Неточные совпадения
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения
о народе, и на вопрос,
знает ли он
народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он
народ.
Но Кити неинтересно было рассуждение
о том, как пьет
народ. Она видела, что он покраснел, и желала
знать, почему.
— Это слово «
народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть,
знают,
о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия,
о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля
народа?
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь
узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю
народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали
о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
— «Глас
народа — глас божий»? Нет, нет!
Народ говорит только
о вещественном,
о материальном, но — таинственная мысль
народа, мечта его
о царствии божием — да! Это святые мысль и мечта. Святость требует притворства — да, да! Святость требует маски. Разве мы не
знаем святых, которые притворялись юродивыми Христа ради, блаженными, дурачками? Они делали это для того, чтоб мы не отвергли их, не осмеяли святость их пошлым смехом нашим…
И,
знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему
о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то есть не преступники, конечно, а… роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
— Жестокие, сатанинские слова сказал пророк Наум. Вот, юноши, куда посмотрите: кары и мести отлично разработаны у нас, а — награды?
О наградах — ничего не
знаем. Данты, Мильтоны и прочие, вплоть до самого
народа нашего, ад расписали подробнейше и прегрозно, а — рай?
О рае ничего нам не сказано, одно
знаем: там ангелы Саваофу осанну поют.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского
народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал
о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она
знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
— После я встречал людей таких и у нас, на Руси,
узнать их — просто: они про себя совсем не говорят, а только
о судьбе рабочего
народа.
— Достоевский обольщен каторгой. Что такое его каторга? Парад. Он инспектором на параде, на каторге-то был. И всю жизнь ничего не умел писать, кроме каторжников, а праведный человек у него «Идиот».
Народа он не
знал,
о нем не думал.
Но есть другая группа собственников, их — большинство, они живут в непосредственной близости с
народом, они
знают, чего стоит превращение бесформенного вещества материи в предметы материальной культуры, в вещи, я говорю
о мелком собственнике глухой нашей провинции,
о скромных работниках наших уездных городов, вы
знаете, что их у нас — сотни.
— Уж не
знаю, марксистка ли я, но я человек, который не может говорить того, чего он не чувствует, и
о любви к
народу я не говорю.
— Тогда я не
знал еще, что Катин — пустой человек. И что он любит не
народ, а — писать
о нем любит. Вообще — писатели наши…
— Отечество в опасности, — вот
о чем нужно кричать с утра до вечера, — предложил он и продолжал говорить, легко находя интересные сочетания слов. — Отечество в опасности, потому что
народ не любит его и не хочет защищать. Мы искусно писали
о народе, задушевно говорили
о нем, но мы плохо
знали его и
узнаем только сейчас, когда он мстит отечеству равнодушием к судьбе его.
— Был в университете Шанявского, — масса
народа! Ужасно много! Но — все не то,
знаете, не
о том они говорят!
А когда зададут тему на диссертацию, он терялся, впадал в уныние, не
зная, как приступить к рассуждению, например, «об источниках к изучению народности», или «
о древних русских деньгах», или «
о движении
народов с севера на юг».
В одном из прежних писем я говорил
о способе их действия: тут, как ни
знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам
народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
Она вечно печалуется
о горе и страдании
народа и всего мира, и мука ее не
знает утоления.
Я заметил ему, что немцы — страшные националисты, что на них наклепали космополитизм, потому что их
знали по книгам. Они патриоты не меньше французов, но французы спокойнее,
зная, что их боятся. Немцы
знают невыгодное мнение
о себе других
народов и выходят из себя, чтоб поддержать свою репутацию.
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie
знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было, и все же наивное дитя
народа просила прощенья.
Много думаю
о трагедии русской культуры,
о русских разрывах, которых в такой форме не
знали народы Запада.
Это выражалось уже в том, что русский
народ не
знал римских понятий
о собственности.
