Неточные совпадения
— Наоборот, — сказал он. — Варвары Кирилловны — нет? Наоборот, — вздохнул он. — Я вообще удачлив. Я
на добродушие воров ловил, они
на это
идут. Мечтал даже
французские уроки брать, потому что крупный вор после хорошего дела обязательно в Париж едет. Нет, тут какой-то… каприз судьбы.
Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно; знал, зачем
французский посланник выехал из Рима, зачем англичане
посылают корабли с войском
на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа
на письма не
послал.
И глупая веселость его и
французская фраза, которая
шла к нему как к корове седло, сделали то, что я с чрезвычайным удовольствием выспался тогда у этого шута. Что же до Васина, то я чрезвычайно был рад, когда он уселся наконец ко мне спиной за свою работу. Я развалился
на диване и, смотря ему в спину, продумал долго и о многом.
Полюбовавшись
на осаду продавцов, мы
пошли по берегу рва искать дом
французского консула и
французский магазин.
Наконец,
слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим к пристани, к доку, видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее
французские и английские пароходы.
На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал
посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря
на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме
французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Я помню
французскую карикатуру, сделанную когда-то против фурьеристов с их attraction passionnée: [страстным влечением (фр.).]
на ней представлен осел, у которого
на спине прикреплен шест, а
на шесте повешено сено так, чтоб он мог его видеть. Осел, думая достать сено, должен
идти вперед, — двигалось, разумеется, и сено — он
шел за ним. Может, доброе животное и прошло бы далее так — но ведь все-таки оно осталось бы в дураках!
Но теория его была слаба; для того чтоб любить русскую историю, патриоты ее перекладывали
на европейские нравы; они вообще переводили с
французского на русский язык римско-греческий патриотизм и не
шли далее стиха...
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и
французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов
пошла провожать,
на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не
шли.
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил
на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь
шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали
на турнирах для того только, чтобы
французский, или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“
на развалинах всего этого прошлого величия?..
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых
на каком угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают
французский язык, — охотник может
идти с своею ученицей в поле или болото, и она, не дрессированная
на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года совершенно привыкнет.
— Я
иду с моим отцом, — отвечал
на чистом
французском языке ребенок.
На четвертые сутки нас,
слава богу, взяли в плен и отвели в крепость.
На мне был синий панталон, мундир из хорошего сукна, пятнадцать талеров денег и серебряные часы — подарок моего папеньки.
Французский Soldat все взял у меня.
На мое счастье, у меня было три червонца, которые маменька зашила мне под фуфайку. Их никто не нашел!
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону
французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и
на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его
славы осветить себя.
— Стуцер
французской, ваше благородие, отнял; да я бы не
пошел, кабы не евтого солдатика проводить, а то упадет неравно, прибавил он, указывая
на солдата, который
шел немного впереди, опираясь
на ружье и с трудом таща и передвигая левую ногу.
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся
на французском языке песню Беранже: «В ногу, ребята,
идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
— Очень хорошо помню, и вот этот долг! — сказал Феодосий Гаврилыч и, вынув из бокового кармана своего чепана заранее приготовленную тысячу, подал ее Янгуржееву, который после того, поклонившись всем общим поклоном и проговорив
на французском языке вроде того, что он желает всем счастья в любви и картах,
пошел из комнаты.
— Мёртвое, которым покойника обмывают, — объяснил он. — Оно, видите, вредное, его надо
на четыре ветра выбрасывать. А Быстрецовы — не выбросили, и жена его, видно, умылась мылом этим и
пошла вся нарывами, — извините,
французской болезнью. Он её бить, — муж-то, — а она красивая, молодая такая…
Так нет же, покатывается
на мой счет, хаханьки да хихиньки такие
пошли… то есть целомудрия в нем нет никакого, я вам скажу, да еще
на французском диалекте поносить меня вздумал: «кошон» [Свинья (франц. — cochon).] говорит.
В девять с Кафернаумского
шел уже проливной дождь; в десять учитель географии, разговаривая с учителем
французского языка о кончине его супруги, помер со смеху и не мог никак понять, что, собственно, смешного было в кончине этой почтенной женщины, — но всего замечательнее то, что и француз, неутешный вдовец, глядя
на него, расхохотался, несмотря
на то, что он употреблял одно виноградное.
Согласитесь, что это бог знает что за странный вывод, и с моей стороны весьма простительно было сказать, что я его даже не понимаю и думаю, что и сам-то он себя не понимает и говорит это единственно по поводу рюмки желудочной водки, стакана английского пива да бутылки
французского шампанского. Но представьте же себе, что ведь нет-с: он еще
пошел со мной спорить и отстаивать свое обидное сравнение всего нашего общества с деревенскою попадьею, и
на каком же основании-с? Это даже любопытно.
— Мы оба сели у окна, — угрюмо продолжал слесарь, — сели так, чтобы нас не видело солнце, и вот слышим нежный голосок блондинки этой — она с подругой и доктором
идет по саду, за окном, и говорит
на французском языке, который я хорошо понимаю.
