На другой день, 13 декабря, проведя все утро в делах службы, он вернулся домой и начал
записывать разговор, который имел накануне с Николаем Павловичем. Присоединив к этому, так сказать, протоколу, копию своего письма к великому князю, он вложил оба эти документа в пакет, запечатал его и отправился к графу Коновницыну.
Неточные совпадения
Чрез полчаса он передал этот
разговор Хагивари: я слышал названия: «Амой, Нинпо, Гонконг». Тот
записал.
Смотритель говорил, не подозревая, что я предательски, тут же, при нем,
записал его
разговор.
Кроме того, особенно
записали, со слов Андрея, о
разговоре его с Митей дорогой насчет того, «куда, дескать, я, Дмитрий Федорович, попаду: на небо аль в ад, и простят ли мне на том свете аль нет?» «Психолог» Ипполит Кириллович выслушал все это с тонкою улыбкой и кончил тем, что и это показание о том, куда Дмитрий Федорович попадет, порекомендовал «приобщить к делу».
Все это самое и весь
разговор наш предыдущий с вами-с, накануне того дня вечером у ворот-с, как я вам тогда мой страх сообщил и про погреб-с, — все это я в подробности открыл господину доктору Герценштубе и следователю Николаю Парфеновичу, и все они в протокол записали-с.
Наши долгие
разговоры, наши споры навели меня на мысль
записывать их.
В. Буссе
записал свой
разговор со стариками айно, которые помнили время независимости своей и говорили: «Сахалин — земля аинов, японской земли на Сахалине нет».
Выслушав это, князь обрубил разом. Он встал и поклонился с таким видом, что Тебенькову тоже ничего другого не оставалось как, в свою очередь, встать, почтительно расшаркаться и выйти из кабинета. Но оба вынесли из этого случая надлежащее для себя поучение. Князь написал на бумажке:"Франклин — иметь в виду, как одного из главных зачинщиков и возмутителей"; Тебеньков же, воротясь домой, тоже
записал:"Франклин — иметь в виду, дабы на будущее время избегать
разговоров об нем".
Мне пришлось недавно исчислить кривизну уличной мембраны нового типа (теперь эти мембраны, изящно задекорированные, на всех проспектах
записывают для Бюро Хранителей уличные
разговоры). И помню: вогнутая, розовая трепещущая перепонка — странное существо, состоящее только из одного органа — уха. Я был сейчас такой мембраной.
— Ты видишь, что я первый твой ответ (об имени и т. д.)
записал: стало быть, это не
разговор, а следствие.
— Гм! Это, может быть, и неправда. По крайней мере вы бы
записывали и запоминали такие слова, знаете, в случае
разговора… Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!
— Поди сейчас
запиши мне для памяти тот
разговор, который мы слышали от попов и дворян. Понимаешь, насчет того, что и время пришло, и что Александр Первый не мог, и что в остзейском крае и сейчас не удается… Одним словом все, все…
— Пожалуйте, свечи тушить приказано, — сказал заспанный лакей, слушавший последний
разговор и соображавший, почему это господа всегда говорят всё одно и то же. — Счет за кем
записать прикажете? За вами-с? — прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому обратиться.
Еще больше, — нас попросят провести дальше наши мнения и дойти до крайних их результатов, то есть, что драматический автор, не имея права ничего отбрасывать и ничего подгонять нарочно для своей цели, оказывается в необходимости просто
записывать все ненужные
разговоры всех встречных лиц, так что действие, продолжавшееся неделю, потребует и в драме ту же самую неделю для своего представления на театре, а для иного происшествия потребуется присутствие всех тысяч людей, прогуливающихся по Невскому проспекту или по Английской набережной.
Среди молодёжи суетился Яков Зарубин. Всегда озабоченный, он ко всем подбегал с вопросами, слушая
разговоры о революционерах, сердито хмурил брови и что-то
записывал в маленькую книжку. Старался услужить всем крупным сыщикам и явно не нравился никому, а на его книжку смотрели подозрительно.
Разговоры их никто бы не
записал, да они всем бы и наскучили.
Глумов (возвращается и садится к столу).
Записать! (Вынимает дневник.) Человеку Мамаева три рубля, Манефе пятнадцать рублей. Да уж кстати весь
разговор с дядей. (Пишет.)
Это так и вышло, и я на то нимало не жалуюсь, потому что
разговор, который повели тихо вполголоса мои новые соседи, показался мне настолько интересным, что я его тогда же, по приезде домой,
записал, а теперь решаюсь даже представить вниманию читателей.
У меня, кроме всех этих общих забот, была еще одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел на ледяные пальмы оконных стекол и медленно писал.
Записывал темы для
разговоров с дамами во время кадрили.
Запишу поскорее мой
разговор с ним, т. е. с Домбровичем. Эта тетрадь превращается в целый ряд
разговоров с Василием Павлычем.