Неточные совпадения
Правдин. Ваша
ко мне дружба тем лестнее, что вы не можете
иметь ее к другим, кроме таких…
Милон(отталкивая от Софьи Еремеевну, которая за нее было уцепилась, кричит к людям,
имея в руке обнаженную шпагу). Не смей никто подойти
ко мне!
— Да кого же знакомого? Все мои знакомые перемерли или раззнакомились. Ах, батюшка! как не
иметь,
имею! — вскричал он. — Ведь знаком сам председатель, езжал даже в старые годы
ко мне, как не знать! однокорытниками были, вместе по заборам лазили! как не знакомый? уж такой знакомый! так уж не к нему ли написать?
—
Мне кажется, вы пришли
ко мне раньше, чем узнали о том, что
я способен
иметь то, что вы называете собственным мнением, — заметил Раскольников.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не
имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как
я вам говорил. Да лучше всего зайдите
ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра.
Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
Паратов. Извините, не обижайтесь на мои слова! Но едва ли вы
имеете право быть так требовательными
ко мне.
Она рассказала
мне, каким образом Швабрин принудил их выдать ему Марью Ивановну; как Марья Ивановна плакала и не хотела с ними расстаться; как Марья Ивановна
имела с нею всегдашние сношения через Палашку (девку бойкую, которая и урядника заставляет плясать по своей дудке); как она присоветовала Марье Ивановне написать
ко мне письмо и прочее.
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы — с вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы
мне отвечаете так, чтобы отделаться от
меня, потому что вы не
имеете никакого доверия
ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что
я умела бы понять вас:
я сама была бедна и самолюбива, как вы;
я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
— И лень, и претит. Одна умная женщина
мне сказала однажды, что
я не
имею права других судить потому, что «страдать не умею», а чтобы стать судьей других, надо выстрадать себе право на суд. Немного высокопарно, но в применении
ко мне, может, и правда, так что
я даже с охотой покорился суждению.
— Приходите
ко мне, если захотите, — сказал он. —
Я имею теперь работу и занят, но вы сделаете
мне удовольствие.
— Потому что не
я к вам
имею надобность, а вы
ко мне имеете надобность, — крикнул
я, вдруг разгорячившись.
Это, видите ли, — вдруг обратился он
ко мне одному (и признаюсь, если он
имел намерение обэкзаменовать во
мне новичка или заставить
меня говорить, то прием был очень ловкий с его стороны;
я тотчас это почувствовал и приготовился), — это, видите ли, вот господин Крафт, довольно уже нам всем известный и характером и солидностью убеждений.
Этот вызов человека, сухого и гордого,
ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив
меня и бросив в люди, не только не знал
меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто знает, может быть, о самом существовании моем
имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю
я, так вдруг обо
мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив
меня, решил мою участь.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился
ко мне свысока, то есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого
меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что
имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Я припоминаю слово в слово рассказ его; он стал говорить с большой даже охотой и с видимым удовольствием.
Мне слишком ясно было, что он пришел
ко мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а наверно
имея другие цели.
«Честь
имею явиться», — сказал он, вытянувшись и оборотившись
ко мне не лицом, а грудью: лицо у него всегда было обращено несколько стороной к предмету, на который он смотрел.
— Ну уж и не знаешь, чему рада? — усмехнулся Ракитин. — Прежде-то зачем-нибудь приставала же
ко мне: приведи да приведи его,
имела же цель.
А это будет сказано тебе на следующих страницах, тотчас же после разговора Рахметова с Верою Павловною; как только он уйдет, так это
я скажу тебе в конце главы, угадай —
ко теперь, что там будет сказано: угадать нетрудно, если ты
имеешь хоть малейшее понятие о художественности, о которой ты так любишь толковать, — да куда тебе!
При всей дикости этого случая Рахметов был совершенно прав: и в том, что начал так, потому что ведь он прежде хорошо узнал обо
мне и только тогда уже начал дело, и в том, что так кончил разговор;
я действительно говорил ему не то, что думал, и он, действительно,
имел право назвать
меня лжецом, и это нисколько не могло быть обидно, даже щекотливо для
меня «в настоящем случае», по его выражению, потому что такой был случай, и он, действительно, мог сохранять
ко мне прежнее доверие и, пожалуй, уважение.
