Неточные совпадения
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна
в тишине лесов
Одна с опасной
книгой бродит,
Она
в ней
ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении — у него явится позыв познакомиться с ним; он
ищет, просит
книги, и если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически
в потолок, и
книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых
в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством,
ищи веселого окончания и
в книжках, и
в своей жизни…
—
Книги! Разве это жизнь? Старые
книги сделали свое дело; люди рвутся вперед,
ищут улучшить себя, очистить понятия, прогнать туман, условиться поопределительнее
в общественных вопросах,
в правах,
в нравах: наконец привести
в порядок и общественное хозяйство… А он глядит
в книгу, а не
в жизнь!
Но Смердяков не прочел и десяти страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять шкаф с
книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что
в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость: сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет
в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Он расписался, я эту подпись
в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться
в мундир идет, прибежал
в свою спальню, взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой ноги сапог, ружье упер
в грудь, а ногой стал курок
искать.
Чтение Прудона, как чтение Гегеля, дает особый прием, оттачивает оружие, дает не результаты, а средства. Прудон — по преимуществу диалектик, контроверзист [спорщик (от лот. contraversia).] социальных вопросов. Французы
в нем
ищут эксперименталиста и, не находя ни сметы фаланстера, ни икарийской управы благочиния, пожимают плечами и кладут
книгу в сторону.
Шесть дней рыщут —
ищут товар по частным домам, усадьбам, чердакам, покупают целые библиотеки у наследников или разорившихся библиофилов, а «стрелки» скупают повсюду
книги и перепродают их букинистам, собиравшимся
в трактирах на Рождественке,
в Большом Кисельном переулке и на Малой Лубянке.
В первую половину своей жизни он
искал счастья
в красоте, во вторую половину жизни он
искал спасения от гибели [См. мою
книгу «Константин Леонтьев».].
Не встречая никого на станциях, я обыкновенно заглядывал
в книгу для записывания подорожных и там
искал проезжих.
Она
искала сочувствия и нашла это сочувствие
в книгах, где личность отвергалась во имя общества и во имя общества освобождалась личность.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла!
Книги были перенесены
в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли
в фанты,
в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и все
искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день
в целые четыре года моей жизни.
У меня один арестант, искренно преданный мне человек (говорю это без всякой натяжки), украл Библию, единственную
книгу, которую позволялось иметь
в каторге; он
в тот же день мне сам сознался
в этом, не от раскаяния, но жалея меня, потому что я ее долго
искал.
Я стал усердно
искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера;
в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору
книги или герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их
в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
«Чего это я
ищу?» — подумал он отуманенною головой и развернул безотчетно
книгу в другом месте. Здесь стояло: «И возрят нань его же прободоша».
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей
книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос
в моей
книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил
в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти
в суд, участвуя
в нем, осуждая людей или
ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать
в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться
в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя
в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Человек рылся
в книге, точно зимняя птица
в сугробе снега, и был бескорыстнее птицы она всё-таки
искала зёрен, а он просто прятал себя. Ложились
в память имена драчунов-князей, запоминалась человечья жадность, честолюбие, споры и войны, грабежи, жестокости, обманы и клятвопреступления — этот тёмный, кровавый хаос казался знакомым, бессмысленным и вызывал невесёлую, но успокаивающую мысль...
Лука. Человек — не верит… Должна, говорит, быть…
ищи лучше! А то, говорит,
книги и планы твои — ни к чему, если праведной земли нет… Ученый —
в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нигде нет. Ну, тут и человек рассердился — как так? Жил-жил, терпел-терпел и всё верил — есть! а по планам выходит — нету! Грабеж!.. И говорит он ученому: «Ах ты… сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый…» Да
в ухо ему — раз! Да еще!.. (Помолчав.) А после того пошел домой и — удавился!..
Глядя
в лицо его напряженным взглядом, она
искала опоры для себя
в словах его и слышала
в них что-то общее с тем, о чем она читала
в книгах и что казалось ей настоящей правдой.
Чугунов. Надо бы какой-нибудь счетец старый найти, или
в книгах конторских нет ли каких расчетов, на чем вам претензию основать… да я поищу-с. Потом мы с Аполлоном Викторычем дело и кончим миром у мирового. Я какой вам угодно долг признаю, хоть во сто тысяч. Выдадут Аполлону Викторычу исполнительный лист, вот уж тогда дело будет крепко, таким документом пугнуть можно-с! Выходи замуж, а то, мол, разорю.
