Неточные совпадения
Наконец кучер, потерявши терпение, прогнал и дядю Митяя и дядю Миняя, и хорошо сделал, потому что
от лошадей
пошел такой пар, как будто бы они отхватали не переводя духа
станцию.
Дорога
от станции к городу вымощена мелким булыжником, она
идет по берегу реки против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
Самгин встал, вышел из барака,
пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы
от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор солдат, рассеянный по равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
Джукджур отстоит в восьми верстах
от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам
пошли горы, одна другой круче, серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи камней. По виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые, все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи в небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие с себя каменья.
От Маильской
станции до Нельканской
идут все горы и горы — целые хребты; надо переправиться через них, но из них две только круты, остальные отлоги.
— Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно
от английского правительства разрешено раз в год
посылать одно военное судно, с китайской
станции, на Лю-чу наблюдать, как поступают с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
Станция называется Маймакан.
От нее двадцать две версты до
станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя.
Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали.
От холода коченели ноги.
От слободы Качуги
пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На последней
станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей
станции.
Кажется, я миновал дурную дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж
пойдут натуральные кони и дорога торная, особенно
от Киренска к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на
станцию… «Коней ладит, барин. Эй, ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Не останавливаясь, рабочие
пошли, торопясь и наступая друг другу на ноги, дальше к соседнему вагону и стали уже, цепляясь мешками за углы и дверь вагона, входить в него, как другой кондуктор
от двери
станции увидал их намерение и строго закричал на них.
От Сигоу до
станции Бикин на протяжении 160 км
идет хорошая санная дорога, проложенная лесорубами. Это расстояние мы проехали в 3 суток.
За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и
шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к
станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко
от станции. Один мастеровой даже пошутил.
— Мордини, я к вам и к Саффи с просьбой: возьмите энзам [пролетку [то есть извозчика] (
от англ. hansom).] и поезжайте сейчас на Ватерлооскую
станцию, вы застанете train, а то вот этот господин заботится, что нам негде сесть и нет времени
послать за другой каретой.
От Троицы дорога
идет ровнее, а с последней
станции даже очень порядочная. Снег уж настолько осел, что местами можно по насту проехать. Лошадей перепрягают «гусем», и они бегут веселее, словно понимают, что надолго избавились
от московской суеты и многочасных дежурств у подъездов по ночам. Переезжая кратчайшим путем через озеро, путники замечают, что оно уж начинает синеть.
Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, а теперь
посылаем за почтовым чиновником и начальником
станции, да и те не в охотку
идут. Что-то ослабел я. Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал,
от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый день уже лет двадцать, а то и больше; может, я
от него и жив.
Потом начали проводить железные дороги: из Бологова
пошла на Рыбинск, из Москвы — на Ярославль, а про Корчеву до того забыли, что и к промежуточным
станциям этих дорог
от нее езды не стало…
Походив, по крайней мере, с два часа, я заметил, что
от станции куда-то вправо
от линии
шли телеграфные столбы и через полторы-две версты оканчивались у белого каменного забора; рабочие сказали, что там контора, и наконец я сообразил, что мне нужно именно туда.
Мотоцикл простучал двадцать верст, отделявших
станцию от совхоза, в четверть часа (Рокк
шел всю ночь, то и дело прячась, в припадках смертного страха, в придорожную траву), и, когда солнце начало значительно припекать, на пригорке, под которым вилась речка Топь, глянул сахарный с колоннами дворец в зелени.
Пётр оглянулся, поёживаясь, нашёл, что дождь
идёт действительно не вовремя, и снова, серым облаком, его окутали невесёлые думы. Чтоб избавиться
от них, он пил водку на каждой
станции.
От железнодорожной приморской
станции до глухого места у каменного обрыва берега, где была спрятана шлюпка, Аян
шел пешком. Он не чувствовал ни усталости, ни голода. Кажется, он ел что-то вроде маисовой лепешки с медом, купленной у разносчика. Но этого могло и не быть.
Только миновав переезд и пройдя половину шоссе, которое вело
от переезда до
станции, он мельком оглянулся и
пошел тише.
