Неточные совпадения
Говоря о предстоящем наказании
иностранцу, судившемуся в России, и о том, как было бы неправильно наказать его высылкой за границу, Левин повторил то, что он слышал вчера в разговоре от одного знакомого.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите,
говорит, завтра поутру в ее комнату и не
говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то
иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо,
говорит, этому
иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого
иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился и уехал, да,
говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то
иностранца вышла, а он после оказался совсем не
иностранец, а шулер.
«
Говорит со мною, как с
иностранцем», — отметил Самгин.
Но
говорят и пишут, между прочим американец Вилькс, француз Малля (Mallat), что здесь нет отелей; что
иностранцы, после 11-ти часов, удаляются из города, который на ночь запирается, что остановиться негде, но что зато все гостеприимны и всякий дом к вашим услугам. Это заставляет задумываться: где же остановиться, чтоб не быть обязанным никому? есть ли необходимые для путешественника удобства?
Только японцы оскорбляются, когда
иностранцы, по невежеству и варварству, как
говорят они, смешивают их с китайцами.
Люди добродетельны, питаются овощами и ничего между собою, кроме учтивостей, не
говорят;
иностранцы ничего, кроме дружбы, ласк да земных поклонов, от них добиться не могут.
Ведь вы тоже пробыли долго в море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!» Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так
говорить о своих соотечественниках, да еще с
иностранцами.
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он
говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами
иностранцы, удивление, что русские
говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот
говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
— Я думаю, что вы можете облегчить положение таких людей, пока они в вашей власти. И, поступая так, я уверен, что вы нашли бы большую радость, —
говорил Нехлюдов, стараясь произносить как можно внятнее, так, как
говорят с
иностранцами или детьми.
— А вы и сами точно
иностранец, точно благородный самый
иностранец, уж это я вам чрез стыд
говорю.
«В Москве, —
говаривал Чаадаев, — каждого
иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли
говорить, что ни я, ни кто другой из
иностранцев не участвовал в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство, как будто я не в России, а где-то в Патагонии или Техасе; не
говоря уже об оригинальной, не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся
иностранцами.
Говорил он с волнением, торопясь и запинаясь, как будто не совсем выговаривая слова, точно был косноязычный или даже
иностранец, хотя, впрочем, был происхождения совершенно русского.
Я почтительно кланяюсь и, опираясь на саблю,
говорю: «Я счастлив, великий государь, что мог пролить кровь за свое отечество, и желал бы умереть за него; но ежели ты так милостив, что позволяешь мне просить тебя, прошу об одном — позволь мне уничтожить врага моего,
иностранца St — Jérôme’а.
— Сколько раз!.. Прямо им объяснял: «Смотрите,
говорю, — нет ни единого царя, ни единого дворянина по вашему толку; ни един
иностранец, переходя в православие, не принял раскола вашего. Неужели же все они глупее вас!»
Иностранцы, —
говорит он, — начинают уже понимать, что в России печать — сила".
Не
говоря уже об
иностранцах и провинциялах, которые массами, с каждым из бесчисленных железнодорожных поездов, приливают сюда и буквально покидают улицу только для ночлега, даже коренной парижанин — и тот, с первого взгляда, кажется исключительно предан фланерству.
Нашли пешком на дороге,
говорит, что учитель, одет как бы
иностранец, а умом словно малый ребенок, отвечает несуразно, точно бы убежал от кого, и деньги имеет!» Начиналась было мысль возвестить по начальству — «так как при всем том в городе не совсем спокойно».
— Что ж… я?! повертелся-повертелся — вздохнул и пошел в овошенную… там уж свою обязанность выполнил… Ах, друзья, друзья! наше ведь положение… очень даже щекотливое у нас насчет этих
иностранцев положение! Разумеется, предостерег-таки я его:"Смотри,
говорю, однако, Альфонс Иваныч, мурлыкай свою републик, только ежели, паче чаяния, со двора или с улицы услышу… оборони бог!"
— Да наблюдения,
говорит, недостаточно точны. Вот если бы ему по России с научною целью поездить, он бы, может, и
иностранцев многих затмил.