(Берет
книгу и
ищет в ней глазами.)
Нет, веяние современного образования коснулось и Обломова: он уже читал по выбору, сознательно. «Услышит о каком-нибудь замечательном произведении, — у него явится позыв познакомиться с ним: он
ищет, просит
книги, и, если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг, и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически
в потолок, а
книга лежит подле него недочитанная, непонятая…
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться
в путь, чтобы новыми глазами видеть жизнь народа.
Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что
в книгах не человеческий разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается единое стремление духа народного к свободе;
книга не
ищет власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять
в руки это оружие!
— Нужно читать только те
книги, которые учат понимать смысл жизни, желания людей и мотивы их поступков. Нужно знать, как плохо живут люди и как хорошо они могли бы жить, если б были более умны и более уважали права друг друга. А те
книги, которые вы читаете, лгут, и лгут грубо. Вот они внушили вам дикое представление о героизме… И что же? Теперь вы будете
искать в жизни таких людей, каковы они
в этих книжках…
Вот вы говорите, что
в книгах нужно
искать… примерных чувств и мыслей… и что все люди заблуждаются и не понимают себя…
Придя к себе, Ипполит Сергеевич зажёг лампу, достал
книгу и хотел читать; но с первой же страницы он понял, что ему будет не менее приятно, если он закроет
книгу. Сладко потянувшись, он закрыл её, повозился
в кресле,
ища удобной позы, но кресло было жёсткое; тогда он перебрался на диван. Сначала ему ни о чём не думалось, потом он с досадой вспомнил, что скоро придётся познакомиться с Бенковским, и сейчас же улыбнулся, припоминая характеристику, данную Варенькой этому господину.
Часть столовой — скучный угол со старинными часами на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью.
В правом углу горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с
книгой в руках. Между стульев ходит Пётр, точно
ищет чего-то.
В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит
в окно.
А Макар продолжал: у них все записано
в книге… Пусть же они
поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжело, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы
в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят
в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
Гаврила Романыч долго чего-то
искал в них и, наконец, вытащил две огромные тетради, или
книги, переплетенные
в зеленый сафьянный корешок.
Рылась я, братец,
в книгах,
искала на то правила, подобает ли
в шитом шерстями да синелью омофоре епископу действовать, — не нашла.
Если не будешь отгонять дурные мысли и не будешь беречь добрые, не миновать дурных поступков. Только от добрых мыслей добрые дела. Дорожи добрыми мыслями,
ищи их
в книгах мудрых людей,
в разумных речах и, главное,
в самом себе.
«Идут сюда!» — подумал я и начал
искать, где бы спрятаться. Я открывал печи, щупал камин, отворял шкапы, но все это не годилось. Я обошел все комнаты, кроме кабинета, куда я не хотел заглядывать. Я знал, что он сидит
в своем кресле против стола, заваленного
книгами, и сейчас это было бы мне неприятно.
Он
искал выхода
в христианской жизни и искания свои изложил
в книге «Переписка с друзьями».
Так Мариорица
искала чего-то
в книге Тредьяковского под маятником своего сердца.
Вот, батюшка, десять лет
искала,
искала, сколько
в межевых
книгах порылись, а тут благодать какая, за мою добрую душу и сиротство…
Культурные историки все более начинают раскрывать христианские начала
в Возрождении [Даже чуждый христианскому духу Вальтер Патер
в своей известной
книге о Ренессансе предлагает
искать корней Возрождения не только
в античности, но и
в христианском Средневековье.
— Своих средств у вас нет… настолько. Нужна поездка за границу… нужно по меньшей мере два года обеспеченной жизни. И тогда диссертация готова. Так ли? Вот я могу писать мою
книгу хоть десять лет. Над нами не каплет. А вам — нельзя. И было бы крайне прискорбно, если бы вы принуждены были
искать места или идти
в помощники к адвокату. С какой стати?
Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора
книг и бумаг покойного, только потому, что он
искал успокоения от жизненной тревоги, а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался
в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противуположных тревожной путанице,
в которую он чувствовал себя втягиваемым.