Неточные совпадения
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой
искра из печки попала в
глаз.
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных
искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения в тюрьме. Клим отвечал ей тоном человека, который уверен, что не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на другую, она спросила...
Самгин, любезно улыбаясь, слушал ее задорную болтовню и видел, что, когда эта женщина толкает пальцами, легкие слова ее тоже как будто металлически щелкают, точно маленькие ножницы, а веселая
искра синих
глаз вспыхивает ярче.
Его обслуживала горничная Настя, худенькая девушка с большими
глазами;
глаза были серые, с золотой
искрой в зрачках, а смотрели так, как будто Настя всегда прислушивалась к чему-то, что слышит только она. Еще более, чем Анфимьевна, она заботилась о том, чтобы напоить чаем и накормить защитников баррикады. Она окончательно превратила кухню в трактир.
Когда она злилась, красные пятна с ее щек исчезали, и лицо, приняв пепельный цвет, мертвело, а в
глазах блестели зеленые
искры.
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее
глазах вспыхивали зеленоватые
искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
А она продолжала, переменив позу так, что лунный свет упал ей на голову, на лицо, зажег в ее неуловимых
глазах золотые
искры и сделал их похожими на
глаза Марины...
Она открыла дверь, впустив в коридор свет из комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в светлых
глазах неласково играли голубые
искры.
— Экзаменуете меня, что ли? Я же не идиот все-таки! Дума — горчич-ник на шею, ее дело — отвлекать прилив крови к мозгу, для этого она и прилеплена в сумасбродную нашу жизнь! А кадеты играют на бунт. Налогов не платить! Что же, мне спичек не покупать,
искрами из
глаз огонь зажигать, что ли?
У повара Томилин поселился тоже в мезонине, только более светлом и чистом. Но он в несколько дней загрязнил комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под
глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые
искры в зрачках погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
Но после этих припадков Клим видел, что
глаза ее смотрят на него недружелюбно или вопросительно, и все чаще он подмечал в ее зрачках злые
искры.
«У меня температура, — вероятно, около сорока», — соображал Самгин, глядя на фыркающий самовар; горячая медь отражала вместе с его лицом какие-то полосы, пятна, они снова превратились в людей, каждый из которых размножился на десятки и сотни подобных себе, образовалась густейшая масса одинаковых фигур, подскакивали головы, как зерна кофе на горячей сковороде, вспыхивали тысячами
искр разноцветные
глаза, создавался тихо ноющий шумок…
За спиною Самгина открылась дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная, с задорно вздернутым носом, синеватыми
глазами, с веселой
искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она была ослепительно ярка.
— Понимаешь, какая штука, — вполголоса торопливо говорил Дронов, его скуластое лицо морщилось,
глаза, как и прежде, беспокойно бегали, заглядывая в окно, в темноту, разрываемую
искрами и огнями, в лицо Самгина, в стакан.
Он посмотрел в зеркало: бледен, желт,
глаза тусклые. Он вспомнил тех молодых счастливцев, с подернутым влагой, задумчивым, но сильным и глубоким взглядом, как у нее, с трепещущей
искрой в
глазах, с уверенностью на победу в улыбке, с такой бодрой походкой, с звучным голосом. И он дождется, когда один из них явится: она вспыхнет вдруг, взглянет на него, Обломова, и… захохочет!
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом
искра этого огня светится в ее
глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера жизни: ей должны сниться юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с гордой улыбкой, с этой
искрой в
глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до сердца, с мягким и свежим голосом, который звучит как металлическая струна.
«Может быть, одна
искра, — думал он, — одно жаркое пожатие руки вдруг пробудят ее от детского сна, откроют ей
глаза, и она внезапно вступит в другую пору жизни…»
Напрасно он звал на помощь две волшебные учительские точки, те две
искры, которыми вдруг засветились
глаза Софьи под его кистью.
Там, у царицы пира, свежий, блистающий молодостью лоб и
глаза, каскадом падающая на затылок и шею темная коса, высокая грудь и роскошные плечи. Здесь — эти впадшие, едва мерцающие, как
искры,
глаза, сухие, бесцветные волосы, осунувшиеся кости рук… Обе картины подавляли его ужасающими крайностями, между которыми лежала такая бездна, а между тем они стояли так близко друг к другу. В галерее их не поставили бы рядом: в жизни они сходились — и он смотрел одичалыми
глазами на обе.
— И здесь
искра есть! — сказал Кирилов, указывая на
глаза, на губы, на высокий белый лоб. — Это превосходно, это… Я не знаю подлинника, а вижу, что здесь есть правда. Это стоит высокой картины и высокого сюжета. А вы дали эти
глаза, эту страсть, теплоту какой-нибудь вертушке, кукле, кокетке!
Он тихо, почти машинально, опять коснулся
глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около
глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в
глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то, чего и сам объяснить не мог, в другом
глазу… И вдруг сам замер от
искры, какая блеснула ему из них.
У ней из маленького, плутовского, несколько приподнятого кверху носа часто светится капля. Пробовали ей давать носовые платки, но она из них все свивала подобие кукол, и даже углем помечала, где быть
глазам, где носу. Их отобрали у нее, и она оставалась с каплей, которая издали светилась, как
искра.
