Неточные совпадения
Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди. Дарья Александровна, с
трудом борясь с своими облепившими ее ноги юбками, уже не
шла, а бежала, не спуская с глаз детей. Мужчины, придерживая шляпы,
шли большими шагами. Они были уже у самого крыльца, как большая капля ударилась и разбилась
о край железного жолоба. Дети и за ними большие с веселым говором вбежали под защиту крыши.
Я думал уж
о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды
трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне
славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать
о наших язвах не стоит
труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем
о каком-то искусстве, бессознательном творчестве,
о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает
о чем, когда дело
идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода,
о которой хлопочет правительство, едва ли
пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например,
о том, что человечество,
слава богу,
идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил
о том, что нужно трудиться, что без
труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
Это он припомнил
о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным
трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
В 768 году Амвросий Оперт, монах бенедиктинский,
посылая толкование свое на Апокалипсис к папе Стефану III и прося дозволения
о продолжении своего
труда и
о издании его в свет, говорит, что он первый из писателей просит такового дозволения.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но
слава, знаменитость сладки лишь издали, когда
о них только мечтаешь. Но когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный
труд. Утром упражнения, днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
Слова не волновали мать, но вызванное рассказом Софьи большое, всех обнявшее чувство наполняло и ее грудь благодарно молитвенной думой
о людях, которые среди опасностей
идут к тем, кто окован цепями
труда, и приносят с собою для них дары честного разума, дары любви к правде.
Нечего сказать, — находка! — рассудили они, — собрали какую-то комиссию, нагнали со всех сторон народу, заставили
о светопреставлении толковать, да еще и мнений не выражай: предосудительно, вишь!"И кончается обыкновенно затея тем, что"комиссия"глохнет да глохнет, пока не выищется делопроизводитель попредприимчивее, который на все"
труды"и"мнения"наложит крест, а внизу напишет:"
пошел!"И готово.
Какие-то смутные планы будущего волновали их — планы, в которых представления
о труде шли вперемежку с представлениями об удовольствиях, конечно, самого невинного свойства.
— Когда ты начинаешь говорить
о физическом
труде, то это выходит глупо и
пошло! — сказал отец с раздражением.
Тузенбах(смеясь). Вы здесь? Я не вижу. (Целует Ирине руку.) Прощайте, я
пойду… Я гляжу на вас теперь, и вспоминается мне, как когда-то давно, в день ваших именин, вы, бодрая, веселая, говорили
о радостях
труда… И какая мне тогда мерещилась счастливая жизнь! Где она? (Целует руку.) У вас слезы на глазах. Ложитесь спать, уж светает… начинается утро… Если бы мне было позволено отдать за вас жизнь свою!
Я блуждал, с
трудом замечая, где, как поворачиваю, иногда словно проваливался, плохо сознавал,
о чем думаю, и
шел, сам себе посторонний, уже устав надеяться, что наступит конец этим скитаниям в тесноте, свете и тишине.
Но и эти события были бы, конечно, изложены иначе, если бы автор не руководствовался по преимуществу биографическим интересом и мыслью
о государственном значении Петра для возвышения
славы России, — а захотел бы придать своему
труду более широкое значение.
Что за выгодную статью видели эти люди в типографской работе и почему наборщичество казалось им, например, прибыльнее часовщичества, гравированья, золоченья и других ремесел, в которых женщина вполне может конкурировать с мужчиной? — это так и остается их тайною, а полицию это предпочтение типографского
труда натолкнуло на подозрение, что тут дело
идет не
о женском
труде, не об обеспечении женщин, но об их сообщничестве по прокламаторской части.
Жизнь остановилась, охваченная со всех сторон безнадежнейшим эмпиризмом; источники воочию иссякали под игом расточительности и хищничества; стихии бесконтрольно господствовали над
трудом и жизнью человека, а Митрофан ничего не замечал, ни перед чем не останавливался и упорно отстаивал убеждение, что табель
о рангах даст все: и
славу, и богатство, и решительный голос в деле устройства судеб человечества.
Покойный император находился в самой поре мужества и зрелости человеческого возраста, ему
шел сорок восьмой год, все привыкли считать его крепким, здоровым, способным переносить безвредно всякие телесные
труды и всякие душевные тревоги, которых, как известно, он испытал немало; не было ни малейшего слуха об его болезни, даже
о нездоровье — внезапная весть об его кончине должна была потрясти всех.
Гегель (под фирмою которого
идут все нелепости формалистов нашего времени, так, как под фирмой Фарина продается одеколон, делаемый на всех точках нашей планеты) вот как говорит
о формализме [«Phenomenologie», Vorrede.]: «Нынче главный
труд состоит не в том, чтоб очистить от чувственной непосредственности лицо и развить его в мыслящую сущность, но более в противоположном, в одействотворении всеобщего чрез снятие отверделых, определенных мыслей.
