Неточные совпадения
Поди ты сладь с человеком! не верит в
Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее
знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая,
бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Когда священник начал мне давать уроки, он был удивлен не только общим
знанием Евангелия, но тем, что я приводил тексты буквально. «Но господь
бог, — говорил он, — раскрыв ум, не раскрыл еще сердца». И мой теолог, пожимая плечами, удивлялся моей «двойственности», однако же был доволен мною, думая, что у Терновского сумею держать ответ.
Если человек — медиум, через который проходят неотвратимые магические силы, которые можно расколдовать лишь путем особого
знания, то он — лишь пассивная частица магического естества, он не свободен, не активен, не образ и подобие
Бога.
Соблазн змииного, люциферианского
знания не потому греховен, что
знание греховно, а потому, что соблазн этот есть незнание, так как
знание абсолютное дается лишь слиянием с
Богом.
Дефект нашего
знания есть дефект самого бытия, результат греховности, отпадения от
Бога.
Древний змий соблазнял людей тем, что они будут как
боги, если пойдут за ним; он соблазнял людей высокой целью, имевшей обличие добра, —
знанием и свободой, богатством и счастьем, соблазнял через женственное начало мира — праматерь Еву.
Нельзя отрицать сферы оккультного, но оккультные
знания и оккультная практика могут служить разным
богам, могут быть бытием, а могут оказаться и небытием.
— Настоящее блаженство состоит, — отвечал Имплев, — в отправлении наших высших душевных способностей: ума, воображения, чувства. Мне вот, хоть и не много, а все побольше разных здешних господ,
бог дал
знания, и меня каждая вещь, что ты видишь здесь в кабинете, занимает.
Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там — дальше, выше. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик —
Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее, голое, непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал.
Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, — это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот —
— Да, — произнес он, — много сделал он добра, да много и зла; он погубил было философию, так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие
знания,
бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из глаз, и сольется ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это поведет… Удивительно!
— Без религии, без авторитетов, без истинного
знания куда же можно прийти, кроме… Но я не произношу этого страшного слова; я просто зажмуриваю глаза, и говорю: Dieu, qui mene toutes choses a bien, ne laissera pas perir notre chere et sainte Russie… [
Бог, который направляет все к благу, не допустит гибели нашей дорогой святой Руси…] нашу святую, православную Русь, messieurs!
— Я-то-с? — помилуйте, вашескородие! так маленько мерекаем [Для незнакомых с этим выражением считаю нелишним пояснить, что «мерёкать» — значит кое-что понимать, на бобах разводить. Первоначальным корнем этого выражения был, очевидно, глагол «мерещиться». Мерещится
знание, а настоящего нет. (Авт.)], а чтобы настоящим манером произойти, — такого разума от
Бога еще не удостоены-с.
Ему же я обязан
знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе; плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта, хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб, душу, предков, глаза, печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси
бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще в море, но всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.
Маменька же, увидевши, что я не отличился в
знании иностранного языка и еще оштрафован родительским щелчком, впрочем весьма чувствительным, от которого у меня в три ручья покатились слезы, маменька завели меня тихонько в кладовую и — то-то материнское сердце! — накормили меня разными сластями и, приголубливая меня, говорили:"Хорошо делаешь, Трушко, не учись их наукам. Дай
бог и с одною наукою ужиться, а они еще и другую вбивают дитяти в голову".
Не потому, в самом деле, англичане отличаются практическими приложениями
знаний, что таковы уж искони врожденные их свойства, «так уж им это
бог дал»; а напротив — эти самые свойства явились у англичан в продолжение веков вследствие разных обстоятельств их исторического развития.
— Заплутаете вы себя во тьме вещных
знаний ваших! — усмехается он. — По-моему,
бог — слово, миром не договорённое до конца, вам бы и надлежало договорить-то его. Вам!
Бог для меня это — то, к чему я стремлюсь, то, в стремлении к чему и состоит моя жизнь, и который поэтому и есть для меня, но есть непременно такой, что я его понять, назвать не могу. Если бы я его понял, я бы дошел до него, и стремиться бы некуда было, и жизни бы не было. Но я его понять и назвать не могу, а вместе с тем знаю его, — знаю направление к нему, и даже изо всех моих
знаний это самое достоверное.
— Ах, барон! — прискорбно вздохнул губернатор; — это не так-то легко, как кажется; у них там в синоде я не знаю какие порядки и какими соображениями они руководствуются: для нас это вполне terra incognita [Незнакомая область
знаний (лат.).]; но… я очень рад, что все это случилось при вас, что вы сами были свидетелем… Теперь вы видите, что это такое! Я непременно приму свои меры, и приму их немедленно; а будет ли успех, ей-Богу, не знаю!