Но Дэбльтоун, —
говорим это с гордостью, — не только разрешил этнографическую загадку, оказавшуюся не по силам кичливому Нью-Йорку, но еще подал сказанному городу пример истинно христианского обращения с
иностранцем, — обращения, которое, надеемся, изгладит в его душе горестные воспоминания, порожденные пребыванием в Нью-Йорке.
Известно-с, что все отличительные люди-с, кто сызмалетства еще меня видел,
говорили, что я совсем на
иностранца похож, преимущественно чертами лица-с.
Известное дело, что ни один
иностранец не может
говорить о России, не упомянув о морозе и о скорой почтовой езде, несмотря на то что пора было убедиться, что ни особенно страшных морозов нет, ни сказочной езды.
Говорили много и, конечно, шепотом, — что он отравлен немцами, что будто в ресторане — не помню в каком — ему послала отравленный бокал с шампанским какая-то компания
иностранцев, предложившая тост за его здоровье…
— Поздравьте меня, —
говорит он часто Ивану Дмитричу, — я представлен к Станиславу второй степени со звездой. Вторую степень со звездой дают только
иностранцам, но для меня почему-то хотят сделать исключение, — улыбается он, в недоумении пожимая плечами. — Вот уж, признаться, не ожидал!
Но
иностранцы, гонимые скукой, шатались повсюду, заглядывали во все дворы и, конечно, заглянули и к ней: она была дома, она видела гримасы брезгливости и отвращения на сытых лицах этих праздных людей, слышала, как они
говорили о ее сыне, кривя губы и прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно, враждебно, с явным торжеством.
— Отчего я?.. Что же ты меня привел тут в пример? Я не
иностранец! —
говорил барон.
Окруженная
иностранцами, она привыкла слышать, что Россия и Лапландия почти одно и то же; что отечество наше должно рабски подражать всему чужеземному и быть сколком с других наций, а особливо с французской, для того чтоб быть чем-нибудь; что нам не должно и нельзя мыслить своей головою,
говорить своим языком, носить изделье своих фабрик, иметь свою словесность и жить по-своему.
Не
говоря о других сторонах жизни народной, при Алексее Михайловиче стали бояться влияния
иностранцев даже в религиозном отношении.
Учителями этими являлись через день
иностранцы, т. е. в один день француз, а в другой русский, и соответственно этому на прогулках было обязательно
говорить не иначе как по-французски или по-русски.
— Что за странный человек?! — обратился я к Фустову, который успел уже приняться за токарный станок. — Неужели он
иностранец? Он так бойко
говорит по-русски.
«С самых ранних лет, —
говорит она, — политика была для меня самым занимательным предметом; я расспрашивала каждого
иностранца о его отечестве, форме правления и законах, и сравнения, к которым часто вели их ответы, внушили мне пламенное желание путешествовать» (см. «Москвитянин», ibid.).
Уже давно путешествующие
иностранцы в отдаленных пределах наших с удивлением находят своих единоземцев, которые
говорят им о щедротах Екатерины, и которые, по мере их искусства и прилежности, благоденствуют в нашей Империи, не жалея о своем отечестве.
«Я должен был приноровляться к потребностям моих читателей, —
говорит он, — и потому я опускал некоторые подробности, интересные, может быть, для моих соотечественников, но скучные для других, и распространялся иногда о вещах, очень хорошо известных в России, но более или менее новых для
иностранцев».
И начались затем разговоры, как хорошо будет в Италии, — ах, Италия, ах да ох — и так каждый день, и когда Ариадна глядела мне через плечо, то по ее холодному и упрямому выражению я видел, что в своих мечтах она уже покорила Италию со всеми ее салонами, знатными
иностранцами и туристами и что удержать ее уже невозможно. Я советовал обождать немного, отложить поездку на год-два, но она брезгливо морщилась и
говорила...
Пока Шамохин
говорил, я заметил, что русский язык и русская обстановка доставляли ему большое удовольствие. Это оттого, вероятно, что за границей он сильно соскучился по родине. Хваля русских и приписывая им редкий идеализм, он не отзывался дурно об
иностранцах, и это располагало в его пользу. Было также заметно, что на душе у него неладно и хочется ему
говорить больше о себе самом, чем о женщинах, и что не миновать мне выслушать какую-нибудь длинную историю, похожую на исповедь.