— Милочка, душечка Жервеза, и ничего больше, — успокоивала ее Дора. — Совершенно
французская идиллия из повести или романа, — говорила она, выходя с Долинским за калитку дворика, — благородная крестьянка, коровки, дети, куры, молоко и лужайка. Как странно! Как глупо и
пошло мне это представлялось в описаниях, и как это хорошо, как спокойно ото всего этого
на самом деле. Жервеза, возьмите, милая, меня жить к себе.
Прибыльщик обиделся и отказался от пьесы. Тогда кто-то предложил ему роль в пьесе, которая
шла в тот же спектакль
на французском языке.
Больше я не считаю нужным в особенности говорить о monsieur Gigot, с которым нам еще не раз придется встретиться в моей хронике, но и сказанного, я думаю, достаточно, чтобы судить, что это был за человек? Он очень
шел к бабушкиной коллекции оригиналов и «людей с совестью и с сердцем», но как
французский гувернер он был терпим только благодаря особенности взгляда княгини
на качества лица, потребного для этой должности.
Шел общий, густой говор; передвигали стульями; слышалось бряцание палашей и картавый
французский говор; румяные молодые люди, облокотясь
на борты лож, громко хохотали и перебрасывались фразами с партером; кокотки представляли собой целую выставку, но поражали не столько изяществом, сколько изобилием форм и какою-то тупою сытостью; некоторые из них ощипывали букеты и довольно метко бросали цветами в знакомых кавалеров.
Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все
французские писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат нации), которые полагают, что
французские писатели всегда говорят правду — даже и тогда, когда уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню, который называется арбузом; что русские происходят от татар, а венгерцы от славян; что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза
на чистом русском языке; что название славян происходит от
французского слова esclaves [рабы] и что, наконец, в 1812 году французы били русских, когда
шли вперед, били их же, когда бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы и сами этого хотели.
— Это ты, — раздался знакомый голос
на церковной паперти. — Ты жив, мой друг?
Слава богу! — Рославлев обернулся — перед ним стоял Зарецкой в том же
французском мундире, но в русской кавалерийской фуражке и форменной серой шинели.
Я уверен, что ты, прочитав мое письмо, велишь укладывать свой чемодан,
пошлешь за курьерскими — и если какая-нибудь
французская пуля не вычеркнет меня из списков, то я скоро угощу тебя
на моем биваке и пуншем и музыкою.
Опустив поводья, он сидел задумчиво
на своей лошади, которая
шла спокойной и ровной ходою; мечтал о будущем, придумывал всевозможные средства к истреблению
французской армии и вслед за бегущим неприятелем летел в Париж: пожить, повеселиться и забыть
на время о любезном и скучном отечестве.
В тысяче политических книжонок наперерыв доказывали, что мы никогда не были победителями, что за нас дрался холод, что французы нас всегда били, и благодаря нашему смирению и русскому обычаю — верить всему печатному, а особливо
на французском языке — эти письменные ополчение против нашей военной
славы начинали уже понемножку находить отголоски в гостиных комнатах большого света.
Интеллигенция! дирижирующие классы! И при сем в скобках: «сюжет заимствован с
французского»! Слыханное ли это дело! И как ответ
на эти запросы — «Разуваев, бывший халуй»! Разуваев, заспанный и пахучий, буйный, бесшабашный, безвременно оплывший, с отяжелевшей от винного угара головой и с хмельной улыбкой
на устах! Подумайте! да он в ту самую минуту, как вы, публицисты, призываете его:
иди и володей нами! — даже в эту торжественную минуту он пущает враскос глаза, высматривая, не лежит ли где плохо?
«Гостила она у нас, но так как ко времени сенной и хлебной уборки старый генерал
посылал всех дворовых людей, в том числе и кучера, в поле, то прислал за нею карету перед покосом. Пришлось снова биться над уроками упрямой сестры, после которых наставница ложилась
на диван с
французским романом и папироской, в уверенности, что строгий отец, строго запрещавший дочерям куренье, не войдет.
Сын. В случае голода, осмеливаюсь думать, что и природный француз унизил бы себя кушать наши сухари… Матушка, когда вы говорите о чем-нибудь русском, тогда желал бы я от вас быть
на сто миль
французских, а особливо когда дело
идет до моей женитьбы.
Пошло это у нее так, что не проникнуть куда бы то ни было Домне Платоновне было даже невозможно: всегда у нее
на рученьке вышитый саквояж с кружевами, сама она в новеньком шелковом капоте;
на шее кружевной воротничок с большими городками,
на плечах голубая
французская шаль с белою каймою; в свободной руке белый, как кипень, голландский платочек, а
на голове либо фиолетовая, либо серизовая гроденаплевая повязочка, ну, одним словом, прелесть дама.