А вера довольствуется
знанием, яко есть
Бог…
Общее содержание отрицательного богословия, развиваемого преимущественно в первой и отчасти во второй книге «De divisione naturae», основного трактата Эриугены, последний определяет так: в нем выясняется, что «
Бога Ничто из всего, что существует и чего не существует, не выражает в Его сущности, что и сам Он совершенно не знает, что Он есть, ибо Он никоим образом не может быть определяем по величине или свойству, ибо ничто не подходит к Нему и сам Он ничем не постигается, и что сам Он в том, что существует и не существует, собственно говоря, не выражается в самом себе, — род незнания, превосходящий всякое
знание и понимание»***.
Но она не есть
знание и познавание ни мира, ни
Бога; такое
знание она лишь признает, не отождествляя себя с ним» (36).
Люди «одни из тварей, кроме способности к разуму и слову, имеют еще чувственность (το αισθητικό ν), которая, будучи по природе соединена с умом, изобретает многоразличное множество искусств, умений и
знаний: занятие земледелием, строение домов и творчество из не-сущего (προάγειν ёк μη οντων), хотя и не из совершенно не сущего (μη ёк μηδαμώς όντων) — ибо это принадлежит лишь
Богу — свойственно одному лишь человеку…
XC, 1225): «Вера есть недоказуемое
знание (onapo δεικτος γνώσις); если же
знание недоказуемо, вера превышает, стало быть, природу; помощью ее неведомым образом, но явно мы вступаем в единение с
Богом, превосходящее разумение (νόησιν).
Непосредственное
знание о
Боге может говорить только, что
Бог есть.
Таким исканием является и язычество, которое содержит в себе или, по крайней мере, может содержать положительное
знание о
Боге, некое о Нем откровение.
И миропознание — будет ли это естествознание (в широчайшем, всеобъемлющем смысле слова) или «духовное
знание» при свете веры в
Бога получает совсем новое значение.
«Религия не имеет никакого отншения даже и к этому
знанию (т. е. такому, в котором «естествознание восходит от законов природы к высочайшему и вселенскому Управителю» и II котором «вы не познаете природы, не постигая вместе с тем и
Бога»), ее сущность постигается вне участия последнего.
Слово в
знании (Scienz) воспринимает в себя природу, но живет чрез природу, как солнце в элементах, или как Ничто в свете огня, ибо блеск огня делает Ничто обнаруживающимся, и при этом нельзя говорить о ничто, ибо Ничто есть
Бог и все» [IV, 477, § 16–17.
«Гнозис», «духовное
знание», вновь выставляется средством сделаться «
богами», в сознании софийности своей и богонасыщенности всей софийной твари, причем ради познания твари, под предлогом углубления в божественную стихию мира, получается забвение о
Боге.
Герои веры, религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не были одарены в этом отношении, и, однако, это не мешало их чистому сердцу зреть
Бога, ибо путь веры, религиозного ведения, лежит поверх пути
знания [Вот какими чертами описывается религиозное ведение у одного из светильников веры.
«Тот, кто мудро познал, как надо любить (έ ρφν)
Бога, который превыше слова и
знания и всяческого отношения в каком бы то ни было смысле и свободен от природы (έζηρμένου και φύσεως), кто оставит все чувственное и мыслимое, всякое время и вечность (αιώνα) и место, и вполне освободится наконец от всякой действенности (ενεργείας), возбуждаемой чувствами, или словом, или умом, тот достигнет несказанным и непостижимым образом божественной сладости, превосходящей слово и ум; этот путь и слово ведомы только подающему таковую благодать
Богу и удостоившимся ее получить от
Бога, здесь не привносится ничего природного или книжного, раз уже все, что может быть сказано или познано, совершенно преодолено и покрыто молчанием» [Migne, 91. col. 1153 (Ambiguorum liber), ό δε θεός απλώς και αορίστως υπέρ πάντα τα οντά εστί, τα περιέχοντα τε καί περιεχόμενα… αρά σωφρόνως ό διαγνούς πώς έρ^ν του θεού δει, του υπέρ λόγον καί γνώσιν και πάσης απλώς της οιασδήποτε παντάπασι σχέσεως, έζηρημένου και φύσεως, πάντα τα αίσθητά καί νοητά καί πάντα χρόνον και αιώνα καί τόπον ασχέτως παρελεύσεται καί πάσης τελευταϊον όλης της Kai αϊσθησιν και λόγον καί νουν ενεργείας εαυτόν ύπερφυώς απογυμνώσας ά'ρ'ρήτως τε καί αγνώστως της υπέρ λόγον καί νουν θείας τερπνότητος έπιτεύξεται, καθ' δν οϊδε τρόπον τε καί λόγον ό την τοιαύτην δωρούμενος χάριν θεός καί οίταύτην παρά θεοΰ λαβείν αξιωθέντες, οϋκετ ουδέν φυσικόν ή γραπτόν έαυτφ συνεπικομιζόμενος, πάντων αύτφ των λεχθήναι ή γνωσθήναι δυναμένων παντελώς ύπερβαθέντων καί κατασιγασθέντων.].