Мы видели, какие печальные обстоятельства встретили Бешметева на родине, видели, как приняли родные его намерение уехать опять в Москву; мать плакала, тетка бранилась; видели потом, как Павел почти отказался от своего намерения, перервал свои тетради, хотел сжечь книги и как потом отложил это, в надежде, что мать со временем выздоровеет и отпустит его; но старуха не выздоравливала; герой мой беспрестанно переходил от твердого намерения уехать к решению остаться, и вслед за тем тотчас же приходила ему в голову заветная мечта
о профессорстве — он вспоминал любимый свой
труд и грядущую
славу.
Он зажег лампу, вытер запачканные руки
о полы пальто и
пошел куда-то в угол, с
трудом двигая тяжелые ноги, в ночном белье и больших войлочных туфлях.
Но не об одном официальном обществе
идет речь в вашем
труде; вы затрагиваете вопрос более глубокий; вы говорите
о самом народе.
Но в тот же вечер судьба
послала ему другое письмо, подписанное «Рабочий». Впрочем, кроме этой подписи ничто не говорило
о человеке мускульного
труда, малообразованном и жалком, каким привык представлять их себе губернатор.
— Однако, — говорит, — дядюшка, при двухстах душах богадельня на сорок человек велика. Впрочем, я
о полевом хозяйстве упомянул только для примера, чтобы показать вам, как оно при отце было безрасчетно; я на него и вниманья не буду обращать, не стоит
труда; пусть оно
идет, как
шло, лишь бы денег от меня не требовало; но у меня другое в виду, здесь золотое дно — фабричное производство; вот здесь в чем капитальная сила именья заключается.
Тогда, не
о себе заботясь, а больше всего
о вас, иногородных, болезнуя и сострадая словесным овцам, пастыря неимущим, первостатейные из нашего общества: Рахмановы, Соколовы, Свешниковы и многие иные, не чести ради или какого превозношения, но единственно христианского ради братолюбия и ради
славы церкви Христовой, подъяли на себя великий и опасный
труд — восстановить позябший от двухсотлетнего мрака корень освящения, сиречь архипастырство учредить и церковь Христову полным чином иерархии украсить…
И замечательно, что целыми годами
труда самого кропотливого не добывалось тогда ровно никаких результатов: публику душили ссылками на №№ и страницы журналов, давно отживших свой век, а она часто и не знала даже,
о чем
идет дело.
Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать
о такой жизни — это значит мечтать
о новых самоубийствах людей, задавленных
трудом и заботой, или людей слабых, заброшенных,
о которых только говорят иногда за ужином с досадой или с усмешкой, но к которым не
идут на помощь…
Когда на мою долю выпадает обязанность ходить под руку с дамой или девицей, то почему-то всегда я чувствую себя крючком, на который повесили большую шубу; Наденька же, или Варенька, натура, между нами говоря, страстная (дед ее был армянин), обладает способностью нависать на вашу руку всею тяжестью своего тела и, как пиявка, прижиматься к боку. И так мы
идем… Проходя мимо Карелиных, я вижу большую собаку, которая напоминает мне
о собачьем налоге. Я с тоской вспоминаю
о начатом
труде и вздыхаю.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его
труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый, сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит
о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный,
пошел спать куда-нибудь на гниющей соломе?
Художество его не
пошло дальше легких набросок карандашом; по музыке он преуспел лишь настолько, чтобы с
трудом по слуху наигрывать на рояле мотивы из слышанных опереток; как актер он подвизался лишь на любительских сценах и сценах клуба Петербургской стороны, недалеко ушедшей от любительской, да и то во второстепенных ролях, а как писатель ограничивался сообщением полицейских отметок; впрочем, иногда появлялись его краткие заметки
о художественных выставках и рецензии
о концертах и спектаклях.
Слава о почти чудодейственном лечении матери Агнии облетела всю Москву и ежедневно множество недужных приходили искать у нее облегчения, не оставляя, конечно,
труда целительницы без посильного вознаграждения. Последнего, впрочем, мать Агния не брала лично. Деньги больными опускались в прибитую у дверей кельи кружку, а из нее, по желанию самой Агнии, поступали в общие монастырские суммы. В общую монастырскую кладовую отправлялись и приношения натурою: крупа, мука, масло, рыба и прочее.
Гости были люди просвещенные, и между ними
шел интересный разговор
о нашей вере и
о нашем неверии,
о нашем проповедничестве в храмах и
о просветительных
трудах наших миссий на Востоке.
Дети на стульях ехали в Москву и пригласили ее с собою. Она села, поиграла с ними, но мысль
о муже и
о беспричинной досаде его, не переставая, мучила ее. Она встала и
пошла, с
трудом ступая на цыпочки, в маленькую диванную.