Бойкость выглядывала из ее позы,
глаз, всей фигуры. А
глаза по-прежнему мечут
искры, тот же у ней пунцовый румянец, веснушки, тот же веселый, беспечный взгляд и, кажется, та же девическая резвость!
Искра удовольствия мелькнула в
глазах Версилова: кажется, он сомневался и думал, что я захочу делать жесты. Он успокоился.
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в
глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с
искрой демонского огня в
глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Чтобы дух занимало и
искры сыпались из
глаз…
Скоро Привалов заметил, что Зося относится к Надежде Васильевне с плохо скрытой злобой. Она постоянно придиралась к ней в присутствии Лоскутова, и ее темные
глаза метали
искры. Доктор с тактом истинно светского человека предупреждал всякую возможность вспышки между своими ученицами и смотрел как-то особенно задумчиво, когда Лоскутов начинал говорить. «Тут что-нибудь кроется», — думал Привалов.
Она не шла навстречу восторгам, а предоставляла любоваться собой и чуть заметно улыбалась, когда на нее заглядывались, как будто ее даже удивляло, что в
глазах молодых людей загорались
искры, когда они, во время танцев, прикасались к ее талии.
Искры сыплются из
глаз Сережки, но он не возражает. Ему даже кажется, что колотушки до известной степени опохмелили его. Спокойно возвращается он на верстак и как ни в чем не бывало продолжает тыкать иголкой в лоскутки.
Матренка с тоскою глядела на жениха, ища уловить в его
глазах хоть
искру сочувствия. Но Егорушка даже не ответил на ее вопрос и угрюмо промолвил...
Беспечные! даже без детской радости, без
искры сочувствия, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставляет делать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами, подплясывая за веселящимся народом, не обращая даже
глаз на молодую чету.
Рассказ прошел по мне электрической
искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке с большим козырем и с наивными
глазами. Это воспоминание вызвало острое чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
В другой раз Лотоцкий принялся объяснять склонение прилагательных, и тотчас же по классу пробежала чуть заметно какая-то
искра. Мой сосед толкнул меня локтем. «Сейчас будет «попугай», — прошептал он чуть слышно. Блестящие
глаза Лотоцкого сверкнули по всему классу, но на скамьях опять ни звука, ни движения.
Девочка перестала плакать и только по временам еще всхлипывала, перемогаясь. Полными слез
глазами она смотрела, как солнце, будто вращаясь в раскаленной атмосфере заката, погружалось за темную черту горизонта. Мелькнул еще раз золотой обрез огненного шара, потом брызнули две-три горячие
искры, и темные очертания дальнего леса всплыли вдруг непрерывной синеватою чертой.
— О, дитя мое, я готов целовать ноги императора Александра, но зато королю прусскому, но зато австрийскому императору, о, этим вечная ненависть и… наконец… ты ничего не смыслишь в политике!» — Он как бы вспомнил вдруг, с кем говорит, и замолк, но
глаза его еще долго метали
искры.
Казалось, она была в последней степени негодования:
глаза ее метали
искры. Князь стоял пред ней немой и безгласный и вдруг побледнел.
На этот раз от науки у Домнушки
искры из
глаз посыпались, но она укрепилась и не голосила, как другие «ученые бабы».
У Аннушки
искры посыпались из
глаз, но она не смела шевельнуться и только дрожала всем телом.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми кулаками и с
искрами неумолимой мести в
глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— А третье? — спросила баронесса, и
глаза ее зажглись злыми
искрами ревности.
Я судорожно выдернул нож из кармана, судорожно раскрыл его — какие-то красные
искры закрутились у меня в
глазах, от страха и злости на голове зашевелились волосы…
А между тем пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее не покинули последние силы, — старушка все крестилась и все шептала: «Господи, отпусти мне грехи мои», — и только с последней
искрой сознания исчезло в ее
глазах выражение страха и ужаса кончины.
Еще не видимое
глазом, оно раскинуло по небу прозрачный веер розовых лучей, и капли росы в траве заблестели разноцветными
искрами бодрой, вешней радости.
Он смотрел на нее, улыбаясь весь, такой близкий, славный, и в круглых
глазах светилась любовная, немного грустная
искра.
— Да я уже и жду! — спокойно сказал длинный человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли мать. Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных
глаз играла веселая
искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее...
Поведение Андрея явно изменило судей, его слова как бы стерли с них что-то, на серых лицах явились пятна, в
глазах горели холодные, зеленые
искры. Речь Павла раздражила их, но сдерживала раздражение своей силой, невольно внушавшей уважение, хохол сорвал эту сдержанность и легко обнажил то, что было под нею. Они перешептывались со странными ужимками и стали двигаться слишком быстро для себя.
— Пустое! Успеется… — смеялась, в
глазах —
искры, веселые языки.
И на поверхности мы с вами, вот — видите, и щурим
глаза от солнца, и эта синяя электрическая
искра в трубке, и вон — мелькнула тень аэро.
И вот я — с измятым, счастливым, скомканным, как после любовных объятий, телом — внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху — улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными губами и подает мне, и я жадно, закрывши
глаза, пью, чтоб залить огонь, — пью сладкие, колючие, холодные
искры.