«Таким образом, следует думать о
Боге, что он вводит свою волю в
знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась в свете и могуществе и становилась царством радости: ибо, если бы в вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
И кто знает
Бога, включая Его в число предметов научного
знания?
Эрос проявляется и в состоянии тела, — здоровье и болезни, а потому и «врачебное искусство управляется этим
богом», и гимнастика, и земледелие; им же управляются и музыка, которая есть «περί άρμονίαν και υθμόν ερωτικών επιστήμη» (187 с) [
Знание любовных начал, касающихся строя и ритма (там же.
Философия не есть мудрость мира, но познание не-мирового (Nichtweltlichen), не познание внешней меры, эмпирического бытия и жизни, но
знание того, что вечно, что есть
Бог и что проистекает из его натуры…
Но в то же время ясно, что «под божественным незнанием следует разуметь не что иное, как непонятное и бесконечное
знание самого
Бога [De div. nat., lib.
Поэтому-то нет и не может быть никакого «духовного
знания», опирающегося на метод, для познания
Бога (а не одного лишь божественного).
Здесь стирается характерное различие между верою и
знанием: соблазн оккультизма заключается именно в полном преодолении веры
знанием (eritis sicut dei seientes bonum et malum [Будете, как
боги, знать добро и зло (лат.).
Ими овладели похоть
знания, получаемого помимо любви к
Богу и богосознания, похоть плоти, ищущей телесных услаждений независимо от духа, похоть власти, стремящейся к мощи помимо духовного возрастания.
Ибо
Бог есть Чудо и Свобода, а всякое
знание есть метод, необходимость.
Как бы ни кичилась мудрость века сего; бессильная понять религию за отсутствием нужного опыта, за религиозной своей бездарностью и омертвением, те, которые однажды узрели
Бога в сердце своем, обладают совершенно достоверным
знанием о религии, знают ее сущность.
Но
Бог, открывающийся в Софии, являет Себя в триипостасности Своей как Творец, Бог-Отец, Логос и Дух Святый животворящий; животворением же дается и
знание себя осуществленным в своей идее, ее ощутившей как живую, действующую силу космоса, победу в хаосе.
Потому
Бог познается во всем и помимо всего; и в ведении познается
Бог, и в неведении, и Ему присуши и мышление, и разум, и
знание, и осязание, и ощущение, и представление, и фантазия, и имя, и все прочее, а вместе Он не мыслится, не высказывается, не именуется, и не есть что-либо из сущего, и не познается в чем-либо сущем; и во всем есть все, и в ничем ничто (εν οΰδενΐ ουδέν), и во всем познается всеми, и ни в чем никем» (εξ οΰδενός οΰδενί) (de d. п., VII, 3, с.
Бог лучше самого блага и самой красоты, превыше добродетели и превыше
знания (греч.). De vita contempl.
Через откровение Божественное тварь получает
знания о
Боге больше, чем может вместить, не только по греховности своей, но и по тварности своей.
— Эти книги теперь очень редки, — заметила Марья Ивановна. — Иные можно купить разве на вес золота, а пожалуй, и дороже. А иных и совсем нельзя отыскать. Сам
Бог их послал тебе… Вижу перст Божий… Святый дух своею благостью, видимо, ведет тебя на путь истинного
знания, к дверям истинной веры… Блюди же светильник, как мудрая дева, не угашай его в ожидании небесного жениха.
— Читать ты не умеешь, а воровать умеешь. Что ж, и то слава
богу.
Знания за плечами не носить. А давно ты воровать начал?
— Совсем нет:
знание языков отнюдь еще не ученость, а только средство к достижению учености, которую, если мне поможет
бог и твое усердие, я хочу дать тебе в неизменное утешение твоей жизни.
— А потому, г-жа Муравьева, что только Господу
Богу доступны все
знания на первый балл, т. е. на 12. Мне, вашему покорному слуге, на 11, а уж вам, госпожа Муравьева, на 10.
Папа радовался на меня в спорах, его глаза часто весело загорались при каком-нибудь удачном моем возражении или неожиданно для него обнаруженном мною
знании. Однако ему, видимо, все страшнее становилось, что, казалось бы, совершенно им убежденный, я все же не отхожу от темы о
боге, все больше вгрызаюсь в нее.