Неточные совпадения
Огонь потух; едва
золоюПодернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу
уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Она
ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту,
злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (не правда ли?) пора!
Ново и неприятно было и то, что мать начала душиться слишком обильно и такими крепкими духами, что, когда Клим,
уходя спать, целовал ей руку, духи эти щипали ноздри его, почти вызывая слезы, точно
злой запах хрена.
«Да, — соображал Самгин. — Возможно, что где-то действует Кутузов. Если не арестован в Москве в числе «семерки» ЦК. Еврейка эта, видимо,
злое существо. Большевичка. Что такое Шемякин? Таисья, конечно,
уйдет к нему. Если он позовет ее. Нет, будет полезнее, если я займусь литературой. Газета не
уйдет. Когда я приобрету имя в литературе, — можно будет подумать и о газете. Без Дронова. Да, да, без него…»
Так, молча, он и
ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость во рту и бессвязный шум
злых слов в голове, встал у окна, глядя, как ветер обрывает листья с деревьев.
— Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных историй и любит рассказывать. Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка в снег и
ушел куда-то, пропал без вести или — возмущенный бесплодностью любви — сделал что-нибудь
злое? Как думаете?
— Молчите! Или —
уходите прочь, — крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее
злой крик заставил Варвару завыть голосом деревенской бабы, кликуши...
Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Агафья Матвеевна. И у него не рождается никаких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что
уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни
зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозябает.
Сраженья
Дождемся. Время не
ушлоС Петром опять войти в сношенья:
Еще поправить можно
зло.
Разбитый нами, нет сомненья,
Царь не отвергнет примиренья.
Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал
злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену
уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.
Райский пришел домой
злой, не ужинал, не пошутил с Марфенькой, не подразнил бабушку и
ушел к себе. И на другой день он сошел такой же мрачный и недовольный.
Потом он вспомнил, как он хотел усмирить страсть постепенно, поддаваясь ей, гладя ее по шерсти, как гладят
злую собаку, готовую броситься, чтоб задобрить ее, — и, пятясь задом,
уйти подобру-поздорову. Зачем она тогда не открыла ему имени своего идола, когда уверена была, что это мигом отняло бы все надежды у него и страсть остыла бы мгновенно?
Уходишь злой и клянешься, что завтра это уже не повторится, но завтра опять то же самое.
Это то, что когда я встретился вчера вечером у наших ворот с той несчастной, то сказал ей, что я сам
ухожу из дому, из гнезда, что
уходят от
злых и основывают свое гнездо и что у Версилова много незаконнорожденных.
Люди духа иногда с легкостью отворачиваются от войны, как от чего-то внешне-материального, как чуждого
зла, насильственно навязанного, от которого можно и должно
уйти в высшие сферы духовной жизни.
Но вот на востоке появилась розовая полоска — занималась заря. Звезды быстро начали меркнуть; волшебная картина ночи пропала, и в потемневшем серо-синем воздухе разлился неясный свет утра. Красные угли костра потускнели и покрылись
золой; головешки дымились, казалось, огонь
уходил внутрь их.
— Я не хочу слышать больше! — Вера Павловна с негодованием отбрасывает дневник. — Гадкая!
злая! зачем ты здесь! Я не звала тебя,
уйди!
Рассказывал он вплоть до вечера, и, когда
ушел, ласково простясь со мной, я знал, что дедушка не
злой и не страшен. Мне до слез трудно было вспоминать, что это он так жестоко избил меня, но и забыть об этом я не мог.
Она
ушла. Спустя десять минут в кабинет вплыла экономка Эмма Эдуардовна в сатиновом голубом пеньюаре, дебелая, с важным лицом, расширявшимся от лба вниз к щекам, точно уродливая тыква, со всеми своими массивными подбородками и грудями, с маленькими, зоркими, черными, безресницыми глазами, с тонкими,
злыми, поджатыми губами. Лихонин, привстав, пожал протянутую ему пухлую руку, унизанную кольцами, и вдруг подумал брезгливо...
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого
ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он
злой человек!
— Я, я буду тебе мать теперь, Нелли, а ты мое дитя! Да, Нелли,
уйдем, бросим их всех, жестоких и
злых! Пусть потешаются над людьми, бог, бог зачтет им… Пойдем, Нелли, пойдем отсюда, пойдем!..
