Неточные совпадения
Широкая дороженька,
Березками обставлена,
Далеко протянулася,
Песчана и глуха.
По сторонам дороженьки
Идут холмы пологие
С полями, с сенокосами,
А чаще с неудобною,
Заброшенной землей;
Стоят деревни старые,
Стоят деревни новые,
У речек, у прудов…
Леса, луга поемные...
— Молчком
идутПрямехонько, вернехонько
По лесу по дремучему,
Считают каждый шаг.
С ножищем да с рогатиной
Я сам страшней сохатого,
По заповедным тропочкам
Иду: «Мой
лес!» — кричу.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик,
пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору
по лощине и на гору под самую опушку
леса. Солнце зашло за
лес. Роса уже пала, и косцы только на горке были на солнце, а в низу,
по которому поднимался пар, и на той стороне
шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
—
Пойду теперь независимо от всех собирать грибы, а то мои приобретения незаметны, — сказал он и
пошел один с опушки
леса, где они ходили
по шелковистой низкой траве между редкими старыми березами, в середину
леса, где между белыми березовыми стволами серели стволы осины и темнели кусты орешника.
Месяца четыре все
шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в
лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит
по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Прошли снега и реки, — работы так вдруг и закипят: там погрузки на суда, здесь расчистка дерев
по лесам, пересадка дерев
по садам, и
пошли взрывать повсюду землю.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего
леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей
лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из
леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку
по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Не откладывая, принялся он немедленно за туалет, отпер свою шкатулку, налил в стакан горячей воды, вынул щетку и мыло и расположился бриться, чему, впрочем, давно была пора и время, потому что, пощупав бороду рукою и взглянув в зеркало, он уже произнес: «Эк какие
пошли писать
леса!» И в самом деле,
леса не
леса, а
по всей щеке и подбородку высыпал довольно густой посев.
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут: она забыла,
Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней
идет беседа.
«Как быть? Татьяна не дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит
по лесам одна».
Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие
шли трезво за возами, и весь табор подвигался только
по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и
леса, которых было тогда еще вдоволь.
— Так, так;
по всем приметам, некому иначе и быть, как волшебнику. Хотел бы я на него посмотреть… Но ты, когда
пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в
лесу нетрудно.
Он
пошел к Неве
по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в
лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
— Мне кажется — равнодушно. Впрочем, это не только мое впечатление. Один металлист, знакомый Любаши, пожалуй, вполне правильно определил настроение, когда еще
шли туда: «
Идем, сказал, в незнакомый
лес по грибы, может быть, будут грибы, а вернее — нету; ну, ничего, погуляем».
На дачу он приехал вечером и
пошел со станции обочиной соснового
леса, чтоб не
идти песчаной дорогой: недавно
по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине
идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового
леса вытянулись
по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Он
шел и смотрел, как вырастают казармы; они строились тремя корпусами в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего этажа, хорошо видно было, как на краю стены шевелятся фигурки в красных и синих рубахах, в белых передниках, как тяжело шагают вверх
по сходням сквозь паутину
лесов нагруженные кирпичами рабочие.
Спивак,
идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался в
лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей;
по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в
лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и
по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают
леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить
по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных
шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Она
шла через цветник,
по аллеям, к обрыву, стала спускаться с обрыва ровным, медленным и широким шагом, неся голову прямо, не поворачиваясь, глядя куда-то вдаль. Она скрылась в
лес.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом. В народе, как всегда в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь в белом, блуждает
по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая
шла с обрыва
по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Мы
пошли налево, через другой мост, через
лес, поле, наконец
по улицам — конца не было.
Как съедете,
идете четверть часа
по песку, а там сейчас же надо подниматься в гору и продираться сквозь непроходимый
лес.
Далее мы
шли лесом все
по речке.
Я не
пошел к ним, а отправился
по берегу моря,
по отмели, влез на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших судов, потом посетил в
лесу нашу идиллию: матрос Кормчин пас там овец.
Застав наших на мысе, около рощи, у костра, я рассказал им наскоро новости и сам
пошел по тропинке к
лесу, оставив их рассуждать.
Надеть ли поэзию, как праздничный кафтан, на современную идею или по-прежнему скитаться с ней в родимых полях и
лесах, смотреть на луну, нюхать розы, слушать соловьев или, наконец,
идти с нею сюда, под эти жаркие небеса? Научите.
Еду я все еще
по пустыне и долго буду ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся дни за днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные снежные поля,
идут по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным
лесом.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а с остановками — двенадцать с половиною. Дорога от Челасина
шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие
лесом болота.
Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли
по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только и ждешь с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Скоро и хижины кончились; мы
пошли по огромному, огороженному, вероятно для скота, лугу и дошли до болота и обширного оврага, заросшего сплошным
лесом.
Несколько человек ощупью
пошли по опушке
леса, а другие, в том числе и я, предпочли
идти к китайцу пить чай.
Мимо
леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в воду,
пошли мы
по тропинке к другому большому
лесу или саду, манившему издали к себе.
Вот поди же ты, а Петр Маньков на Мае сказывал, что их много, что вот,
слава Богу, красный зверь уляжется скоро и не страшно будет жить в
лесу. «А что тебе красный зверь сделает?» — спросил я. «Как что?
