Неточные совпадения
— Теперь отделяйтесь, паны-братья! Кто хочет
идти, ступай на правую сторону; кто остается, отходи на левую! Куды бо́льшая часть куреня переходит, туды и атаман; коли меньшая часть переходит, приставай
к другим куреням.
— Я, дура,
к нему тоже забежала, всего только на минутку, когда
к Мите
шла, потому разболелся тоже и он, пан-то мой прежний, — начала опять Грушенька, суетливо и торопясь, — смеюсь я это и рассказываю Мите-то: представь, говорю, поляк-то мой на гитаре прежние песни мне вздумал петь, думает, что я расчувствуюсь и за него
пойду.
— Нет-с, видите-с, — повернулся
к нему Максимов, — я про то-с, что эти там паненки… хорошенькие-с… как оттанцуют с нашим уланом мазурку… как оттанцевала она с ним мазурку, так тотчас и вскочит ему на коленки, как кошечка-с… беленькая-с… а пан-ойц и пани-матка видят и позволяют… и позволяют-с… а улан-то назавтра
пойдет и руку предложит… вот-с… и предложит руку, хи-хи! — хихикнул, закончив, Максимов.
Покуда
шла эта неурядица, Калерия Степановна как-то изловчилась перестроить старое аббатство. Туда и переселилась Милочка, по продаже Веригина, так как муж решительно отказался принять ее
к себе. Вместе с нею перенесли в аббатство свои штаб-квартиры и
паны Туровский, Бандуровский и Мазуровский.
— Это тесть! — проговорил
пан Данило, разглядывая его из-за куста. — Зачем и куда ему
идти в эту пору? Стецько! не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу
пан отец. — Человек в красном жупане сошел на самый берег и поворотил
к выдавшемуся мысу. — А! вот куда! — сказал
пан Данило. — Что, Стецько, ведь он как раз потащился
к колдуну в дупло.
— А я
к тебе
иду,
пан писарь.
— Молчи, баба! — с сердцем сказал Данило. — С вами кто свяжется, сам станет бабой. Хлопец, дай мне огня в люльку! — Тут оборотился он
к одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую золу, стал перекладывать ее в люльку своего
пана. — Пугает меня колдуном! — продолжал
пан Данило. — Козак,
слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена — люлька да острая сабля!
В этот самый день или вообще в ближайшее время после происшествия мы с матерью и с теткой
шли по улице в праздничный день, и
к нам подошел
пан Уляницкий.
— Ну, вот и все… И
слава богу… пусть теперь
пан судья успокоится. Стоит ли, ей — богу, принимать так близко
к сердцу всякие там пустяки…
— Ну,
пан Прудиус,
иди к доске, — говорил он совсем ласковым голосом.
— Ладно, ладно, сведем, — сказал
Панов. — Что ж, веди, что ли, ты с Бондаренкой, — обратился он
к Авдееву, — а сдашь дежурному, приходи опять. Смотри, — сказал
Панов, — осторожней, впереди себя вели
идти. А то ведь эти гололобые — ловкачи.
Говор
пошел: «стржеляойн нас,
пане, москали!» Ну, вот вам и претекст для жалоб и
к Наполеону, и
к Европе.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит,
идти ли нам
к Москве или нет, посланник и друг
пана Гонсевского.
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесута, — в Москву теперь не проедешь. Вокруг ее
идет такая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожарский, и Заруцкий, и проклятые шиши, — и, словом, весь русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский перебрался в стан
к гетману Хоткевичу, а в Москве остался старшим
пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! плохие времена, отец мой! Того и гляди, придется пенять отцу и матери, зачем на свет родили!
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с
панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился
к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!..
Пошел к боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстой человек, в легкой серой паре и в
панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу,
идут к вагонам, некоторые влезают на площадки, — они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы — сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Петрусь по своему необыкновенному уму, в чем не только прежде
пан Кнышевский, но уже и
пан Галушкинский, прошедший риторический класс, сознавался, равно и Павлуся, по дару
к художествам, мигом выучивали свои уроки; а я, за слабою памятью, не
шел никак вдаль. Да и сам горбунчик Павлуся, выговаривая слова бойко, указывал пальцем совсем на другое слово.
В этом наряде Петрусь
пошел к спящему зело крепко в школе
пану Кнышевскому.