Кто не
знает тетерева, простого, обыкновенного, полевого тетерева березовика, которого
народ называет тетеря, а чаще тетерька? Глухарь, или глухой тетерев, — это дело другое. Он не пользуется такою известностью, такою народностью. Вероятно, многим и видеть его не случалось, разве за обедом, но я уже говорил
о глухаре особо. Итак, я не считаю нужным описывать в подробности величину, фигуру и цвет перьев полевого тетерева, тем более что, говоря
о его жизни, я буду говорить об изменениях его наружного вида.
— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш…
народ. Я так и рассчитывал, что
народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не
знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли до света?
Опохмелившись, Мыльников соврал еще что-то и отправился в кабак к Фролке, чтобы послушать,
о чем
народ галдит. У кабака всегда
народ сбивался в кучу, и все новости собирались здесь, как в узле. Когда Мыльников уже подходил к кабаку, его чуть не сшибла с ног бойко катившаяся телега. Он хотел обругаться, но оглянулся и
узнал любезную сестрицу Марью Родионовну.
До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани
народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К
о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда
узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и
знали почти все.
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна.
Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая
о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы
знать,
о чем так горячатся они,
о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
Розанов только чувствовал, что и здесь опять как-то все гадко и неумно будто. Но иногда, так же как Райнер размышлял
о народе, он размышлял об этих людях: это они кажутся такими, а черт их
знает, что они думают и что могут сделать.
Это объяснялось тем, что маркиза сделала визит Ольге Сергеевне и, встретясь здесь с Варварой Ивановной Богатыревой, очень много говорила
о себе,
о людях, которых она
знала,
о преследованиях, которые терпела от правительства в течение всей своей жизни и, наконец, об обществе, в котором она трудится на пользу просвещения
народа.
Отец мой продолжал разговаривать и расспрашивать
о многом, чего я и не понимал; слышал только, как ему отвечали, что, слава богу, все живут помаленьку, что с хлебом не
знай, как и совладать, потому что много
народу хворает.
—
О нет, что вы, мой любезный… Больше
народу — веселее… что за китайские церемонии!.. Только, вот не
знаю, как насчет мест в фаэтонах. Ну, да рассядемся как-нибудь.
—
О! это ужасный
народ! вы их не изволите
знать, — подхватил поручик Непшитшетский, — я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый
народ! — Срам так поступать, ребята, срам! Отдать нашу траншею! — добавил он, обращаясь к солдатам.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите
знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный.
О, боже! когда переведется этот
народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
О горе, слезах, бедствиях он
знал только по слуху, как
знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в
народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не
знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные звуки — то голос славы, то любви: все это приводило его в сладкий трепет.
После напряжения похода, не столько физического, сколько духовного, потому что Шамиль, несмотря на гласное признание своего похода победой,
знал, что поход его был неудачен, что много аулов чеченских сожжены и разорены, и переменчивый, легкомысленный
народ, чеченцы, колеблются, и некоторые из них, ближайшие к русским, уже готовы перейти к ним, — все это было тяжело, против этого надо было принять меры, но в эту минуту Шамилю ничего не хотелось делать, ни
о чем не хотелось думать.
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки
народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи
о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но,
узнав через одну женщину
о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Около того же времени исчез сын богатого вологодского помещика, Левашов, большой друг Саши, часто бывавший у нас. Про него потом говорили, что он ушел в
народ, даже кто-то видел его на Волге в армяке и в лаптях, ехавшего вниз на пароходе среди рабочих. Мне Левашов очень памятен — от него первого я услыхал новое
о Стеньке Разине,
о котором до той поры я
знал, что он был разбойник и его за это проклинают анафемой в церквах Великим постом. В гимназии
о нем учили тоже не больше этого.
Тут был граф Х., наш несравненный дилетант, глубокая музыкальная натура, который так божественно"сказывает"романсы, а в сущности, двух нот разобрать не может, не тыкая вкось и вкривь указательным пальцем по клавишам, и поет не то как плохой цыган, не то как парижский коафер; тут был и наш восхитительный барон Z., этот мастер на все руки: и литератор, и администратор, и оратор, и шулер; тут был и князь Т., друг религии и
народа, составивший себе во время оно, в блаженную эпоху откупа, громадное состояние продажей сивухи, подмешанной дурманом; и блестящий генерал
О.