по бревнышку всю юрту разнесет». — «А разве разносил у кого-нибудь?» — «Никак нет, не слыхать». — «Да ты видывал красного зверя тут близко?» — «Никак нет. Бог миловал».
По дороге
идет густой лиственный
лес; едешь
по узенькой, усеянной пнями тропинке.
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек
по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ
пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в
лесу живем, а когда в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.
«
Слава Богу, кричу, не убили человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в
лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что
по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил.
Он
пошел поскорее
лесом, отделявшим скит от монастыря, и, не в силах даже выносить свои мысли, до того они давили его, стал смотреть на вековые сосны
по обеим сторонам лесной дорожки.
Отойдя от бивака километра четыре, я нашел маленькую тропинку и
пошел по ней к
лесу. Скоро я заметил, что ветки деревьев стали хлестать меня
по лицу. Наученный опытом, я понял, что тропа эта зверовая, и, опасаясь, как бы она не завела меня куда-нибудь далеко в сторону, бросил ее и
пошел целиной. Здесь я долго бродил
по оврагам, но ничего не нашел.
А так как кости тоже носили на себе следы огня, то, очевидно, в то время, когда
шел огонь
по лесу, трупы были уже скелетами.
Другие признаки, совершенно незаметные для нас, открыли ему: этот человек был удэгеец, что он занимался соболеванием, имел в руках палку, топор, сетку для ловли соболей и, судя
по походке, был молодой человек. Из того, что он
шел напрямик
по лесу, игнорируя заросли и придерживаясь открытых мест, Дерсу заключил, что удэгеец возвращался с охоты и, вероятно, направляется к своему биваку. Посоветовавшись, мы решили
идти по его следам, тем более что они
шли в желательном для нас направлении.
Я не
пошел туда, а повернул вправо
по ключику Ада, чтобы выйти в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь
по ней спуститься к морю. В сумерки мы немного не дошли до водораздела и стали биваком в густом
лесу.
Шли мы теперь без проводника,
по приметам, которые нам сообщил солон. Горы и речки так походили друг на друга, что можно было легко ошибиться и
пойти не
по той дороге. Это больше всего меня беспокоило. Дерсу, наоборот, относился ко всему равнодушно. Он так привык к
лесу, что другой обстановки, видимо, не мог себе представить. Для него было совершенно безразлично, где ночевать — тут или в ином месте…
Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко, но Дерсу указал на какую-то птицу, которая,
по его словам, живет только в глухих
лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять
пошли броды, и чем дальше, тем глубже. Раза два мы разжигали костры, главным образом для того, чтобы погреться.
Река Синанца течет
по продольной долине между Сихотэ-Алинем и хребтом, ему параллельным. Она длиной около 75 км и шириной до 30 м. За скалистой сопкой сначала
идут места открытые и отчасти заболоченные. Дальше поляна начинает возвышаться и незаметно переходит в террасу, поросшую редким лиственным
лесом. Спустившись с нее, мы прошли еще с полкилометра и затем вступили в роскошный
лес.
Утром 11 сентября погода как будто немного изменилась к лучшему. Чтобы не терять напрасно время, мы собрали свои котомки и
пошли вверх
по реке Арму. Местность была настолько ровная и однообразная, что я совершенно забыл, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня. Здешний хвойный
лес плохого дровяного качества, растет весьма неравномерно: болотистые поляны отделяются друг от друга небольшими перелесками, деревья имеют отмершие вершины и множество сухих ветвей.
Опасаясь встречи с китайцами, он не
пошел назад
по дороге, а спрятался в
лесу и только под утро возвратился к нам на бивак.
В долине реки Адимил произрастают лиственные
леса дровяного и поделочного характера; в горах всюду видны следы пожарищ. На релках и
по увалам — густые заросли таволги, орешника и леспедецы. Дальше в горах есть немного кедра и пихты. Широкие полосы гальки
по сторонам реки и измочаленный колодник в русле указывают на то, что хотя здесь больших наводнений и не бывает, но все же в дождливое время года вода
идет очень стремительно и сильно размывает берега.
Пробираться сквозь заросли горелого
леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути
по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная
по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и
пошли по гальке.
От тазовских фанз вверх
по долине
идет пешеходная тропа. Она придерживается левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина суживается, приходится карабкаться
по скалам и даже
идти вброд
по воде. Первые «щеки» (из кварцепорфирового туфа) находятся в 12 км от моря, вторые будут на 2,5 км выше. Здесь в обнажениях можно видеть диабазовый и сильно хлоритизированный порфирит. В углублении одной из скал китайцы устроили кумирню, посвященную божеству, охраняющему
леса и горы.
В Тахобе впадают следующие горные речки: справа — Коде с притоками Хуаты, Боноксе и Буланя. Затем будут реки: Хулялиги, Бали, Онюхи, Анмали и Таха. Между ними есть высокая гора Ангухи с приметным камнем на вершине, которую солоны населяют чудесами своего воображения. Дальше
идут: Онюхи, Анмаш, Дадаву и Та-а. Левыми притоками Тахобе будут: Каньчжу, Агдыхе 1-я и Агдыхе 2-я.
Леса по долинам последних двух рек совершенно выгорели.