Пан полковник приказал стать поближе
к себе, и мы, ободренные,
пошли вдаль, все вдаль.
— Фтеодосию!.. Фтеодосию!.. — начал кричать
пан Кнышевский из своего заключения, вспомнив про дочь свою. — Фтеодосию спасите! Да
идет она на пребывание
к понамарке Дрыгалыхе, дондеже перебешуся.
Вот такие-то гости собрались и сидят чинно. Так, уже
к полудню, часов в одиннадцать, сурмы засурмили, бубны забили — едет сам, едет вельможный
пан полковник в своем берлине; машталер то и дело хлопает бичом на четверню вороных коней, в шорах посеребренных, а они без фореса, по-теперешнему форейтора,
идут на одних возжах машталера, сидящего на правой коренной. Убор на машталере и кожа на шорах зеленая, потому что и берлин был зеленый.
Болботун (по телефону). Командир першей кинной дивизии полковник Болботун… Я вас слухаю… Так… Так… Выезжаю зараз. (Галаньбе.)
Пан сотник, прикажите швидче, вси четыре полка на конь! Подступы
к городу взяли!
Слава!
Слава!
— А ну,
пан Хома! теперь и нам пора
идти к покойнице, — сказал седой козак, обратившись
к философу, и все четверо, в том числе Спирид и Дорош, отправились в церковь, стегая кнутами собак, которых на улице было великое множество и которые со злости грызли их палки.
— Ну,
пойдем до кабинета: там теплее и покойнее… потолкуем… Я давно уж с нетерпением ждал
пана, — радушно говорил ксендз, предупредительно пропуская Пшецыньского в смежную комнату. — Сядай, муй коханы, сядай на ту фотелю… ближе
к камину!.. Ну, то так ладне!.. Чем же мне подчивать
пана?
«
Пане коханку», чтоб утешить больную, дал ей слово
послать письмо
к султану.
Будзилович круто повернул влево и прошел с шайкой верст пятнадцать до фольварка Ордежа. Дорогой они встречали крестьян, идущих по случаю праздника Юрьева дня
к обедне, увещевали их не слушаться более русских властей, говорили, что «за нами
идет польский король с большим войском отнимать Могилёвскую губернию у русского царя», но ничто не помогло: крестьяне
шли своей дорогой, твердя, что
паны «подурели», да и сами повстанцы ворчали, что по этой адской дороге, невесть зачем свернули в сторону.
Трудно было
идти с такой силой на Сенно, где стояли войска, да
к тому же вести приходили одна другой сквернее: в Сенно ждали еще войск из Витебска, и что оттуда и из Могилёва на подводах уже посланы войска
к границе Могилёвского и Сенненского уездов; в Оршанском уезде крестьяне вязали
панов.
Когда довудца этой шайки, Станиславович (Держановский), ехал 23 числа на сборное место, со своею будущей свитой, четырьмя помещиками и ксендзом Бугеном, он был, при проезде через Нижнюю Тощицу, верстах в 3-х не доезжая до места сбора, остановлен крестьянами, которые на одной из его повозок
послали в Рогачёв
к исправнику объявить, что разъезжают вооруженные
паны, и что они шестерых задержали.
Измученные
паны, не привыкшие
к походам, не могли
идти далее и требовали отдыха.
Плесакову по запасам бинтов и корпии не трудно было догадаться, что дело
идет вовсе не об охоте. Прикинувшись готовым за своего барина в огонь и в воду, он вызвал на более откровенный разговор своего словоохотливого и хвастливого или отуманенного
пана; выведав что нужно, Плесаков в то же утро бежал, и явясь в Кричеве
к командиру батареи, полковнику Карманову, объявил ему о замысле напасть на батарею, и о том, что собирается огромная шайка где-то около Свиного.
И сгромоздили такую комбинацию, что все это от Николы и что теперь надо как можно лучше «подсилить» перед богом святого Савку и
идти самим до архиерея. Отбили церковь, зажгли перед святцами все свечи, сколько было в ящике, и
послали вслед за благочинным шесть добрых казаков
к архиерею просить, чтобы он отца Савву и думать не смел от них трогать, «а то-де мы без сего пана-отца никого слухать не хочем и
пойдем до иной веры, хоть если не до катылицкой, то до турецькой, а только без Саввы не останемся».