Ананий Яковлев. Всегда могу! Я, хоша и когда-нибудь, немного вам разговаривать давал: забыли, может, чай, межевку-то, как вы с пьяницей землемером, за штоф какой-нибудь водки
французской, всю вотчину было продали, — барин-то неизвестен про то! А что теперешнее дело мое, коли
на то
пошло, оно паче касается меня, чем самого господина, и я завсегда вам рот зажму.
В самое то время, как Москва беззаботно собиралась в театр, чтоб посмотреть
на старого славного артиста, военная гроза, давно скоплявшаяся над Россиею, быстро и прямо понеслась
на нее; уже знали прокламацию Наполеона, в которой он объявлял, что через несколько месяцев обе северные столицы увидят в стенах своих победителя света; знали, что победоносная
французская армия, вместе с силами целой Европы,
идет на нас под предводительством великого, первого полководца своего времени; знали, что неприятель скоро должен переправиться через Неман (он переправился 12 июня) — все это знали и нисколько не беспокоились.
Алексей Степанович лег
на кровать и попробовал читать самоучитель
французского языка, но чтение не
шло.
Другие пояснили, что между адъютантом и Пшецыньским какая-то японская дуэль происходила и что Болеслав Храбрый исчез, бежал куда-то; что предводителя Корытникова крестьяне розгами высекли; что помещица Драчиха, вместе с дворовым человеком Кирюшкой, который при ней состоит в Пугачевых, объявила себя прямой наследницей каких-то
французских эмиссаров и вместе со снежковскими мужиками
идет теперь
на город Славнобубенск отыскивать свои права, и все
на пути живущее сдается и покоряется храброй Драчихе, а духовенство встречает ее со крестом и святою водою.
— Я не одобряю поступка папы, — произнесла она серьезно, глядя
на меня черными черешнями глаз, в которых затаилась вечная печаль, — раз ты загубила одного коня, я бы ни за что не дала тебе другого, Нина! Но не в том дело. Отец решил так, значит, надо ему повиноваться. Я пришла за тобой.
Идем заниматься. Мы должны повторить еще раз
французские глаголы неправильного спряжения.
Идем!
День стоял хороший,
на реке было не особенно жарко, и наш молодой человек — один среди чужих людей — то наблюдал этих чужих людей, то посматривал
на пустынные берега реки и бесчисленные рукава и протоки, по которым одно за другим
шли суда
французской эскадры.
Опять по топям, по густым рисовым полям усталый отряд двигался к Го-Конгу.
Шел день,
шел другой — и не видали ни одного анамита в опустелых, выжженных деревнях, попадавшихся
на пути. Днем зной был нестерпимый, а по вечерам было сыро.
Французские солдаты заболевали лихорадкой и холерой, и в два дня до ста человек были больны.
Снова
пошли торговаться и долго торговались. Наконец Марко Данилыч весь короб купил, даже с
французскими. «В домашнем обиходе
на что-нибудь пригодятся, — сказал он. — Жаль, что листики маловаты, а то бы стряпухе
на пироги годны были».
Напрасно Станислав Понятовский объявлял амнистию за амнистией: никто почти не обращал
на них внимания, и конфедераты продолжали свое дело. Версальский кабинет подавал им надежду
на вооруженное вмешательство Франции в войну России с Турцией. Говорили, что в Тулоне снаряжается сильная
французская эскадра, которая должна
идти на помощь бедным остаткам турецкого флота, сожженного Алексеем Орловым при Чесме.
Но несмотря
на гибель своих прекрасных и цветущих городов, доблестная бельгийская армия, предводительствуемая самим королем-героем, все еще стойко дралась с наседающим
на нее со всех сторон вдесятеро сильнейшим врагом. Тем временем и во Франции
шла та же борьба, та же кровавая распря. Нескольким немецким корпусам удалось проникнуть
на французскую территорию.
Лес остался назади. Митрыч и Шеметов стали напевать «Отречемся от старого мира!»… [Начало русской революционной песни
на мотив
французской «Марсельезы». Слова П. Л. Лаврова.]
Пошли ровным шагом, в ногу. Так
идти оказалось легче. От ходьбы постепенно размялись, опять раздались шутки, смех.
И вдруг — война!
Французская Палата, а за ней и весь Париж всколыхнулись,
пошел крик:"
На Берлин!" — и европейская катастрофа была уже
на носу.
Кроме личного знакомства с тогдашними профессорами из сосьетеров"
Французской комедии": стариком Сансоном, Ренье, позднее Брессаном (когда-то блестящим"jeune premier"
на сцене Михайловского театра в Петербурге), — я обогатил коллекцию старых знаменитостей и знакомством с Обером, тогдашним директором Консерватории, о чем речь уже
шла выше.
Довольно того, что когда при мне приехала
на сезон
французская труппа, то она только после усиленных хлопот добилась постановки"Дамы с камелиями", которая у нас
шла гораздо раньше и по-французски и по-русски.
И вот, при такой-то работе; утром — пустой чай без молока,
на большой перемене в гимназии — пара пеклеванок или половина
французской булки;
идешь домой, — по всему телу расходится молодой, здоровый аппетит.