Люди эти были спесивы по-русски и дерзки по-французски; они обходились учтиво с одними
иностранцами; с русскими они иногда были ласковы, иногда милостивы, но всем до полковничьего чина
говорили «ты».
Спутник мой и рот разинул: он хоть и
иностранец был, но давно, как я вам сказал, у нас в России живши, имел о наших порядках понятие и потому, конечно, мог разве за сумасшествие принять, что маленький полицейский исполнительный чиновник вызывается отменить судебное уголовное решение, утвержденное высшею властью. Но я ему
говорю...
— Месяца два, не больше; бабушка
говорит, что я в деревне балуюсь. Гувернантка [Гувернантка — воспитательница. В дворянских семьях принято было брать
иностранцев для воспитания детей.] со мной есть и тут.
Толковали, что дворник поймал на поджоге протопопа в камилавке; что поджигает главнейшим образом какой-то генерал, у которого спина намазана горючим составом, так что стоит ему почесаться спиною о забор — он и загорится; что за Аракчеевскими казармами приготовлено пять виселиц, и на одной из них уже повешен один генерал «за измену»; что пожарные представили одного
иностранца и одного русского, которые давали им 100 р., чтобы только они не тушили Толкучего рынка; что семидесятилетняя баба ходила в Смольный поджигать и, схваченная там, объяснила на допросе, будто получила 100 рублей, но не откроет-де, кто дал ей деньги, хошь в кусочки искрошите; что Петербург поджигает целая шайка в триста человека и что видели, как ночью Тихвинская Богородица ходила, сама из Тихвина пришла и
говорила: «вы, голубчики, не бойтесь, эфтому кварталу не гореть».
С образованными англичанами другая беда — их скороговорка (она еще сильнее у барынь и барышень) и глотание согласных и целых слов. Вас они понимают больше, чем вы их. Но у тех, кто хоть немножко маракует по-французски, страсть
говорить с
иностранцами непременно на этом языке. Для меня это до сих пор великое мучение.
О новом человеке, о новой душевной структуре много
говорят в советской России, об этом любят
говорить и
иностранцы, посещающие советскую Россию.
Из передней, где Тася сняла свое меховое пальтецо, она прошла в гостиную с двумя арками, сквозь которые виднелась большая столовая. Стол накрыт был к завтраку, приборов на шестнадцать. Гостиная с триповой мебелью, ковром, лампой, картинами и столовая с ее простором и иностранной чистотой нравились Тасе. Пирожков
говорил ей, что живет совершенно, как в Швейцарии, в каком-нибудь"пансионе", завтракает и обедает за табльдотом, в обществе
иностранцев, очень доволен кухней.
Он тоже не начинал без подхода.
Говорил он одно, а думал другое. Он мысленно осматривал Палтусова. Малый, кажется, на все руки и с достоинством: такое выражение у него в лице, а это — главное с купцами, особенно если из староверов, и с
иностранцами. Денег у него нет, да их и не нужно. Однако все лучше, если водится у него пяток-десяток тысяч. Заручиться им надо, предложить пай.
Иностранцев это поражало, «патриотов» возмущало до дна души, они
говорили о «гнилой, беспочвенной, космополитической русской интеллигенции».
Так
говорил в то время народ русский, недовольный нововведениями и сближением с
иностранцами, но
говорил там, где знал, что речи его не дойдут до великого князя, который не любил, чтобы ему поперечили или осуждали его дела.
Так и сделал он. Только, в прибавку к своим обещаниям, брал ее за белые руки, сажал на скамью, утешал ее, обещал ей всякую помощь. И пригожая вдова, успокоенная ли его обещаниями, или новым чувством к пригожему
иностранцу, или желанием отомстить прежнему другу, вышла от лекаря почти утешенная. Недаром
говорит старинная песня: «Молода вдова плачет — что роса падет; взойдет красно солнышко, росу высушит».
Общее ликование, повторяем, было в Петербурге. Да и немудрено, так как разгар национального чувства, овладевшего русскими в описываемое нами время, дошел до своего апогея. Русские люди видели, что наверху при падении одного немца возникал другой, а дела все ухудшались. Про верховных
иностранцев и их деяния в народе ходили чудовищные слухи. Народ
говорил, указывая на окна дворца цесаревны...