Неточные совпадения
Степан Аркадьич смял накрахмаленную салфетку,
засунул ее
себе за жилет и, положив покойно руки, взялся за устрицы.
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже
засунул кое-что для
себя в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел в экипаж, — и бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
Ах, какая прелесть! — прибавил я, живо воображая ее перед
собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другой бок и
засунул голову под подушки.
Аркадий сказал правду: Павел Петрович не раз помогал своему брату; не раз, видя, как он бился и ломал
себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и,
засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
Кутузов сел ко столу, налил
себе чаю, снова
засунул палец за воротник и помотал головою; он часто делал это, должно быть, воротник щипал ему бороду.
— Ну, довольно же, довольно! — восклицал я, — я не протестую, берите! Князь… где же князь и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли князь и Дарзан? — и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так и не успев
засунуть в карман и держа в горсти, я пустился догонять князя и Дарзана. Читатель, кажется, видит, что я не щажу
себя и припоминаю в эту минуту всего
себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно, что потом могло выйти.
Исхудалый и бледный, с поджатыми под
себя ногами в валенках, он, сгорбившись и дрожа, сидел в дальнем углу нар и,
засунув руки в рукава полушубка, лихорадочными глазами смотрел на Нехлюдова.
Маслова сидела,
засунув руки в рукава халата, и, склонив низко голову, неподвижно смотрела на два шага перед
собой, на затоптанный пол, и только говорила...
Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед,
засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про
себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»…
Пока Женни сняла с
себя мундир, отец надел треуголку и
засунул шпагу, но, надев мундир, почувствовал, что эфесу шпаги неудобно находиться под полою, снова выдернул это смертоносное орудие и, держа его в левой руке, побежал в училище.
Я — как фотографическая пластинка: все отпечатываю в
себе с какой-то чужой, посторонней, бессмысленной точностью: золотой серп — световой отблеск на громкоговорителе; под ним — ребенок, живая иллюстрация — тянется к сердцу;
засунут в рот подол микроскопической юнифы; крепко стиснутый кулачок, большой (вернее, очень маленький) палец зажат внутрь — легкая, пухлая тень-складочка на запястье.
Почтмейстер схватил деньги и кое-как
засунул их
себе за борт мундира.
Тесным кольцом,
засунув руки в рукава, они окружают едока, вооруженного ножом и большой краюхой ржаного хлеба; он истово крестится, садится на куль шерсти, кладет окорок на ящик, рядом с
собою, измеряет его пустыми глазами.
Он уже отрубил
себе от тонкой жердины дорожную дубинку, связал маленький узелок, купил на базаре две большие лепешки с луком и,
засунув их в тот же карман, где лежали у него деньги, совсем готов был выступить в поход, как вдруг приехал новый протопоп Иродион Грацианский.
Второе княгинино письмо Передонов берег усерднее чем первое: носил его всегда при
себе в бумажнике, но всем показывал и принимал при этом таинственный вид. Он зорко смотрел, не хочет ли кто-нибудь отнять это письмо, не давал его никому в руки и после каждого показывания прятал в бумажник, бумажник
засовывал в сюртук, в боковой карман, сюртук застегивал и строго, значительно смотрел на собеседников.
Доктор, еще больше пополневший, красный, как кирпич, и с взъерошенными волосами, пил чай. Увидев дочь, он очень обрадовался и даже прослезился; она подумала, что в жизни этого старика она — единственная радость, и, растроганная, крепко обняла его и сказала, что будет жить у него долго, до Пасхи. Переодевшись у
себя в комнате, она пришла в столовую, чтобы вместе пить чай, он ходил из угла в угол,
засунув руки в карманы, и пел: «ру-ру-ру», — значит, был чем-то недоволен.
Доктор Сергей Борисыч был дома; полный, красный, в длинном ниже колен сюртуке и, как казалось, коротконогий, он ходил у
себя в кабинете из угла в угол,
засунув руки в карманы, и напевал вполголоса: «Ру-ру-ру-ру». Седые бакены у него были растрепаны, голова не причесана, как будто он только что встал с постели. И кабинет его с подушками на диванах, с кипами старых бумаг по углам и с больным грязным пуделем под столом производил такое же растрепанное, шершавое впечатление, как он сам.
Я встал,
засунул руки в карманы и стал смеяться. Меня заливало блаженством. Я чувствовал
себя Дюроком и Ганувером. Я вытащил револьвер и пытался прицелиться в шарик кровати. Поп взял меня за руку и усадил, сказав...
