Неточные совпадения
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об
инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем
инстинкте», но это именно
инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как
любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
Разумеется, кое-что необходимо выдумывать, чтоб подсолить жизнь, когда она слишком пресна, подсластить, когда горька. Но — следует найти точную меру. И есть чувства, раздувать которые — опасно. Такова, конечно,
любовь к женщине, раздутая до неудачных выстрелов из плохого револьвера. Известно, что
любовь —
инстинкт, так же как голод, но — кто же убивает себя от голода или жажды или потому, что у него нет брюк?
— Загадочных людей — нет, — их выдумывают писатели для того, чтоб позабавить вас. «
Любовь и голод правят миром», и мы все выполняем повеления этих двух основных сил. Искусство пытается прикрасить зоологические требования
инстинкта пола, наука помогает удовлетворять запросы желудка, вот и — все.
Наконец, под этими нежными
инстинктами у тонких натур кроется потребность всеобъемлющей
любви!
Он это видел, гордился своим успехом в ее
любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские
инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
В русской интеллигенции пробудились
инстинкты, которые не вмещались в доктрины и были подавлены доктринами,
инстинкты непосредственной
любви к родине, и под их жизненным воздействием начало перерождаться сознание.
Любовь к своему народу должна быть творческой
любовью, творческим
инстинктом.
Все историческое и мировое в человеке принимает форму глубоко индивидуальных
инстинктов, индивидуальной
любви к своей национальности, к национальному типу культуры, к конкретным историческим задачам.
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие
инстинкты, всю эту жажду сострадания и
любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним: не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и
любви к своей семье, некий другой
инстинкт — я не берусь решать, как, вероятно, не решила бы этого и она сама.
— Нет, она это в полном сознании говорила. И потом: любить женщин — что такое это за высокое качество? Конечно, все люди, большие и малые, начиная с идиота до гения первой величины, живут под влиянием двух главнейших
инстинктов: это сохранение своей особы и сохранение своего рода, — из последнего чувства и вытекает
любовь со всеми ее поэтическими подробностями. Но сохранить свой род — не все еще для человека: он обязан заботиться о целом обществе и даже будто бы о всем человечестве.
Я наблюдал, как в этих щелях, куда
инстинкт и скука жизни забивают людей, создаются из нелепых слов трогательные песни о тревогах и муках
любви, как возникают уродливые легенды о жизни «образованных людей», зарождается насмешливое и враждебное отношение к непонятному, и видел, что «дома утешения» являются университетами, откуда мои товарищи выносят знания весьма ядовитого характера.
— На Украине народ, пожалуй, более поэт в религии, — рассказывает Ромась, — а здесь, под верою в бога, я вижу только грубейшие
инстинкты страха и жадности. Такой, знаете, искренней
любви к богу, восхищения красотою и силой его — у здешних нет. Это, может быть, хорошо: легче освободятся от религии, она же — вреднейший предрассудок, скажу вам!
Житейскую мудрость почерпали они из романов, повестей — и оттуда
инстинкты развивались в уродливые, жалкие или глупые свойства: мечтательность, сентиментальность, искание идеала в
любви, а иногда и хуже.
В самом деле, отвращение к животному
инстинкту воспитывалось веками в сотнях поколений, оно унаследовано мною с кровью и составляет часть моего существа, и если я теперь поэтизирую
любовь, то не так же ли это естественно и необходимо в наше время, как то, что мои ушные раковины неподвижны и что я не покрыт шерстью.
Прочный колокол неведения — и благословляющее утверждение бездн, «преодоление человека» — и санкция его упадочных
инстинктов, великая
любовь Заратустры — и нарочито разжигаемая им в себе жестокость, проповедь радости жизни — и восхваление трагического пристрастия к страданиям и ужасам — все это, конечно, можно психологически объяснить, но совершенно невозможно все это объединить в одно цельное, из «бронзы» отлитое жизнеотношение.
Как змеи, сплетаются в клубок самые не согласные, самые чуждые друг другу настроения: страх смерти и чувство неспособности к жизни, неистовая
любовь к жизни и сознание себя недостойным ее. Ко всему этому еще одно: странный какой-то
инстинкт неудержимо влечет человека к самоуничтожению. Страшная смерть полна властного очарования, человек безвольно тянется к ней, как кролик, говорят, тянется в разверстую пасть удава.
Жабы и паучихи навряд ли, конечно, испытывают при этом какое-нибудь особенное сладострастие. Тут просто тупость жизнеощущения, неспособность выйти за пределы собственного существа. Но если
инстинкты этих уродов животной жизни сидят в человеке, если чудовищные противоречия этой
любви освещены сознанием, то получается то едкое, опьяняющее сладострастие, которым живет
любовь Достоевского.
О, если бы ты знала, как ты была мне дорога не тогда, когда я был в тебя влюблен моей мальчишеской
любовью, а когда я зрелым мужем глядел на женщин хваленого позднейшего времени и… с болезненною грустью видел полное исчезновение в новой женщине высоких воспитывающих молодого мужчину
инстинктов и влечений — исчезновение, которое восполнят разве новейшие женщины, выступающие после отошедших новых.
Подсознательные насильнические, жестокие, тиранические
инстинкты, в грубой своей форме вытесненные из христианского сознания, восторжествовали, прикрываясь христианскими добродетелями
любви и веры.
И теперь тот же
инстинкт говорит в ней, и с ним надо бороться, помнить, что время страсти прошло, что у ней седые волосы, что муж только снисходит к ее женской слабости, а
любви в нем к женщине уже нет, и не огорчаться этим.
— А с другой стороны,
любовь есть все, что есть лживого, низкого, презренного, то есть все, что есть худшего, если она служит для удовлетворения грубого
инстинкта и проходящего каприза. Первая дает высшее счастье, которое лестно испытать на земле, а вторая оставляет разочарование, презрение, отвращение и горькие сожаления. Одна внушает великие мысли, другая дурные, низкие помыслы.
Она верно определила все наши писания: интеллигентщина и упадочничество. Очень резко отзывалась о Нинке: глубочайший анархизм мелкобуржуазного характера, ей не комсомолкой быть и ленинкой, а мистической блоковской девицей с тоскующими глазами. Про меня говорила мягче: споткнулась на ровном месте, о такую ничтожную спичку, как неудачная
любовь, но есть в душе здоровый революционный
инстинкт, он меня выведет на дорогу. Над всем этим надо подумать.
— Люблю…
Любовь, друг мой, обоюдоострое орудие… Это сталь, из которой делается нож гильотины и спасительный операционный ланцет…
Любовью можно вызвать к жизни все хорошие
инстинкты человека так же легко, как и убить их…
Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой-то
инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было —
инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота
любви ее к князю Андрею погибла.
Этой зловредной и в основе своей антирелигиозной идее, ибо с христианской
любовью она ничего общего не имеет, должна быть противопоставлена идея творчества и
инстинкт производительности.