Вероятно, он приехал с тем, чтоб оглядеть местность, разузнать положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти тысяч рублей перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он не раз подслуживался графу N, сластолюбивому старику, в такого рода делах. Но он ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело не пошло на лад, тотчас же переменил тон и с
злою радостию поспешил оскорбить ее, чтоб не
уходить по крайней мере даром.
Думывал я иногда будто сам про себя, что бы из меня вышло, если б я был, примерно, богат или в чинах больших. И, однако, бьешься иной раз целую ночь думавши, а все ничего не выдумаешь. Не лезет это в голову никакое воображение, да и все тут. Окроме нового виц-мундира да разве чаю в трактире напиться — ничего другого не сообразишь. Иное время даже
зло тебя разберет, что вот и хотенья-то никакого у тебя нет; однако как придет
зло, так и
уйдет, потому что и сам скорее во сне и в трудах забыться стараешься.
— Не ожидала я, чтоб ты была такая
злая, — сказала Любочка, совершенно разнюнившись,
уходя от нас, — в такую минуту, и нарочно, целый век, все вводит в грех. Я к тебе не пристаю с твоими чувствами и страданиями.
— Я знала, что ты гордец, но не думала, чтоб ты был такой
злой, — сказала она и
ушла от нас.
Он почти не заметил, как она
ушла, сжатый тугим кольцом спутанных дум, разделся, побросав всё куда попало, и сел у окна в сад, подавленный, унылый и
злой, ничего не понимая.
Нужно было
уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна — назад, — там были сильные и
злые враги, другая — вперед, — там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота.
— Голубушка, Татьяна Власьевна… Мой грех — мой ответ. Я отвечу за тебя и перед мужем, и перед людьми, и перед Богом, только не дай погибнуть христианской душе… Прогонишь меня — один мне конец. Пересушила ты меня,
злая моя разлучница… Прости меня, Татьяна Власьевна, да прикажи мне
уйти, а своей воли у меня нет. Что скажешь мне, то и буду делать.
Гляжу, а это тот самый матрос, которого наказать хотели… Оказывается, все-таки Фофан простил его по болезни… Поцеловал я его, вышел на палубу; ночь темная, волны гудят, свищут, море
злое, да все-таки лучше расстрела… Нырнул на счастье, да и очутился на необитаемом острове… Потом
ушел в Японию с ихними рыбаками, а через два года на «Палладу» попал, потом в Китай и в Россию вернулся.
— Не то чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боярин Шалонский мне никакого
зла не сделал; я ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы
уходить Шалонского, да, на беду, у него есть дочка, так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да пусть рыжий-то едет болотом первый и если вздумает дать стречка, так посадите ему в затылок пулю… С богом!
Лука. Чего там понимать? Всяко живет человек… как сердце налажено, так и живет… сегодня — добрый, завтра —
злой… А коли девка эта за душу тебя задела всурьез…
уйди с ней отсюда, и кончено… А то — один иди… Ты — молодой, успеешь бабой обзавестись…
— Это ты верно, — задумчиво сказал Яков, — и про отца верно, и про горбатого… Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты вот хоть
злой; тем утешаешь себя, что всех судишь… и всё строже судишь… А я и того не могу…
Уйти бы куда-нибудь! — с тоской вскричал Яков.
Они ознакомились с похождениями «Яшки Смертенского», восхищались «Япанчой, татарским наездником» и всё дальше
уходили от неприглядной жизни в область, где люди всегда разрушали
злые ковы судьбы, всегда достигали счастья.
— Теперь не узнаете. Носит подвесную бороду, а Безухий и ходит и спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо скрывает. Длинный, худющий, черная борода… вот они сейчас перед вами
ушли от меня втроем.
Злые. На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда в каморку пускаю, пришли в бедственном положении, пока что в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
—
Уйди! — истерически закричал Ежов, прижавшись спиной к стене. Он стоял растерянный, подавленный, обозленный и отмахивался от простертых к нему рук Фомы. А в это время дверь в комнату отворилась, и на пороге стала какая-то вся черная женщина. Лицо у нее было
злое, возмущенное, щека завязана платком. Она закинула голову, протянула к Ежову руку и заговорила с шипением и свистом...