Я кротко простонал и вылез из корыта. Два ведра вылил на
себя с остервенением. Потом, сидя на корточках перед пастью печки, голову
засовывал в нее, чтобы хоть немного просушить.
Когда грабители, остановив лошадь, подошли к нему, он, встав с дрожек, схватил первых подошедших и
засунул одного
себе под мышку, а другого в колени. Когда два остальных подоспели на выручку товарищей, он схватил и этих за волосы и, щелкнув голова об голову, бросил на землю. То же самое повторил он с защемленными в коленях и под мышкой. Затем преспокойно сел на дрожки и продолжал путь.
На лице Челкаша сияла добродушно-хитрая улыбка, и весь он имел вид человека, задумавшего нечто весьма приятное для
себя и неожиданное для Гаврилы.
Засунув руку в карман, он шелестел там бумажками.
Он устал сильно, скинул шинель, поставил рассеянно принесенный портрет между двух небольших холстов и бросился на узкий диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался сам по
себе, а кожа осталась тоже сверху сама по
себе, так что Никита
засовывал под нее черные чулки, рубашки и всё немытое белье.
Хотя Никита и отказал в шапке, и надо было привести в порядок свою, то есть
засунуть выбивавшиеся и висевшие из ней хлопки и зашить коновальною иглой дыру, хоть сапоги со стельками из потника и не влезали сначала на ноги, хоть Анютка и промерзла и выпустила было Барабана, и Машка в шубе пошла на ее место, а потом Машка должна была снять шубу, и сама Акулина пошла держать Барабана, — кончилось тем, что Ильич надел-таки на
себя почти всё одеяние своего семейства, оставив только кацавейку и тухли, и, убравшись, сел в телегу, запахнулся, поправил сено, еще раз запахнулся, разобрал вожжи, еще плотнее запахнулся, как это делают очень степенные люди, и тронул.
И через час ему приносит
Записку грязную лакей.
Что это? чудо! Нынче просит
К
себе на вистик казначей,
Он именинник — будут гости…
От удивления и злости
Чуть не задохся наш герой.
Уж не обман ли тут какой?
Весь день проводит он в волненье.
Настал и вечер наконец.
Глядит в окно: каков хитрец —
Дом полон, что за освещенье!
А всё
засунуть — или нет? —
В карман на случай пистолет.
Он разровнял оставшуюся солому по санкам, подложил погуще
себе под бок и,
засунув руки в рукава, приладился головой в угол саней, к передку, защищавшему его от ветра.
Выражение лица Ферапонтова в ту же минуту изменилось: по нем пошли какие-то багровые пятна. Он скорыми шагами заходил по комнате, грыз у
себя ногти, потирал грудь и потом вдруг схватил и разорвал поданное вместе с деньгами бурмистром объявление на мелкие кусочки,
засунул их в рот и, еще прожевывая их, сел к столу и написал какую-то другую бумагу, вложил в нее бурмистровы деньги и, положив все это на стол, отошел опять к окну.
— Эге! — ответил один из паромщиков, глубоко
засунув руки в карманы шаровар, и, подойдя к арбе. заглянул в неё и повёл носом, сильно втянув в
себя воздух.
Бодрым, молодым движением Теркин юркнул в дверку и поднялся наверх. Пономарь продолжал звонить,
засунув бумажку в карман своих штанов. Он поглядывал наверх и спрашивал
себя: кто может быть этот заезжий господин, пожелавший лезть на колокольню? Из чиновников? Или из помещиков?.. Такого он еще не видал. Да в село и не заезжают господа. Купцы бывают, прасолы, скупщики меда, кож, льну… Село торговое… Только этот господин не смотрит простым купцом. Надо будет сказать батюшке. А он еще не приходил…
Выбрал
себе пару самых лучших карабинов,
засунул за пояс нож и, сдвинув тонкие брови, взял в руки томагавк.
Они еще не успели покончить с солеными хрящами и осетровым балыком, как на столе уже шипела севрюжка в серебряной кастрюле. За закуской Калакуцкий выпил разом две рюмки водки, забил
себе куски икры и белорыбицы,
засовал за ними рожок горячего калача и потом больше мычал, чем говорил. Но он ел умеренно. Ему нужно было только притупить первое ощущение голода. Тут он сделал передышку.