Только нет, все-таки тяжело; и что
я вам скажу: вы подумаете, потому тяжело, что у
меня было много приятелей, человек пять, — нет, ведь
я к ним
ко всем
имела расположение, так это
мне было ничего.
Его чувство
ко мне было соединение очень сильной привязанности
ко мне, как другу, с минутными порывами страсти
ко мне, как женщине, дружбу он
имел лично
ко мне, собственно
ко мне; а эти порывы искали только женщины:
ко мне, лично
ко мне, они
имели мало отношения.
— Останьтесь, — воскликнул
я, — останьтесь, прошу вас. Вы
имеете дело с честным человеком — да, с честным человеком. Но, ради бога, что взволновало вас? Разве вы заметили во
мне какую перемену? А
я не мог скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня
ко мне.
Добрее, кротче, мягче
я мало встречал людей; совершенно одинокий в России, разлученный со всеми своими, плохо говоривший по-русски, он
имел женскую привязанность
ко мне.
Действительно, он сказал правду: комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было;
я отворил окно и сошел на минуту в залу. Там все еще пили, кричали, играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого
я видал, подошел
ко мне и спросил,
имею ли
я время с ним поговорить наедине, что ему нужно
мне сообщить что-то особенно важное.
Жаль было прежней жизни, и так круто приходилось ее оставить… не простясь. Видеть Огарева
я не
имел надежды. Двое из друзей добрались
ко мне в последние дни, но этого
мне было мало.
— Что ж, разве
я лгунья какая? разве
я у кого-нибудь корову украла? разве
я сглазила кого, что
ко мне не
имеют веры? — кричала баба в козацкой свитке, с фиолетовым носом, размахивая руками. — Вот чтобы
мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не видела собственными глазами, как повесился кузнец!
И при этом
я ко многому в жизни
имел отношение и на
меня рассчитывали в борьбе, происходившей в жизни.
Ко многому
я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел
ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз,
имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти
меня в своем экипаже до дому.
Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил
меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где
я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
У
меня в кармане был корреспондентский бланок, но так как
я не
имел в виду печатать что-либо о Сахалине в газетах, то, не желая вводить в заблуждение людей, относившихся
ко мне, очевидно, с полным доверием,
я ответил: нет.
По-моему, эта случайная разница в урожаях
имеет такое же отношение к г.
Я., как и
ко всякому другому чиновнику.
Прибавьте
ко всему,
мною сказанному, что, подозрив издалека нечто белое, подходишь с сомнением, высматриваешь; то убеждаешься, что это заяц, то покажется, что совсем не заяц, а какая-то белая кость; иногда вся белизна пропадет из глаз, потому что на ходу угол зрения охотника, заслоняемый и пересекаемый разными предметами, изменяется беспрестанно; наконец, уверившись совершенно, что это заяц, очень редко будешь
иметь терпение подойти к нему близко; все кажется, что как-нибудь зашумишь, испугаешь зайца, что он сейчас вскочит и уйдет, и охотник, особенно горячий, всегда выстрелит на дальную меру…
— Ну, прощайте! — резко проговорил он вдруг. — Вы думаете,
мне легко сказать вам: прощайте? Ха-ха! — досадливо усмехнулся он сам на свой неловкий вопрос и вдруг, точно разозлясь, что ему всё не удается сказать, что хочется, громко и раздражительно проговорил: — Ваше превосходительство!
Имею честь просить вас
ко мне на погребение, если только удостоите такой чести и… всех, господа, вслед за генералом!..
По этим свидетельствам и опять-таки по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбил он вас потому преимущественно, что вы
имели в детстве вид косноязычного, вид калеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а у Павлищева, как
я вывел по точным доказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность
ко всему угнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт, по моему убеждению, чрезвычайно важный для нашего дела).
— Ну да, то есть
я хотела сказать: она
ко мне приехала и
я приняла ее; вот о чем
я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч.
Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть
я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако
я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она
мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же
я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
Пушкина последнее воспоминание
ко мне 13 декабря 826-го года: «Мой первый друг и пр.» —
я получил от брата Михаилы в 843-м году собственной руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у
меня как святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла
мне в том же году список с этих стихов, но
мне хотелось
иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его.
Марья Петровна благодарит вас за письмо. Старушка, ровесница Louis Philippe, очень довольна, что работа ее вам понравилась, и ей несколько приятно, что в Тобольске умеют ценить наши изделия. Мы необыкновенно ладно живем. Она
ко мне привыкла и
я к ней. Дети и няньки со
мной в дружбе. К счастию, между последними нет красавиц — иначе беда бы моему трепещущему сердцу, которое под холодною моею наружностию
имеет свой голос…
Пиши
ко мне, когда будешь
иметь досуг: общая наша потеря не должна нас разлучить, напротив, еще более сблизить. Эти чувства утешат нас, и если Марья нас видит, то они и ее порадуют. Вместе с твоим письмом
я получил письмо от Annette, она горюет и передает
мне те известия, что от вас получила в Твери.
Семенов просил, чтобы
я жег его письма и был осторожен, если хочу
иметь его иероглифы. На все согласен, лишь бы
ко мне писали. Басаргин ждет
меня.
«Отчего ж вы
мне не позволили
иметь эту честь?» — вдруг обращается
ко мне эта мразь.
— Да-с. Мы служащие у Ильи Артамоновича Нестерова, только Пармен Семенович над всеми делами надзирают, вроде как директора, а
я часть
имею; рыбными промыслами заведую. Вы пожалуйте
ко мне как-нибудь, вот вместе с господином Лобачевским пожалуйте.
Я там же в нестеровском доме живу. В контору пожалуйте. Спросите Андрияна Николаева: это
я и есть Андриян Николаев.
Я не хотела вам мешать, когда вы читали письмо, но вот вы обернулись
ко мне, и
я протянула вам револьвер и хотела сказать: поглядите, Эмма Эдуардовна, что
я нашла, — потому что, видите ли,
меня ужасно поразило, как это покойная Женя,
имея в распоряжении револьвер, предпочла такую ужасную смерть, как повешение?
Мать, которая страдала больше
меня, беспрестанно подходила к дверям, чтоб слышать, что
я говорю, и смотреть на
меня в дверную щель; она
имела твердость не входить
ко мне до обеда.
— Он мало что актер скверный, — сказал Абреев, — но как и человек, должно быть, наглый. На днях явился
ко мне, привез
мне кучу билетов на свой бенефис и требует, чтобы
я раздавал их.
Я отвечал ему, что не
имею на это ни времени, ни желания. Тогда он, пользуясь слабостью Кергеля к mademoiselle Соколовой, навалил на него эти билеты, — ужасный господин.
— Никакого права не
имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не
ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! — говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.
— Что это Замин вздумал представлять, как мужика секут;
я тут,
я думаю, сидела;
я женщина… Стало быть, он никакого уважения
ко мне не
имеет.
«Не заподозрите, бога ради, — писала она далее в своем письме, — чтобы любовь привела
меня к одру вашего родственника; между нами существует одна только святая и чистая дружба, — очень сожалею, что
я не
имею портрета, чтобы послать его к вам, из которого вы увидали бы, как
я безобразна и с каким ужасным носом, из чего вы можете убедиться, что все мужчины могут только
ко мне пылать дружбою!»
— Прошу вас сегодня зайти
ко мне вечерком;
я имею с вами поговорить!
—
Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы
ко мне, что подарили
мне пятьсот рублей;
я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж
я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе
я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на
меня — как лошадь, — целый день, не
имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только что он приедет,
я заставлю его объяснить это дело. Но более всего
меня удивляет, что вы как будто и
меня в чем-то обвиняете, тогда как
меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна,
я вижу, вы на него очень сердитесь, — и это понятно! Вы
имеете на то все права, и… и… разумеется,
я первый виноват, ну хоть потому только, что
я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь
ко мне с раздражительною усмешкою.