Но дела у него
шли плохо, он потратил все свои деньги на роскошную сервировку, обкрадывала его прислуга, и, запутавшись мало-помалу, он перешел на другую
станцию, менее бойкую; здесь
от него ушла жена и увезла с собой всё серебро, и он перешел на третью
станцию, похуже, где уже не полагалось горячих кушаний.
От скуки ли, из желания ли завершить хлопотливый день еще какой-нибудь новой хлопотой, или просто потому, что на глаза ему попадается оконце с вывеской «Телеграф», он подходит к окну и заявляет желание
послать телеграмму. Взявши перо, он думает и пишет на синем бланке: «Срочная. Начальнику движения. Восемь вагонов живым грузом. Задерживают на каждой
станции. Прошу дать скорый номер. Ответ уплочен. Малахин».
В сторону
от моей деревеньки темнела железнодорожная
станция с дымком
от локомотива, а позади нас, по другую сторону Каменной Могилы, расстилалась новая картина. У подножия Могилы
шла дорога, по бокам которой высились старики-тополи. Дорога эта вела к графскому лесу, тянувшемуся до самого горизонта.
—
От нас
станция ближе… Оттуда прямо
посылают…
На железнодорожном переезде был опущен шлагбаум: со
станции шел курьерский поезд. Марья Васильевна стояла у переезда и ждала, когда он пройдет, и дрожала всем телом
от холода. Было уже видно Вязовье — и школу с зеленой крышей, и церковь, у которой горели кресты, отражая вечернее солнце; и окна на
станции тоже горели, и из локомотива
шел розовый дым… И ей казалось, что все дрожит
от холода.
Ведь мы пешком
от станции шли!
Софья Андреевна так была потрясена разговором, что решила покончить с собой. Она
пошла одна на
станцию железной дороги Козловку-Засеку, чтоб лечь под поезд. Случайно на большой дороге ее встретил возвращавшийся с прогулки муж ее сестры, А. М. Кузьминский. Вид ее поразил его; он добился
от нее признания в ее намерении и сумел отговорить ее.
В Маньчжурии нам дали новый маршрут, и теперь мы ехали точно по этому маршруту; поезд стоял на
станциях положенное число минут и
шел дальше. Мы уже совсем отвыкли
от такой аккуратной езды.
В солдатских вагонах
шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда
от станции солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим эшелонам публика молча и равнодушно смотрела на них.
Под вечер мы получили из штаба корпуса приказ: обоим госпиталям немедленно двинуться на юг, стать и развернуться у
станции Шахе. Спешно увязывались фуры, запрягались лошади. Солнце садилось; на юге, всего за версту
от нас, роями вспыхивали в воздухе огоньки японских шрапнелей, перекатывалась ружейная трескотня. Нам предстояло
идти прямо туда.
Мы были верст за сорок
от Иркутска. В вагон вошел взволнованный кондуктор и сообщил, что на
станции Иркутск
идет бой, что несколько тысяч черкесов осаждают вокзал.
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных госпиталей получили
от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и
идти в деревню Лидиатунь. К приказу были приложены кроки местности с обозначением главных деревень по пути. Нужно было
идти тридцать верст на север вдоль железной дороги до
станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать на запад.
Несомненно, что в телеграмме речь
идёт не о китайском городе, где конечно могли лишь произойти пожары
от залетевших снарядов, там все строения или каменные, или глинобитные, т. е. огнеупорные, а о, так сказать, новом русском Ляояне — железнодорожно-военном посёлке, правильными рядами и четырёхугольником раскинувшемся около
станции.
Станция железной дороги была всего в двух верстах
от Облонского, лесом же еще ближе. Бобров избрал последнюю дорогу и
пошел пешком, с одной дорожной сумкой через плечо. Его вещи должны были прибыть в Москву на следующий день.
Пароход и баржа
шли без всяких приключений. Наступил восьмой день плавания. Причалили к последней перед Томском
станции — Нарыму. Нарым — это маленький заштатный городишко Томской губернии. Он лежит в котловине, в полуверсте
от берега реки Томи. С реки его трудно было бы и заметить, если бы колокольни двух церквей, да деревянная полицейская каланча не обличали его существования.