— Фи, какой ты глупый,
злой, — гадкий! — презрительно сказала девушка и
ушла, оставив его одного в саду. Он угрюмо и обиженно посмотрел вслед ей, повел бровями и, опустив голову, медленно направился в глубь сада.
Она стала часто
уходить, не говоря мне, она уже менее почтительна, — и я вижу тут твое
злое, подлое влияние.
«Да бог тебя простит, — отвечают, — но только я не люблю друга-потаковщика, а лучше люблю друга-стречника, и ты мне соблазн. Разве благая от Бога принимая,
злого я не должна без ропота стерпеть? Нет; ты
уйди скорее от меня: я лучше одна с моею покорностью хочу остаться!»
— Да, голубчик, этак-то лучше. Право, иногда
зло меня берет! Брошу, думаю, всех этих анафем! Хоть в лес, что ли, от них
уйти!
Чай, действительно, был как пиво, но я выпил стакан. В это время прошел кондуктор. Он проводил его молча
злыми глазами и начал только тогда, когда тот
ушел.
— Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу — вот, как по милости вашей прометались все собаки и русак
ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое
зло тогда меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы… Ну, уж честил же я вас — не погневайтесь!..
Не стерпел обиды Полуект Степаныч и обругал игумена по своему воеводскому обычаю, а игумен запер его в своей келье, положил ключ себе в карман и
ушел к вечерне. Тут уж зло-горе взяло воеводу, и начал он ломиться в дверь и лаять игумена неподобными словами, пока не выбился из сил. А игумен воротился из церкви и спрашивает через дверь...
Свекровь не столько жалела крупы или того, что жницы будут без каши, сколько злилась за допущение Настею
злого предзнаменования: «Каша
ушла из горшка, это хуже всего, — говорила она.
— Взяла бы да и
ушла — черт с вами!.. Естя-то захотел побаловаться над бабой; и подкинул ей платок на
зло, а вы давай бабу бить.
И я внял этому голосу, хотя и не без внутреннего волнения. В окна, главное, дуло, да и об кухне шли слухи, что скоро совсем там готовить кушанье будет нельзя. Приходилось или
зле погибнуть или
уйти.
Я
ушел в Державинский сад, сел там на скамью у памятника поэту, чувствуя острое желание сделать что-нибудь
злое, безобразное, чтоб на меня бросилась куча людей и этим дала мне право бить их. Но, несмотря на праздничный день, в саду было пустынно и вокруг сада — ни души, только ветер метался, гоняя сухие листья, шурша отклеившейся афишей на столбе фонаря.
— Про…
уйди ты!..
уйди к дьяволу! — вдруг крикнул Челкаш и сел на песке. Лицо у него было бледное,
злое, глаза мутны и закрывались, точно он сильно хотел спать. — Чего тебе еще? Сделал свое дело… иди! Пошел! — и он хотел толкнуть убитого горем Гаврилу ногой, но не смог и снова свалился бы, если бы Гаврила не удержал его, обняв за плечи. Лицо Челкаша было теперь в уровень с лицом Гаврилы. Оба были бледны и страшны.
Так отошли от жизни три страстно стремившиеся к праведности воспитанника русской инженерной школы. На службе, к которой все они трое готовились, не годился из них ни один. Двое первые, которые держались правила «отыди от
зла и сотвори благо»,
ушли в монастырь, где один из них опочил в архиерейской митре, а другой — в схиме. Тот же третий, который желал переведаться со
злом и побороть его в жизни, сам похоронил себя в бездне моря.
— Ты бога не обижай… Чего тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то.
Злые. Обижены, оттого и злы. Вот и не надо обижаться, а то уподобишься бесу. Тебя обидят, а ты им скажи: спаси вас Христос! И
уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.
Подживала нога у меня, собирался я
уходить и уже мог работать. Вот однажды чищу дорожки, отгребая снег, идёт эта клирошанка, тихо идёт и — как застывшая. В правой руке, ко груди прижатой, чётки, левая плетью вдоль тела повисла; губы закушены, брови нахмурены, лицо бледное. Поклонился я ей, дёрнула головой кверху и взглянула на меня так, словно я ей великое
зло однажды сделал.