденьтесь, — сказал Топорков и начал
задавать ей вопросы: хороша ли квартира, правилен ли образ
жизни и т. д.
Этот вопрос
задает Ставрогин Кириллову. Совсем такой же вопрос
задает себе герой «Сна смешного человека». В
жизни приходится скрывать свою тайную сущность, непрерывно носить маску. Но сладко человеку вдруг сбросить душную маску, сбросить покровы и раскрыться вовсю.
«Для чего?» — это бессмысленнейший вопрос, сам собою отпадающий от всего, что полно
жизнью. В минуту уныния Долли могла
задавать себе вопросы о бессмысленности своей
жизни, о бесцельности своих страданий и суетни с детьми. Но
жизнь эта полна и прекрасна, несмотря на все ее страдания, — прекрасна потому, что для Доли
жизнь именно в этом.
Кто жив душою, в ком силен инстинкт
жизни, кто «пьян
жизнью», — тому и в голову не может прийти
задавать себе вопрос о смысле и ценности
жизни, и тем более измерять эту ценность разностью между суммами жизненных радостей и горестей.
В великой своей убогости и нищете стоит перед Ницше наличный человек, лишенный всякого чувства
жизни, всякой цельности, с устремлениями, противоречащими инстинктам, — воплощенная «биологическая фальшивость» и «физиологическое самопротиворечие». «Общее отклонение человечества от своих коренных инстинктов, — говорит Ницше, — общий декаданс в деле установления ценностей есть вопрос par excellence, основная загадка, которую
задает философу животное-«человек»
И так, ничего не знающий, некультурный, очень умный и необыкновенно важный, косой от зависти, с громадной печенкой, желтый, серый, плешивый, брожу я по Москве из дому в дом,
задаю тон
жизни и всюду вношу что-то желтое, серое, плешивое…
Это были те же вопросы, которые Сергей Андреевич слышал от Наташи и четыре года назад. Тогда она с тоскою ждала от него, чтоб он дал ей веру в
жизнь и указал дорогу, — и ему было тяжело, что он не может дать ей этой веры и что для него самого дорога неясна. Теперь, когда Наташа верила и стояла на дороге, Сергея Андреевича приводила в негодование самая возможность тех вопросов, которые она ему
задавала.
Книжники же, и не подозревая в фарисейских учениях тех разумных основ, на которых они возникли, прямо отрицают всякие учения о будущей
жизни и смело утверждают, что все эти учения не имеют никакого основания, а суть только остатки грубых обычаев невежества, и что движение вперед человечества состоит в том, чтобы не
задавать себе никаких вопросов о
жизни, выходящих за пределы животного существования человека.
Таня Берестова слушала внимательно и, видимо, сочувственно относилась к своей барышне, которой скоро суждено сделаться из княжны княгиней. Она рассудительно высказывала свои мнения по тем или другим вопросам, которые
задавала княжна, и спокойно обсуждала со своей госпожой ее будущую
жизнь в Петербурге. Чего стоили ей эта рассудительность и это спокойствие, знала только ее жесткая подушка, которую она по ночам кусала, задыхаясь от злобных слез.
В то время, общественная
жизнь в Петербурге совершенно изменилась против прежнего: не было не только блестящих празднеств и шумных балов, какие еще недавно
задавали екатерининские вельможи, но и вообще были прекращены все многолюдные увеселения и даже такие же домашние собрания.
— Если так, то как же ты осмеливаешься
задавать такие вопросы? Разрешение святого отца, конечно, действительно в настоящей и в будущей
жизни.
Мы так привыкли к тому, по меньшей мере странному толкованию, что фарисеи и какие-то злые иудеи распяли Христа, что тот простой вопрос о том, где же были те не фарисеи и не злые, а настоящие иудеи, державшие закон, и не приходит нам в голову. Стоит
задать себе этот вопрос, чтобы всё стало совершенно ясно. Христос — будь он бог или человек — принес свое учение в мир среди народа, державшегося закона, определявшего всю
жизнь людей и называвшегося законом бога. Как мог отнестись к этому закону Христос?
Князь никогда прямо не решался
задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его
жизни.