О… который что-то покорил, кого-то усмирил и вот, однако, не
знает, куда деться и чем себя зарекомендовать и Р. Р., забавный толстяк, который считает себя очень больным и очень умным человеком, а здоров как бык и глуп как пень…
Не говоря
о массе
народа, даже в средних слоях нашего общества мы видим гораздо больше людей, которым еще нужно приобретение и уяснение правильных понятий, нежели таких, которые с приобретенными идеями не
знают, куда деваться.
В день бенефиса Тамара едет утром на вокзал, встречает Райчеву, везет ее в лучшую гостиницу по людным улицам. Артистку
узнают, видят, говорят
о ней, и около театральной кассы толпится
народ. К вечеру — аншлаг. При первом выходе бенефицианта встречают аплодисментами и полным молчанием после каждого акта и лучших монологов Гамлета. Тепло встретили Офелию, красавицу С. Г. Бороздину, дочь известного артиста Г. И. Григорьева. Она только одна пока удостоилась аплодисментов и бисировала песнь Офелии.
— Вы уже
знаете о новой хитрости врагов,
о новой пагубной затее, вы читали извещение министра Булыгина
о том, что царь наш будто пожелал отказаться от власти, вручённой ему господом богом над Россией и
народом русским. Всё это, дорогие товарищи и братья, дьявольская игра людей, передавших души свои иностранным капиталистам, новая попытка погубить Русь святую. Чего хотят достигнуть обещаемой ими Государственной думой, чего желают достичь — этой самой — конституцией и свободой?
Будто не через слово человеческое, как всегда, а иными, таинственнейшими путями двигались по
народу вести и зловещие слухи, и стерлась грань между сущим и только что наступающим: еще не умер человек, а уже
знали о его смерти и поминали за упокой.
о, если б ты
знала, какие грозные предчувствия теснятся в душе моей!.. и как было не отгадать, что это случится, когда самые ужасные слухи так нагло разливались в
народе?..
— Что-то ужасное происходит у монастыря, — воскликнула Ольга; — моя душа предчувствует…
о Юрий! Юрий!.. если б ты
знал, мы гибнем… ты заметил ли зловещий шепот
народа при выходе из церкви и заметил ли эти дикие лица нищих, которые радовались и веселились… —
о, это дурной знак: святые плачут, когда демоны смеются.
Петр, как мы
знаем, держал себя совершенно просто со всеми и не только запросто показывался
народу, но готов был рассуждать
о чем угодно со всяким матросом, плотником, кузнецом.
Бенни и Ничипоренко шли по этому месту, вовсе не
зная его репутации, и ни в одном из них не было столько опытности, чтобы по характеру местности сделать приблизительно верное заключение
о характере лиц и сцен, которые всего легче можно здесь встретить. Они шли теперь посреди сгущающейся вокруг их тьмы, разговаривая
о народе,
о котором Ничипоренко «
знал все» и говорил
о нем с большою самоуверенностию тогдашних народоведцев.
Первый слух
о лешем пустил в
народ, вероятно, лесной охотник; водяных девок, или чертовок, [В Оренбургской, а равно Казанской и Симбирской губерниях
народ не
знает слова русалка] заметил рыбак; волков-оборотней открыл зверолов.
Я видел плотников, грузчиков, каменщиков,
знал Якова, Осипа, Григория, а тут говорили именно
о единосущном
народе и ставили себя куда-то ниже его, в зависимость от его воли.
Народы, грядя на совершение судеб человечества, не
знали аккорда, связывавшего их звуки в единую симфонию; Августин на развалинах древнего мира возвестил высокую мысль
о веси господней, к построению которой идет человечество, и указал вдали торжественную субботу успокоения.
Например,
узнавши о вероломстве Давидовичей, Изяслав посылает в Киев заявить об этом «
народу»; в «Записках» же сказано, что он посылал известие к брату Владимиру, «который, яко наместник, ведал Киев в отсутствие великого князя, также ко митрополиту и тысяцкому киевскому», и эти уже решились «объявить об этом всенародно, дабы киевляне, не теряя времени, вооружиться могли».